Юрий Владимиров - В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945

• Название: В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945
• Автор: Юрий Владимиров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-227-02356-8

Мемуары рядового Юрия Владимирова представляют собой детальный и чрезвычайно точный рассказ о жизни в немецком плену, в котором он провел почти три года. Лишения, тяжелые болезни, нечеловеческие условия быта. Благодаря хорошим языковым способностям автор в совершенстве овладел немецким языком, что помогло выжить ему и многим его товарищам. После окончания войны мытарства бывших военнопленных не закончились – ведь предстояла еще длинная дорога домой. На родине Ю.В. Владимиров свыше года подвергался проверке, принудительно работая на угольных шахтах Донбасса.

---

С того дня старик стал ко мне очень внимательным, всегда много разговаривал со мной, снабжал табаком и просил сноху кормить меня получше. Хорошо относилась ко мне и супруга старика, да и другие люди в усадьбе.

…В 12 часов все возвратились, кто на лошади, кто пешком, на обед. На кухне нам налили в глубокие тарелки густой, жирный суп с клецками и со свининой. Хлеба не дали. Такого супа я не ел с лета 1940 года, когда последний раз приезжал к маме на студенческие каникулы. На второе дали в большой миске вареный картофель, который каждый брал в тарелку по потребности. Опять мы ели без хлеба, но с пахтой – кисловатым обезжиренным молоком.

Между прочим, у нас дома пахту ели с хлебом. У немцев в основном его давали скоту. Вообще, за все время пребывания в плену мне ни разу не пришлось поесть сметану, творог, ряженку и крайне редко случалось пить парное молоко. Когда я работал в коровнике или вблизи его, меня этим молоком тайком угощала доярка, как правило полька. Немцы же боялись пить сырое молоко, опасаясь заболеть, и часто предостерегали нас от этого. Они не могли поверить, что можно выпить полведра сырого, парного молока.

…На третье блюдо подали компот из свежих яблок. Выходя во двор через кухню, я обратил внимание, что хозяйка режет хлеб на прикрепленной к краю стола хлеборезке, вращая ее ручку. Только тогда я понял, как можно сделать такие тонкие ломтики. На этот раз все мы, кроме старика и девочки, которые остались дома, уместились на фуре и поехали в поле. Вместо старика мне пришлось впервые в жизни косить овес косой, снабженной деревянной решеткой, а когда его стебли росли на неровных местах, то жать его серпом. Работали медленно, но очень аккуратно, не теряя колоски и не обламывая стебли. Я все же значительно отставал от хозяина и от поляка и часто останавливался, чтобы передохнуть. Но они за это не сердились на меня.

В 16 часов устроили второй малый обед. Опять съели, запивая холодным кофе, по паре бутербродов, на этот раз со следами сливочного масла и варенья из черешни. В дополнение к этому дали по большому яблоку и груше, а Фриц снова поделился со мной сигаретой.

Через два часа работу закончили и вернулись на ужин, на который приготовили немного каши из полбы со смальцем, кофе с парой чайных ложек молока и кусочек самодельного пирожного. В начале восьмого часа вечера ко мне подошел хозяин и сказал, что в ближайшие два дня работы у него не будет и я смогу провести их в госпитале.

Пока я переодевался, появились хозяйка и преподнесла мне в мешочке из клеенки, который просила потом вернуть, большой кусок пирожного и более десятка яблок и груш, а старик дал пакетик турецкого табака. Я поблагодарил обоих, но, увидев у старика газеты, осмелился попросить у него какие-либо газеты на цигарки, а также чтобы почитать их в свободное время. Старик с удовольствием отдал несколько газет.

В обратный путь меня сопровождал Георг. По дороге я попытался поговорить с ним, но он, воспитанный явно в нацистском духе и настроенный враждебно к русским, не поддержал разговор и шел на несколько шагов сзади меня. Так мы и дошли до госпиталя.

В это время в госпитале пациенты уже почти закончили ужин. Не заходя в свою палату, я устремился к Михаилу Ивановичу Снопкову, которого его «опекуны» кормили на кровати хлебом, помазанным маргарином, и поили эрзац-чаем. Я достал из мешочка пирожное, яблоки и груши. Мы отставили хлеб в сторону и стали по ложечке класть в рот Михаилу Ивановичу пирожное, давая запить чаем этот деликатес. А после пирожного дали ему небольшими кусочками мягкую и сладкую грушу, а потом еще вкусное яблоко. Михаил Иванович очень радовался этим дарам, и от радости друга радостно стало и мне. Он заявил, что, выздоровев и пережив плен, он хотел бы сделать мне что-нибудь очень приятное.

Несколько яблок и груш я отдал «землякам», ухаживавшим за Снопковым. Затем, рассказав товарищам вкратце о том, где сегодня был и чем занимался, ушел в свою палату. Там другие два «земляка» отдали мне полученные на ужин и на завтрак мою порцию хлеба и маргарина, а я им – по яблоку.

Скоро в палату пришел мой лечащий врач, которому я также вручил яблоко и грушу, чем он, лишенный возможности отлучаться, как я, из госпиталя, остался очень довольным.

