Вадим Месяц - Лечение электричеством

• Название: Лечение электричеством
• Автор: Вадим Месяц
• Издательство: Терра
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-273-00176-5

Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих. Счастливый случай спасает их от верной гибели, — видимо, любовь еще не потеряла своего изначального очарования.

---

— Устроился фотографом. Был в раздевалке, — сказал он.

— Поехали в Атлантик-сити, — пробормотал Грабор, но тот уже забрался на подиум. Он часто приседал в поисках ракурса.

Клуб состоял из двух ярусов, барная стойка в нижнем этаже была длинной настолько, что из ее половины сделали помост для предстоящего шоу: положили доски, украшенные зелеными коврами, набросали на ковры кусочки разноцветной фольги. Девицы переодевались в просторном подсобном помещении у туалета, доступ туда был перекрыт. Далее они скрипуче шли по доскам вдоль бара мимо бутылок и поднимались на пятачок сцены. Действие уже началось, когда Грабор наконец отыскал в толпе Берту. Он стоял наверху, облокотясь на перила, вместе с несколькими бугаями из Джерси, — она появилась у стойки, в длинном красном платье и красных туфлях, которые они покупали неделю назад. Высокая, коротко стриженная, с бокалом в одной руке и с бесконечно длинной сигаретой в другой. Спускаться к ней было неразумно, она была занята, а Грабору хотелось поглазеть на девок.

Он повстречал приятного знакомого человека.

— О!

— Как дела? Только внешне, пожалуйста, — Володя Фрид улыбнулся, его губ было почти не видно из-за широкой седой бороды. В молодости он работал Дедом Морозом.

В ответ Грабор заговорил сюжетами давней беседы:

— Когда едешь на лошади, приподнимай задницу на ее левом шаге. Седло бессмысленно. Совершенно не нужно. Мешает и лошади и тебе. Володя, зачем тебе седло?

— Без седла? Как это? — Фрид принял кратковременную позу, поставил локоть на перила и начал шебуршить в кармане пиджака.

— Ты можешь выбрать и правую ногу. Главное, чтобы лошадь не устала. Все зависит от ее привычек.

По залу внизу прокатился вздох предпраздничного возбуждения.

— Я не могу без седла, — кремнисто сказал Фрид. — Я привык. Это эстетично, удобно, это внушает чувство уверенности за каждый шаг. Седло вкусно пахнет. Оно мягко. К тому же, лошадь всегда устает и в один прекрасный день умирает.

Он вдернул руку в бороду, подумал о своих красивых ногах: у него были короткие красивые ноги пожилого мужчины в джинсовых брюках. Он вытянул длинную красную нитку, вьющуюся у него из кармана пиджака, кивнул головой, когда Грабор слово за словом стал наматывать ее на картонку клубных спичек.

— Ты печатаешь поддельные тайтлы на японские автомобили, — Грабор сделал несколько оборотов нитки. — Япония, там поют бумажные птицы. Там японский бог живет. — Сделал еще один оборот нитки. — Я очень люблю тебя. Ту баро шэро. Бибалдо.

Грабор умилительно смотрел на старого приятеля и сматывал его пряжу в клубочек.

— У тебя красивые ноги, — сказал Фрид. — Они устали. Я это где-то читал. Такое пишут на пальцах. С каких пор ты полюбил лошадей? Ты ведь ничего об этом не знаешь. Самое трудное, между прочим, рысь и шаг. Согласно твоему национальному характеру ты должен любить галоп. Это просто, как в кадиллаке. Сел и поехал. И вообще прекрати свои антисемитские выходки.

— У меня нет автомобиля.

Фрид следил за движениями пальцев Грабора.

— Ты знаешь, что твоего приятеля остановили за пьянство второй раз? Его лишили прав. Теперь навсегда лишили.

— Какого еще приятеля?

— Ты знаешь какого. Вы в своем магазине все знаете. Вы не знаете, что он после этого сделал. Такую хрень только ты мог посоветовать.

— Кто же еще… — Граб удивился, но продолжал свое рукоделие.

— Ему кто-то сказал, что первую неделю документация хранится в суде и в компьютер не заносится. Он пошел и поджег судебное здание… У него такой же, как у тебя, отвратительный характер. Все бы сошло с рук, если бы не бахвалился на работе. Вы, кацапы, хвастливые людишки, а здесь любят закон. Теперь живет на Украине, под чужой фамилией. Что мне делать с вами?

Клубок закончился, наружу выполз кончик красного нешерстяного волокна.

— Фрид, ты совсем распустился.

Грабор положил нитки себе в карман и вернул смотку Володе.

— Когда вставишь зубы?

ФРАГМЕНТ 10

Девицы стали появляться под надтреснутые фрагменты Пиаф и Каас. Красивые, как стога в тумане; от них веяло родным, свободным, хотелось отвести глаза… Наше будущее в капюшонах и шляпках. Разного роста, телосложения, цвета и расклада волос: они появлялись по одной, не давая возможности перемешать их в мозгу в кашу из напудренных грудей и ляжек. Они проходили по сцене насколько возможно царственно, поворачивались спиной… Белье было обыкновенным: что-то удалось арендовать, часть дала Берта, многие пришли со своим. Было несколько профессиональных выходов.

