Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4

• Название: Падение царского режима. Том 4
• Автор: Павел Щёголев
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1925

Четвёртый том "Падения царского режима" содержит письменные показания последнего министра внутренних дел А. Д. Протопопова, а также исполняющего должность директора департамента полиции, позже товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого.

---

Затем А. Н. Хвостов постарался и, как он сам мне передавал, достиг в этом направлении ожидаемых результатов, завязать хорошие отношения с председателем Государственной Думы, часто к нему ездил и говорил с ним, как я сам видел, по телефону, передавая ему те или другие политические новости, сообщая многое из деятельности совета министров, о Горемыкине, а также сведения из придворных сфер в соответствующем видам А. Н. Хвостова освещении, советовался с ним по некоторым служебным делам и старался всячески заручиться расположением М. В. Родзянко в смысле его влияния на спокойный ход работ в Государственной Думе, и избежания, в интересах династических, возможности поднятия в общих собраниях Думы, каких-либо разговоров, связанных с именем государыни. Кроме того, при открытии занятий бюджетной комиссии А. Н. Хвостов, хотя он и не был членом бюджетной комиссии, начал как член Думы, довольно часто посещать Думу, входя в здание не из министерского павильона, а из общего депутатского подъезда и, для более тесного сближения с членами Думы, передавал в кулуарах и за завтраком некоторые желательные ему или в общих, или в личных целях, сведения.

Подготовив, таким образом, некоторую почву для осуществления задачи, поставленной нами в вопросе о Государственной Думе, мы постоянно, при каждом свидании, начали подготовлять к благоприятному для нас разрешению наших предположений А. А. Вырубову и Распутина, запугивая их внутренним неспокойным настроением масс, видимыми осложнениями в ходе наших военных действий и подчеркивая упомянутое мною выше значение в эту минуту выступлений в патриотическом направлении Государственной Думы. Не скажу, чтобы нам с первых же по этому поводу разговоров удалось достигнуть желаемых результатов. В этом отношении А. А. Вырубова была откровеннее Распутина. Хотя она и понимала важность переживаемого времени, но на Государственную Думу смотрела с той же точки зрения, как и императрица и правые кружки и только наша настойчивость и убеждение ее в том, что нами будут приложены все усилия к тому, чтобы в общих собраниях не был поднят разговор об императрице, Распутине, владыке митрополите и о ней, несколько ее поколебали, и она обещала переговорить по этому поводу с императрицей. При этом мы ей в подробностях указали, что нами предпринято в отношении Государственной Думы, но вселить в нее чувство уверенности в содействии в этом деле А. Н. Хвостову со стороны Родзянко, было трудно, так как она М. В. Родзянко считала врагом императрицы и боялась, что он лично в волнующем ее вопросе не будет на нашей стороне. Немного ее успокоило мое заявление, что мне дал обещание помогать в этом направлении товарищ председателя Думы Протопопов, о котором я, после предварительного моего с ним по этому поводу разговора, пользуясь случаем и исполняя просьбу А. Д. Протопопова, высказался в благожелательных тонах, как о человеке, преданном интересам императрицы и желающем даже познакомиться с нею, Вырубовой; при этом я просил ее принять Протопопова и выслушать его доводы, а также и его начинания в области воздействия на Родзянко в желательном направлении, что она и обещала.

Затем, зная со слов А. Д. Протопопова, сообщавшего мне сведения о настроениях Родзянко и совета старейшин, насколько был обижен М. В. Родзянко и лично и, как председатель Государственной Думы, пожалованием ему, по случаю 300-летия юбилея дома Романовых, ордена Владимира 3-й степени в очередном, как рядовому чиновнику, порядке, тогда как министры, соответственно своему положению, получили награды в исключительном порядке, (Маклаков получил даже в юбилейный год Анну 1-й ст., не имея ни Владимира 4-й и 3-й ст., ни Станислава 1-й ст.) и видел в своем награждении желание умалить значение представительствуемого им высшего в империи законодательного учреждения, я высказал мысль о пожаловании М. В. Родзянко к предстоящему 6 декабря, вне правил, ордена Св. Станислава 1-й ст., что, с одной стороны, покажет Родзянко знак милостивого отношения к нему и его заслугам государя, а, с другой стороны, будет оценено Государственной Думой, как августейшее внимание, оказанное ей в лице Родзянко. Эта мысль понравилась Вырубовой и несколько рассеяла ее опасения относительно Родзянко; к этому А. Н. Хвостов, вполне разделяя мою точку зрения, о чем я, предварительно разговора с А. А. Вырубовой, уже ему докладывал, добавил, что он, если императрица не встретит каких-либо препятствий в вопросе о созыве Государственной Думы, он при последующем докладе государю будет просить его величество разделить все эти соображения и оказать Родзянко ряд знаков милостивого своего к нему внимания при всеподданнейших докладах Родзянко о ходе работ бюджетной комиссии и о плане работ Государственной Думы. Затем А. Н. Хвостов указал А. А. Вырубовой, что он, как по общему вопросу, так и по отношению к Родзянко переговорит пред докладом государю с Воейковым и Алексеевым.