В течение двух дней, кроме общения с товарищами, развеивал я скуку чтением немецких газет, которые мне дал старый хозяин. Между прочим, я вычитал, что в Италии произошел «дворцовый переворот», «дуче Муссолини свергнут, арестован и содержится под сильной охраной где-то на одном из маленьких островов Тирренского моря». Его заменил маршал Бадольо, который прислал в Берлин телеграмму, что Италия продолжит войну на стороне Германии. Писалось и о том, что на Восточном фронте идут тяжелые бои под Орлом и Белгородом, а в Италии англо-американские войска заняли почти всю Сицилию. Обо всем вычитанном я тут же рассказывал товарищам, и мы вместе радовались поражениям немцев.

…Здоровье мое стало нормальным. В начале августа я продолжил работу на хуторе у Фрица. Мы скосили все зерновые культуры – в основном овес и пшеницу – и на фуре доставили снопы для молотьбы. Однажды я подавал вилами тяжелые необмолоченные снопы овса под крышу сарая, где их принимала и укладывала шестилетняя дочь хозяев Эрика. Хотя я подавал их довольно быстро, она, с ненавистью сверля меня жгуче-черными глазами, мужественно выдерживала этот темп. Я ждал, что вот-вот она заплачет и попросит меня остановиться хотя бы на минуту, но этого не произошло. И все муки эта самолюбивая и упрямая крошка стойко выдержала до самого конца работы и потом не стала жаловаться родителям. И до сих пор, закрывая глаза, я вижу ее белокурую головку и гордый взгляд.

…Питание у Фрица было почти всегда одинаковым: хлеб давали в очень ограниченном количестве и только для бутербродов, много кормили картошкой, а молоко добавляли лишь по несколько ложек. Несколько раз я попробовал у хозяев колбасу и ветчину, зато лакомился яблоками, грушами и черешней, собирая их в саду вместе с детьми Фрица. Ел огурцы, морковь, репу, капусту и другие овощи. В общем, питание было хорошим, а работа не очень тяжелой. В результате я заметно поправился и окреп.

В дни работы на хуторе казенный обед и полпорции хлеба я разрешал съедать «землякам», а маргарин и часть хлеба отдавал Снопкову и почти каждый вечер приносил ему, товарищам и лечащему врачу яблоки и груши.

10 августа в последнем номере немецкой газеты я прочитал, что германскими войсками на Восточном фронте в целях выравнивания линии фронта оставлен Орел. Это означало, что город Орел освобожден от немцев. Эту весть я немедленно сообщил товарищам, доставив им большую радость.

На следующий день после поверки я едва успел попить чай, как за мной неожиданно пришел один из русских администраторов госпиталя и немецкий старший ефрейтор с винтовкой. Администратор заявил, что с сегодняшнего дня я считаюсь полностью выздоровевшим и поэтому выписан из госпиталя. Мне следует сейчас же взять свои вещи и отправиться в свою рабочую команду в Каменце. Я хотел попрощаться с М.И. Снопковым, но не получил разрешения. Сказали, что нет времени, – можем опоздать на поезд.

Выходя из госпиталя, я не мог и подумать, что снова окажусь в нем и встречу там Новый, 1945 год.

Глава 8

Когда я появился в лагере с конвоиром, мы застали фельдфебеля Хебештрайта в компании своих подчиненных. Все они обрадовались, увидев меня, а фельдфебель, прочитав эпикриз моей болезни, пошутил, что я наконец стал взрослым, переболев свинкой, которой люди обычно болеют в раннем детстве. Конвоир сказал, что я быстро выздоровел и хорошо поработал в крестьянском хозяйстве. По этому поводу фельдфебель как бы шутя заметил, что я, оказывается, вовсе не «маменькин сынок, а настоящий крестьянин» и что в дальнейшем он это учтет.

…Часам к восемнадцати все пленные, работавшие в городе, вернулись в лагерь и порадовались моему возвращению. Я рассказал им о госпитале, а также передал привет от знакомых, включая М.И. Снопкова, которые раньше были в нашей команде.

В одно из августовских воскресений вся наша команда опять занималась переселением. Фельдфебель задумал это, чтобы сосредоточить службу охраны в одном месте и освободить наш гараж, который потребовалось вернуть аэродрому. Как описать нашу радость, когда в новом помещении мы увидели большой умывальник с водопроводными кранами, выгребной туалет и, главное, печь, о которой мы все так мечтали, чтобы иметь возможность для приготовления дополнительной пищи. К сожалению, печь была приспособлена в основном для обогрева помещения, а туалет фельдфебель приказал вообще ликвидировать, потому что он был слишком мал для большого количества жильцов. Так что обойтись без параши нам не удалось, и стало даже хуже, поскольку увеличилось расстояние для ее транспортировки из барака к очистному сооружению. В нашем же бараке отвели сапожникам рабочее место – небольшой низкий стол и две табуретки. В другом бараке разместили в двух комнатах всю службу охраны пленных как советских, так и голландских.