Александр Филиппов - Когда сверкает молния

• Название: Когда сверкает молния
• Автор: Александр Филиппов
• Издательство: Башкирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Рассказы и повесть, составившие книгу, посвящены жизни наших современников. Происходят ли действия на большом нефтехимическом комбинате или в глухом селе, — всюду поднимаются нравственные проблемы, требующие от героев четкого выбора своего отношения к жизни.

Очерки посвящены многочисленным поездкам автора за рубеж.

---

Закипел, зафыркал, задымил легким свежим парком самовар. Все сели за стол, покрытый белой, вышитой по краям, скатертью.

— Мы даже и познакомиться не успели, — начала тетя Марина. — Даже неудобно как-то перед вами, ребята.

— А я, кажется, немного знаю их, — произнесла Зина.

— Неужели? — опять улыбнулся тот, что помоложе, у которого в чернявых острых глазах будто бы постоянно теплела добрая улыбка. — Откуда же вы можете знать нас?

— А вот так и знаю, догадываюсь, — блеснула ровными зубами Зина. — Вас звать Асхатом, а вот его, — кивнула она в сторону второго парня, — его Алешей звать.

— Смотри, как здорово! — сказал Алеша. — Настоящая цыганочка. Может быть, позолотить ручку, погадаете бедным крестьянам?

Молчаливый до сих пор Асхат несколько удивился словам Зины, недоуменно спросил:

— А действительно, откуда вы знаете нас? Ладно, еще Алексея можно знать, он в этих краях частенько бывает, а вот я здесь впервые.

Мать тоже удивленно посмотрела на Зину.

— Да ничего удивительного нет, я телефонисткой работаю, у меня на голоса память хорошая, профессиональная, можно сказать. А вы как раз звонили вчера директору леспромхоза, что приедете на охоту в наши края.

— И правда же, целый детектив, — засмеялся Асхат.

Они попили чаю, наскоро перекусили и втроем, без матери, вышли во двор. Сразу же за деревней начинался лес. Они медленно вошли в него, и лес встретил их терпким осенним настоем всевозможных запахов. Деревья горели алостью и желтизной. Лишь кое-где дымился нетронутый зеленью молодой дубняк да щетинились колючие посадки сосенок.

— Красотища-то какая кругом! — сказал Алексей. — Так бы и бродил здесь по лесу всю жизнь.

— Это вы только так говорите, одни слова, — равнодушно заметила Зина. — Конечно, если приехать сюда на день-два, то все хорошо. Подышал свежим воздухом, как говорится, и опять в город. А мне так здесь все опротивело до чертиков, сбежала бы куда глаза глядят, да некуда. В деревне, наверно, из молодежи-то одна я осталась, все уже давно в город перебрались или в райцентр...

— Ну и чего хорошего, — продолжал Алексей. — Будь я деревенским — никогда бы не уехал отсюда. Плохо разве — лес, река. В лесу грибов уйма, хоть пруд пруди, дичи навалом. Да и город совсем близко, можно изредка то в театр, то на стадион съездить или. в магазины. Верно я говорю, Асхат-дус[4], или нет?

— Верно, верно...

— У нас любят говорить: орлы покидают гнезда. Но ведь, если честно сказать, настоящий орел не забывает своего родного гнезда и в любое время возвращается назад. Орлы, если и покидают свои гнезда, то вечно помнят их и, коль надо, возвращаются.

Асхат вдруг перебил риторическую тираду друга:

— Слушай, Алексей, давай так сделаем: я поеду, мне завтра на работу, а у тебя целая неделя отпуска впереди, оставайся здесь, заодно и за больным присмотришь, поможешь кое в чем. А я завтра же свяжусь с санавиацией, и пришлю сюда нейрохирурга.

— А что, Зина, ведь и правда... Можно остаться?

— Конечно, конечно, и отчиму поможете. Было бы просто здорово.

— Ну тогда по рукам! — Он взял ее небольшую ладонь в свою и доверительно пожал ее.

Спать ребята легли на сеновал. Тетя Марина сокрушалась, что осень уже и зябко будет на сеновале-то. Но они, привыкшие к походам, любящие природу, и слышать не хотели, чтоб спать в душно натопленной избе. Взяли спальники и уютно устроились на сухом пьянящем сене.

Уснуть не могли долго.

— А она мне, честное слово, здорово понравилась! — сказал Алексей. — Сама чистота и невинность. Сейчас это редкость. Современная молодежь пошла ранняя, так сказать. Себе на уме. Такие девахи в городе есть — им палец подставишь, а они норовят по локоть отхватить. Вообще, у меня к женщинам свой подход, своя мерка, так сказать.

— Ты просто, Алексей, никогда и никого не любил. Это все-таки обедняет человека, душу опустошает.

— Не верю я им. Народец тот еще. Чуть кто пригреет да приголубит, они уже, как кошечки, замурлычат.

— Неправда. На мой взгляд, женщины стоят того, чтоб любили их. Крепко, по-настоящему.

— Нет, Асхат, ты просто не знаешь, ты всегда был как-то далек от всего этого. Монах, одним словом. Женился бы, так сразу по-другому запел, узнал бы, почем фунт лиха.

