Всеволод Крестовский - В дальних водах и странах. т. 2

• Название: В дальних водах и странах. т. 2
• Автор: Всеволод Крестовский
• Жанр: Прочая документальная литература

Всеволод Владимирович Крестовский — известный русский писатель XIX века, автор романа «Петербургские трущобы» — книги о «сытых и голодных», «авантюрного романа» в шести частях, где он впервые, задолго до М.Горького, изображает героев столичного «дна». Писатель оставил богатое наследие: романы, повести, отдельные рассказы, многочисленные переводы, дневники и путевые заметки, изобилующие многими контрастами как в стиле, так и привязанностях. Был также широко известен как талантливый военный журналист.

Предлагаемые читателю путевые заметки В.В.Крестовского «В дальних водах и странах» — подробный отчет (несмотря на некоторые сокращения, не повлекшие полноты восприятия) участника экспедиции адмирала С.С.Лесовского и его штаба из Одессы в далекие Японию и Китай через Босфор, Средиземное море, Суэцкий канал и Индийский океан. В произведении раскрылся недюжинный талант писателя как наблюдательного путешественника, обладающего образным языком, талантливого бытописателя.

---

После залпов последовало несколько перестроений и движений, соединенных с переменой фронта направо. Исполнив построение, батальоны открыли всем фронтом беглый огонь, а потом сделали захождение повзводно в обратную сторону и перестроились в ротные каре в шахматном порядке, после чего опять открыли беглый огонь из каре со всех фасов. При стрельбе развернутым фронтом как залпами, так и беглым огнем, люди передней шеренги становились на одно колено; из каре же обе шеренги стреляли стоя. Но беглый огонь был уже далеко не так блестяще хорош, как залпы. К новому удивлению моему он оказался чересчур уже редок, медлителен и как-то вял, даже без малейшего намека на ту энергию, к которой привыкло русское военное ухо, и по характеру промежутков между выстрелами скорее напоминал нерешительный огонь цепи в только что завязывающемся деле или заурядную аванпостную перестрелку. Впрочем, эта медлительность, как узнал я потом, имеет свою причину: здесь требуется, чтобы при беглом огне каждый солдат непременно целился по определенному предмету. Нет худа без добра, значит. Но, во всяком случае, думаю, что при подобном беглом огне, да еще из каре, стало быть, против кавалерии, когда именно залпы-то и требуются, хорошая кавалерия всегда до такого каре доскачет.

Учение продолжалось менее часа. Японские начальники, надо отдать им справедливость, не утомляют излишне людей чрезмерною продолжительностью учений и никогда не заставляют фронт долго ожидать себя перед началом оных. Но зато, с другой стороны, они никогда и не одобряют людей за хорошее ученье, никогда не благодарят их. Это здесь не в обычае, и, мне кажется, совершенно напрасно, потому что японцы вообще, насколько я заметил, очень самолюбивы и чувствительны к открыто выраженной им похвале, которая всегда подстрекает их к новым усилиям и усердию. Стоит лишь пройти по выставке базара Кванкуба, где сгруппированы удостоенные премий и почетных отзывов предметы художественного, мануфактурного и кустарного производств, чтобы воочию убедиться в этом; но еще нагляднее сказывается оно на работниках и курамах: при похвале, заметив, что труд его оценен, японец старается еще более отличиться.

* * *

По заранее полученным официальным приглашениям, мы отправились в десятом часу вечера на большой раут, который давал губернатор города Токио, господин Матсуда, во дворце Энрио-Кван.

