Филип Рот - Американская пастораль

• Название: Американская пастораль
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-8370-0454-4

«Американская пастораль» — по-своему уникальный роман. Как нынешних российских депутатов закон призывает к ответу за предвыборные обещания, так Филип Рот требует ответа у Америки за посулы богатства, общественного порядка и личного благополучия, выданные ею своим гражданам в XX веке. Главный герой — Швед Лейвоу — женился на красавице «Мисс Нью-Джерси», унаследовал отцовскую фабрику и сделался владельцем старинного особняка в Олд-Римроке. Казалось бы, мечты сбылись, но однажды сусальное американское счастье разом обращается в прах…

---

— Не думаю, что мы сможем прийти к соглашению.

— Значит, придется отказаться от детей. Я люблю вашего сына. У нас будет бездетный брак.

— И я не стану дедом. Хотите порешить на этом?

— У вас есть еще один сын.

— Нет-нет, так дело не пойдет. У меня никаких к вам претензий, но может, лучше нам всем разойтись?

— Нельзя ли просто подождать и увидеть, как оно все пойдет, мистер Лейвоу? Ведь впереди еще столько лет. Почему нам не предоставить мальчику или девочке решить по-своему?

— Категорически не согласен. Ни в коем случае не разрешу ребенку самостоятельно принимать такое решение. Разве он, черт побери, способен решить? Что он понимает? Мы — взрослые. Ребенок — не взрослый. (Поднимается и продолжает, стоя за своим письменным столом) Мисс Дуайр, вы хороши, как картинка. Отдаю должное: вы многого добились. Не каждая девушка может подняться до такой планки. Вы, безусловно, гордость родителей. Благодарю вас за визит в мой офис. Спасибо и до свидания.

— Извините, но я остаюсь. Не собираюсь уходить и не уйду. Я не картинка, мистер Лейвоу. Я человек. Мэри Доун Дуайр из Элизабета, штат Нью-Джерси. Мне двадцать два года. Я люблю вашего сына. И поэтому пришла. Я люблю Сеймура. Люблю. Прошу вас, давайте продолжим.

Договоренность была достигнута, молодые поженились, Мерри появилась на свет и была тишком крещена, и, пока отец Доун не скончался в 1959 году от второго инфаркта, обе семьи ежегодно приезжали в Олд-Римрок на День благодарения, и, ко всеобщему — кроме Доун — удивлению, Лу Лейвоу и Джим Дуайр сделались вскоре не разлей вода и без конца обменивались историями о временах, когда оба были еще юнцами. Скрещивались два мощных потока воспоминаний, и сдержать их было немыслимо. Разговор шел о вещах, еще более значимых, чем католичество или иудаизм, разговор шел о Ньюарке и Элизабете — и никому не удавалось оторвать собеседников друг от друга. «Все иммигранты работали там, в порту, — Джим Дуайр всегда начинал любой рассказ с порта, — на фабрике Зингера. Там была крупная фабрика. Был и судостроительный завод, конечно. Но все, приехавшие в Элизабет, какое-то время работали у Зингера. Некоторые добирались до Ньюарк-авеню — до кондитерской фабрики компании „Барри бискит“. То есть производили или швейные машины, или печенье. Большая часть все же работала у Зингера — их фабрика была прямо в порту, у самой реки. Крупнейшие наниматели во всей округе». — «Точно, все иммигранты сразу же по прибытии могли рассчитывать на работу у Зингера. Крупнейшее предприятие. Зингер и „Стэндард ойл“. Предприятие „Стэндард ойл“ было в Линдене. Возле залива. На самом краю предместья, которое называли Большой Элизабет… Кто был мэром? Джо Брофи. Точно. Он был владельцем угольной компании, а заодно и мэром города. Потом его сменил Джим Керк… Ах да, мэр Хейг. Вот уж характерец был. Мой зять Нед много порассказал бы о Фрэнке Хейге. Он все знает о Джерси-Сити. Если ты в этом городе голосовал так, как надо, работа тебе была обеспечена. А я знаю только про тамошний стадион. В Джерси-Сити было отличное поле для всех игр с мячом. Стадион Рузвельта. Прекрасный. До Хейга, как вы знаете, они так и не добрались, так и не вывели его на чистую воду. Ушел на покой и живет в замечательном месте: на побережье недалеко от Эсбери-парка. Да, хорошо устроился… Видишь ли, дело в том, что Элизабет очень спортивный город, хотя условий для спорта почти и не было. Никаких зимних стадионов для бейсбола, куда ты мог бы прийти, заплатив, скажем, пятьдесят центов. У нас были только открытые площадки: поле Брофи, стадион Маттано, стадион Варананко — все в муниципальном пользовании. И все же у нас были знаменитые команды, отличные игроки. Микки Макдермот в команде прихода Сент-Патрик, Элизабет. Ньюком, цветной, тоже наш парень из Элизабета. Живет в Колонье, но он из города Элизабет, был питчером в команде „Джефферсон“… А купание в Артуровой протоке! Это, я вам доложу, было нечто. Точно. Для меня это были каникулы. Два раза в год ездил в Эсбери-парк. Да, это были каникулы. Купался в канале под мостом Гетал. Плавал на спине. Когда приходил домой со слипшимися от грязи волосами, мать спрашивала: „Что? Опять лазал в Артурову протоку?“, а я отвечал: „Что? Купаться в протоке Элизабет-ривер? Разве я чокнутый?“ А волосы-то от грязи слиплись и стоят торчком…»