— Ты все на свой аршин не измеряй, есть ведь и другие мерки...

Они долго молчали. Слабый ветер шевелил солому на крыше сеновала. Пропели первые ночные петухи. Где-то рядом шумел таинственно и тихо дремотный лес. Алексей тяжко зевнул, высвобождая большое тело из тесного спальника.

— Со своей домашней прокуратурой я разошелся не только потому, что как-то разлюбил ее. Может, любви как таковой и не было никогда, может, ее и вообще нет. Ты понимаешь, она одолела меня в последнее время никчемной ревностью, ко всем ревновала и ко всему. К проезжающему мотоциклу или телеграфному столбу осталось только приревновать. Вытравила из меня все прежнее уважение к ней. Бывало, вроде бы всей душой тянешься к ласке, а услышишь в ответ только грубость да злость. Как кипятком ошпарит иль из грязного ушата в душу плеснет. И все, опять неделями молчим, зверьем друг на дружку смотрим.

Асхат обо всем этом хорошо знал. Но Алексею хотелось поделиться с кем-то, видимо, его никто не понимал, не сочувствовал. И сейчас, ожидая участия друга, он впервые так искренне и подробно обнажал себя перед ним:

— Я рано женился. Ты же сам знаешь, что рано. А почему? Наверное, потому, что рос сиротой, без матери и отца. Жил с бабушкой. Конечно, бабка любила меня. Незабвенная моя старушенция. Но я рос и мужал, сердце нуждалось в сопереживании. Вот и женился в двадцать один год, не успев узнать даже, кто она такая и что оно такое — будущая жена моя.

Асхат слушал друга и думал скорее о себе, о своей участи, чем об этом чистосердечном признании Алексея. Тончайшая сладкая боль хрупкой иголочкой покалывала сердце. Ему уже много лет, под тридцать. Он, правда, моложе Алексея, на 6 лет. Служил в армии, закончил институт, сейчас работает вместе с Алексеем в одной больнице. В юности природная застенчивость отпугивала его от девушек. Ему часто грезилась красивая, добрая и ласковая, легким облачком вырисовывалась вдруг она, он пытался увидеть лицо ее, разглядеть цвет глаз, но видение быстро исчезало.

Воображение рисовало цветастую поляну, солнце, лето, шелест берез и ее, далекую, на краю опушки, из-за нависших тягучих березовых веток лица не видать.

«Вот так же сегодня, когда они втроем вышли в лес, стояла она, Зина, — думал Асхат. — Только было не лето, а холодела в последней своей радости тепла золотая осень».

— Это она! — вслух произнес Асхат.

— Ты о чем? — спросил Алексей.

— Да так просто. В голове сумбур какой-то. Давай спать будем. Пора.

— Считаем до ста или до двухсот?

— До тысячи.

Асхату увиделась его милая старенькая мама, у которой был он пятым по счету, самым меньшеньким. Вот бы приехать к ней в тот дальний аул, уткнуться лицом в фартук, вдыхая теплые, въевшиеся навеки запахи, такие родные, с детства знакомые. Приехать бы, упасть на колени и сказать ей: мама, я люблю ее, люблю, мама...

— Кого, сынок? — ласково спросит она.

— Ее...

Будто уловив мысли товарища, уже чуть ли не сквозь сонную дрему, Алексей, медленно выговаривая каждое слово, проговорил:

— У тебя мать — добрейшая женщина. Чистая и святая. Хоть она и молится втихаря своему аллаху, а христианской морали у нее хватило б на целый монастырь и всю епархию. Когда я встречался, бывало, с ней, помнишь, в деревню приезжали, или когда она у тебя гостила, встречусь, она всегда говорит мне: «Вера разна, а бог одна».

— А ты говоришь, все женщины одним лыком шиты.

— Ну я же не о матерях, о женах...

— Чудак, жены — те же матери. Ну, хватит, считай до тысячи, спать пора...

Утро опять прорезалось кромкой зари — свежее и солнечное, словно бы не вторая половина октября на дворе, а только август. К приходу в поселок со станции маршрутного автобуса Асхат собрал свой рюкзак. Провожая его, тетка Марина налила литровую банку меду.

— Гостинец возьми, сынок. Сейчас такого меду днем с огнем не сыщешь. На базаре-то его продают все больше смешанным, кто сахару туда набухает, а есть дельцы — так те даже крупу манную подмешивают. А я чистый мед продаю, не мешаю ни с чем. Зачем людей обманывать, бог накажет.

— Да ладно тебе, мама, заладила об одном и том же. Видишь, Асхату неудобно даже стало, покраснел аж, как девица...

Она тяжело произнесла эту фразу и почувствовала, как щемящая грусть обволокла всю ее. Почему? Зачем? Такого с ней не было никогда, чтоб так раздвоенно работал мозг. Ей казалось, что Асхат смотрит на нее с той же грустью, какая охватывает сейчас ее и в то же время другой половиной души тянулась мысленно к Алексею. «Оба они хорошие, красивые, сильные. Счастливые, у них есть все, и главное — любимая, настоящая работа, — думала она. — «Засиделась в девках», — пронизывали ее сознание давнишние слова матери. — И правда, наверное, засиделась, не то б не двоилась так половинчато в чувствах».