Видеть в полном сборе все высшее японское и местное европейское общество с их дамами было очень интересно. Число всех приглашенных простиралось до полутора тысяч. Узорчатые массивные ворота, ведущие в обширный двор Энрио-Квана, равно как и самый этот двор, украшенный газонами и цветниками, были ярко иллюминированы. Ряды разноцветных бумажных фонарей-баллонов образовали вдоль и поперек двора большие аллеи и украсили собою какую-то пирамидальную беседку несколько в стороне от главного проезда. Масса экипажей и дженерикшей наполняла двор вместе с толпами любопытного народа. На главном подъезде встречала гостей толпа домашних слуг в черных фраках и белых перчатках, а старший из них раздавал программы домашнего спектакля, напечатанные по-английски на прекрасной бумаге. Оставив свое верхнее платье в коляске, так как никаких иных приспособлений для него здесь не имелось, мы направились налево, вдоль по открытой веранде, и не без замедлений прошли в толпе гостей широкий коридор, наполненный рядами фрачных слуг и цветущими растениями, испытывая при этом лихорадочный озноб от проникающей насквозь ночной моросящей сырости и сквозного ветра. Декольтированные дамы дрожали и ежились от холода, не имея чем прикрыть свои шеи и плечи, так как все эти их принадлежности бала и накидки по необходимости пришлось оставить в экипажах. Но, слава Богу, наконец-то добрались мы до приемной комнаты красного цвета, наполненной по углам экзотическими растениями и ярко освещенной хрустальными бра и лампами. В переднем углу ее был устроен род алтаря, на котором между цветами и вазами стояли две статуи каких-то божков, а перед ними, на листьях папортника помещались золотистые миканы, красный омар, буддийская просфора, священные бумажные дзинди и еще что-то, но что именно — я не успел заметить. В двух шагах направо от входной двери стояли хозяин с хозяйкой, встречая и приветствуя гостей английскими рукопожатиями. А. С. Маленда, в качестве драгомана нашего посольства, поочередно представил им всех русских, не принадлежавших к составу дипломатической миссии. Сам губернатор, худощавый мужчина лет сорока, во фраке, с орденом "Восходящего Солнца" на шее; супруга же его, госпожа Матсуда — молодая особа, в богатом национально-японском наряде, скромные цвета которого были подобраны с большим вкусом. Представясь хозяевам, мы прошли в следующие комнаты, где не так уже было холодно. То был ряд гостиных с пылающими каминами. Углы высоких стен повсюду украшались до потолка группами растений и деревьев; самые же стены были обтянуты очень дорогими японскими обоями, где по золотому фону рассыпались букеты цветов с порхающими над ними птицами и насекомыми, зияли яркой пастью мифические драконы и другие животные, а также изображались целые пейзажи: хижины, паруса, леса бамбуков и сосен, воздушные облака и непременная Фудзияма со своей усеченно-конической снежной вершиной. Кое-где висели в черных лаковых рамах с золотым багетом большие акварельные картины на шелку, изображавшие красивые виды разных мест Японии, народно-религиозные и житейские сцены, фрукты, плоды и цветы, птиц и тому подобное. Все это были прекрасные, очень тонкие произведения национальной живописи. Лампы и бра, прикрепленные к стенам, были украшены ветвями цветущих камелий, слив и вишен. Убранство комнат являло смесь японского с европейским: в одних гостиных — сплошные французские ковры, в других — превосходные, тончайшей работы циновки; на окнах тяжелые европейские драпировки, мебели вообще немного, но вся она роскошна и по фасонам своим принадлежит исключительно Европе, хотя некоторые стулья, кресла и канапе имели на деревянных частях спинок японские перламутровые инкрустации и сальвокатовые узоры. По бокам каминов и в некоторых углах красовались высокие массивные вазы из темной бронзы и фарфора, а на мраморных накаминных досках стояли бронзово-эмалевые сосуды и блюда, так называемые cloиsonne. Одни из комнат были освещены gиorno, другие же оставались в мягком, как бы таинственном полусвете. Словом, общее впечатление, производимое внешностью и обстановкой этого дворца, помимо роскоши, било на своеобразный эффект смеси японского с европейским. Что до меня, то не скрою, — я предпочел бы видеть здесь исключительно японскую обстановку, самую роскошную, конечно, но без примеси этих опошлевших форм и принадлежностей европейского индустриального люкса, за исключением разве диванов и стульев, каковых в истинно японских домах не бывает. Это, по-моему, единственная уступка, какую могли бы допустить японцы в обстановке подобного рода, в угоду привычкам своих европейских и китайских гостей; все же остальные, как французские ковры, портьеры, европейские накаминные бронзы и новейший европейский фарфор — вполне излишне: оно только нарушает целостность впечатления и режет глаз своим кричащим контрастом с чисто японскими вещами. Да и зачем все это, если в Японии есть свои собственные и такие прелестные ткани, фарфор и бронзы!

Множество гостей наполняло все ряды комнат, коридоры и даже холодную наружную веранду. Здесь были собраны все представители и несколько десятков представительниц высшего японского общества, начиная с принцесс императорского дома и придворных дам, отличавшихся широчайшими бандо и шиньонами своих роскошнейших причесок, до супруг министров, сановников, генералов и крупнейших торговцев. Без последних этот раут не мог обойтись, потому что господин Матсуда давал его как градоначальник для представителей не только администрации, но и города. Подобный праздник обязательно дается раз в год токийским губернатором, в один из дней "благополучного месяца веселостей". Городские дамы отличались от придворных не столь пышными, хотя и очень изящными прическами и более скромными цветами своих нарядов; придворные же были одеты в очень пышные и цветистые платья с широчайшими рукавами и распашными полами. Надо заметить, что все вообще приглашенные японские дамы, за исключением двух, были в национальных костюмах, которые при всей своей оригинальности очень изящны и отлично, хотя и вполне скромно, обрисовывают женскую фигуру. Исключение составляли только супруга и дочь министра иностранных дел, господина Инойе, одетые совершенно по-европейски, но это потому, что они долго жили в Англии и вполне усвоили себе все европейские приемы; мадемуазель Инойе даже там и воспитывалась, так что кроме японского типа очень миловидного личика в ней все европейское.