Со сватьями дело было похуже; им было никак не нащупать предметов, дающих простор для беседы, и связано это было с тем, что, хоть Дороти Дуайр и проявляла в День благодарения известную словоохотливость — наполовину замешенную на нервозности, — предметом словоохотливости была исключительно церковь. «Сначала в порту построили церковь Святого Патрика, и Джим был ее прихожанином. Немцы создали свой приход при церкви Святого Михаила, поляки — при церкви Святого Адальберта, что была на углу Третьей улицы и Ист-Джерси-стрит, а также при церкви Святого Патрика, располагавшейся за Джексон-парком, сразу за углом. Церковь Святой Марии стоит на юге Элизабета, в районе Уэст-энда, именно там жили сначала мои родители. У них там была молочная на Маррей-стрит. Церкви Святого Патрика, Святого Сердца, та что в северной части Элизабета, Святого причастия и Непорочного зачатия — все ирландские. И Святой Катарины — тоже. Это уже в стороне, в Вестминстере. Можно сказать, на границе города. Собственно, это уже Хилсайд, но школа через дорогу еще в Элизабете. Ну и, конечно, наша церковь, Святой Женевьевы. Сначала она была под эгидой церкви Святой Екатерины. Маленькая деревянная церковь. Но теперь это большая красивая церковь. Это строение… Помню, когда я впервые вошла туда…»

Вынести это было трудно. Дороти Дуайр без остановки сыпала названиями, и Элизабет превращался в ее устах в какой-то средневековый город: в безбрежных полях трудятся крестьяне, а единственные строения, по которым можно ориентироваться, — шпили торчащих в отдалении приходских церквей. Дороти Дуайр безостановочно говорила о святой Женевьеве, святом Патрике и святой Катарине, а Сильвия Лейвоу сидела напротив, скованная вежливостью, кивала и улыбалась, но была белая как полотно. Выслушивала до конца — хорошие манеры помогали справиться. Так что, в общем и целом, все было отнюдь не так страшно, как они опасались вначале, да и виделись-то всего раз в году — на нейтральной и внерелигиозной почве Дня благодарения, когда все едят одно и то же, и никому не приходится фыркать по поводу странных блюд. Ни клецок, ни фаршированной рыбы, ни горькой зелени — одна лишь индюшка, огромнейшая индюшка на двести пятьдесят миллионов граждан; одна огромнейшая индюшка, насыщающая всех. И мораторий на любые странные кушанья, странные нравы, религиозную исключительность; мораторий на трехтысячелетнюю еврейскую тоску, мораторий на Христа, крест и распятие, мораторий, дающий возможность всем, кто живет в Нью-Джерси и во всех других штатах, спокойнее, чем круглый год, относиться к необъяснимым пристрастиям соседей. Мораторий на горечь и сожаления, накладываемый не только на Дуайров и Лейвоу, но и на каждого американца, с подозрением посматривающего на того, кто от него отличается. Вот она, чистая американская пастораль, и длится она одни сутки.

— Это было чудесно. Президентская каюта состояла из целых трех спален и гостиной. Вот что в то время значило обладать титулом «Мисс Нью-Джерси». Лайнер трансатлантической компании. Думаю, что никто не зарезервировал эту каюту, и, когда мы поднялись на борт, они просто отдали ее нам.

Доун рассказывала Зальцманам, как они плыли через Атлантику, чтобы попутешествовать по Швейцарии.

— Я прежде не бывала в Европе, и всю дорогу кто-нибудь да твердил мне: «Франция несравненна, вот погодите, мы придем утром в Гавр, и вы сразу почувствуете аромат Франции. Он восхитителен». В результате я была вся в ожидании и рано утром — Сеймур был еще в постели, — узнав, что мы причаливаем, стрелой выскочила на палубу и глубоко втянула в себя воздух. И что-же? — Доун рассмеялась. — Да, верно, запах был, но это был запах лука и чеснока.

Он действительно оставался в постели, а она выбежала из каюты с Мерри, хотя теперь, слушая, можно было подумать, что она, пораженная тем, что Франция — совсем не благоухающий цветок, стояла на той палубе одна.

— Поезд в Париж. Прекрасные виды. Целые мили лесов, но все деревья стоят ровными рядами. Они так сажают леса — по линейке. Прекрасное путешествие, да, дорогой?

— Да, безусловно.

— Мы разгуливали повсюду с торчавшими из карманов длинными батонами, и они как бы заявляли: «Эй, смотрите на нас, вот как выглядит пара дикарей из Нью-Джерси». Возможно, мы и были теми американцами, над которыми всегда подсмеиваются. Но нам-то было все равно. Бродили по городу, пощипывали эти батоны, глазели на все подряд: Лувр, сад Тюильри — божественно! Жили в «Крийоне». И это было самой лучшей частью путешествия. Мне так там понравилось! А потом сели на ночной поезд — «Восточный экспресс» — и отправились в Цюрих, но проводник не разбудил нас вовремя. Ты помнишь, Сеймур?