— Вот эту тварь они называют Мерлин Монро, — комментировал Фрид происходящее. — Снималась в рекламе на русском телевидении.

— Во, смотри какая. Малолетка? Любишь малолеток?

— Я не Гулливер.

— А я Гулливер.

— А что у тебя с этой бандершей. Любовь? Имей в виду, у нее трое детей.

Хивук шнырял, привставал на колено, щелкал затворами. Грабор увидел внизу у стойки его подругу Мишел, она о чем-то спорила с Бертой.

Когда он спустился, Мишел уже была на сцене, по публике прошел гул растягивающегося аккордеона. Двигалась Мишел стремительно, грациозно, в султане из крашеных страусовых перьев, в прозрачной накидке, украшенной кусочками меха и кружевами. Доминиканка, мулатка, шоколад со сливками: она оказалась примой этого вечера. В завершение номера она сдернула свой плащ и, размотав его у себя над головой, бросила его в зал. Потом так же легко расстегнула бюстгальтер и вывалила наружу грудь, едва прикрывая соски скрещенными руками. Оттянула бикини и потрясла перед публикой небольшого размера мужском членом: вполне нормальным детородным органом. Через секунду ее, басовито хохочущую, утащили со сцены два гаврилы. Народ аплодировал, усиливая и усмиряя аплодисменты в разных местах зала.

ФРАГМЕНТ 11

— Нас запретят к чертовой матери, — Берта раскраснелась, поникла, только пальцы разминали тоненькую самокрутку с привычным спокойствием. — Женские болезни надо лечить электричеством.

Грабор поцеловал ее в щеку.

— Будь снисходительней. Ей недавно сделали грудь. Хочется покрасоваться. У тебя замечательное платье.

— Ты стал подозрительно вежливым.

К ним подошел подросток с подносом презервативов. Какое-то гейское общество проявляло благотворительность. Грабор взял несколько штук, поблагодарил, коротко поклонившись.

— Я стал вежливым и гигиеничным. Соблюдаю элементарные нормы.

Откуда-то сзади к подносу протолкался молодой человек, зачерпнул целую горсть. Берта оживилась:

— Какой мальчик, какой хороший мальчик.

Грабор человечно проводил взглядом ее обнаженную спину. Знакомство с Бертой он ценил, их отношения возвращали его к здравомыслию и цинизму. Порыскал глазами, но никого не нашел. Музыка не побуждала к ритмическим движениям, публика навалилась на бар, кто-то проецировал на экран с желтыми разводами абстрактные изображения. Он опять поднялся наверх, столкнулся с Мишел в проходе. Она оказалась удивительно приветливой, хотя они никогда не дружили. Вдруг обняла:

— Как я тебе?

— Мадам Бовари!

Домой возвращались с Фридом, он остался недоволен потому, что «нет любви на свете». Он рассказывал:

— Еду с пляжа, родной город-Москва, а я в шортах. Мы купались, катались… Я башляю, а меня не пускают на стриптиз. Говорят: какие красивые у вас ноги, сейчас все женщины на вас бросятся, вот ноги дак ноги, как тебе удалось такие отрастить? У них там все не как у людей.

— Нужно прилично выглядеть в неприличном месте.

— Философия! Это тебе не кабаре, не французский театр. Это балаган, шапито с повидлом! Не пускают и все. Где я возьму костюм-тройку? Я давал деньги. Не берут. Или я мало давал? И что ты думаешь? Я обматываю ноги полотенцем, похлопываю мальчикам по щекам…

ФРАГМЕНТ 12

Грабор прокрутил пленку: на автоответчике оказалось несколько сообщений от Лизонькиной подруги, та утверждала, что Толстая вылетела в Нью-Йорк. Он не придал этому значения, пощелкал определителем — минут десять звонил какой-то Аль Мамед, местный телефонный номер. Пока Грабор кипятил чайник, араб позвонил опять.

— Желаю ли я говорить с Лизой? — Грабор помолчал, враждебно цокая языком. — Ну, что?

— Если вы не в состоянии, она может остановиться у меня, — человек на линии выражал что-то глубоко дружелюбное. — Что? Я знаю ваш адрес.

После хлопотливой паузы в трубке появилась Толстяк:

— Грабор, мальчик… Я заняла денег…

— Хочешь со мной поделиться?

Через двадцать минут к дому подъехала темно-синяя «Тойота Королла», 97-го года, в хорошем состоянии. Мамед выскочил из автомобиля открыть Лизоньке дверь. Та сидела на переднем сиденье, успела вылезти сама. Раскрашенная и отлакированная, словно только что из парикмахерской, она была в ночной рубашке с оборочками. Ее вечный кожаный пиджак висел на руке, в другой она сжимала открытую литровку «Хеннесси» и потертую дамскую сумочку. Аль Мамед вертихвостил и вежливичал. Он вынул багаж, поставил его около автомобиля.