Что касается Распутина, то я, предварительно изложения наших с ним разговоров, сделаю краткую характеристику его отношений к Государственной Думе. Насколько я мог заметить после присматривания к Распутину, целого ряда с ним разговоров на различные толки и его дальнейших отношений по тем или другим вопросам, я вынес убеждение, что для него не существовало идейных побуждений, и к каждому делу он подходил с точки зрения личных интересов своих или, как он понимал, интересов А. А. Вырубовой; но, в силу присущих ему черт характера, во многих вопросах, в особенности, когда он находился в кругу незнакомых или недостаточно знакомых ему людей, или, если он говорил с тем, с кем вел свою игру, или в тех случаях, когда он хотел, как бы рекламировать себя, свою прозорливость, знание им святого писания, патриотизм и чистоту его искренних побуждений в желании добра августейшей семье, он, Распутин, старался замаскировать свои внутренние движения души и помыслы. Изменяя выражение лица и голоса, Распутин притворялся прямодушным, открытым, неинтересующимся никакими материальными благами человеком, вполне доверчиво идущим навстречу доброму делу, так что многие искушенные опытом жизни люди и даже близко к нему стоявшие лица зачастую составляли превратное о нем мнение и давали ему повод раскрыть их карты; только в минуты сильного гнева, раздражения, опьянения или полной его доверчивости, у него обнаруживались иные черты его характера и его помыслы. Как ни мало мы еще в ту пору познали Распутина, тем не менее, в вопросе об его отношении к Государственной Думе для нас была понятна его точка зрения. В прошлом Государственная Дума ничего ему, Распутину, не дала хорошего, а, наоборот, каждое открытие сессии Думы влекло за собой не только стеснение его в свободе действий, но и в большинстве, и в выездах его на продолжительное время из Петрограда, а следовательно, и вызывало тревогу за возможность в этот промежуток времени изменения к нему отношения со стороны, по крайней мере, государя; затем выступление Гучкова обнаружило степень его близости к высшим сферам, вызвало общее негодование на него и вселило в него чувство опасения за свою жизнь; в будущем надеяться на перемену отношений к нему со стороны Думы для него представлялось маловероятным, так как он сам видел, насколько этот вопрос обеспокоивал государя, и поэтому он всецело поддерживал государыню в мысли о бесполезности этого учреждения, а государю указывал, что крестьянская масса разочаровалась в Государственной Думе, которая ничего не сделала для крестьян в улучшении их положения. Затем Распутин, будучи знаком с представителем[*] монархических организаций Дубровиным, Орловым, его часто посещавшим, с Восторговым, Кольцовым[*] и др., находил в их взглядах на работы Государственной Думы, в их постановлениях возможность в своих разговорах с государем на эту тему выставить не свои личные обиды и боязнь этого учреждения, а партийные лозунги и соображения в интересах монархического принципа.

С другой стороны, Распутин всегда боялся высказывать открыто свой взгляд на Государственную Думу, чтобы этим не дать повода к излишним о том разговорам в Думе и очень нервно воспринимал все то, что говорилось о нем в кулуарах Думы и всякий раз, когда эти разговоры до него доходили, расспрашивал меня, так или, быть может, в другой форме было о нем то или другое сказано и очень ценил тех немногих, кто старался рассеять среди депутатов эти толки; поэтому он оказывал свои знаки симпатии А. А. Кону, который, познакомившись с ним по моей просьбе, как увлекающийся вообще человек, а к тому же мистик, почему-то искренно к нему привязался, находя в нем какой-то особенный склад душевных импульсов и, имея место, как журналист, в ложе корреспондентов, часто посещая Государственную Думу, где у него было много знакомых из состава членов Думы, старался заступиться за Распутина и даже носился с мыслью о сближении с ним членов Думы для восприятия ими непосредственных от сношения с ним впечатлений. Эта мысль очень понравилась Распутину, но, с другой стороны, и несколько его запугивала, и я, насколько мог в свою пору, старался сдержать от этого взаимного ознакомления и Кона, и Распутина; после же моего ухода Кон все-таки, не состоя уже в общении ни с кем из членов министерства внутренних дел, а лично, по собственному побуждению, начал осуществлять это сближение Распутина с членами Государственной Думы. Я два или три раза присутствовал при свидании Распутина с М. А. Карауловым и видел, как Распутин, которого я уже более знал чем вначале, с особом вниманием всматривался в Караулова, как в человека другого мира, стараясь найти в нем какой-либо особый даже с внешней стороны отпечаток, не знал, как вести себя, и только, когда Караулов, налив ему за обедом вина, пригласил его выпить и сразу определил свои отношения к нему, Распутин начал входить в свою колею, но все-таки от поры до времени в нем проскальзывало желание показать Караулову, что он человек исключительный. Затем после моего ухода, когда начались в Государственной Думе речи об императрице и о нем, я заинтересовался отношением Распутина к ходу заседаний Думы и спрашивал об этом Мануйлова, все время на первых порах назначения Штюрмера находившегося около Распутина.