Андрей Кураев - Протестантам о Православии

• Название: Протестантам о Православии
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религия

В этой книге, собственно, нет критики протестантизма. Есть просто защита и объяснение Православия.

Под «протестантами» в этой книге понимаются не наследники Реформации, не немецкие лютеране, не кальвинисты и не англикане. Речь идет о тех гораздо более поздних (и, соответственно, весьма недавних) неопротестанских образованиях, которые, как правило, возникли уже в Америке и оттуда сейчас равнулись в Россию. Соответственно слово «протестант» в этой книге означает именно тех людей, которые под этим именем чаще всего встречаются жителю современной России: это баптисты, адвентисты, пятидесятники, различные харизматические («неопятидесятнические») группы, «церковь Христа», а также многообразные «просто христиане» (на деле – баптисты и харизматики, прячущие свою конфессиональную принадлежность ради того, чтобы было легче привлекать к себе людей, симпатизирующих православию).

---

Возможно, что протестанты станут возражать этому тезису и настаивать, что и в их понимании Церковь строится и держится Христом, а не людьми. Но в таком случае — как объяснить протестантское недоверие к действию Христа в после–апостольской Церкви?

В православном восприятии Иисус — не погибший учитель, чьи слова следует бережно хранить и передавать. Напротив, Он жив, и теперь Церковь может продолжать учиться у Него. И не только учиться, но и отвечать Ему. Есть неизменное Слово, а есть реакция на это Слово нашей изменчивой истории. Есть бесконечно глубокое Слово Божие, а есть сложная история понимания этого Слова людьми. Есть голос Жениха. И есть ответ Невесты (см.: Откр. 21, 9).

Ведь Бог является Господом общения, а не только Господом заповедей. Он не только поручает и повелевает, не только заповедует. Глава общины (экклесии) желает общения. Норма жизни христианина одна — Писание. Но есть еще ответ человечества на зов Евангелия. Этот ответ и есть реальная жизнь Церкви, существующая во множестве преданий.

История — тоже мой храм. Мне радостно ощущать себя не первым человеком, с которого началась Священная история. И моя радость, и мои поиски, и мои грехи и ошибки — не оригинальны. Есть опыт, который может мне помочь. В реке истории есть течение Предания, которое способно подхватить меня и понести к той цели, которую я сначала избрал для себя как только свою, а потом с радостью обнаружил, что не я первый и не я один сделал этот же выбор. «Соединенный со всеми теми, кто живут, веря, подобно мне, соединенный со всеми теми, кто умерли в вере моей, соединенный со всеми теми, кто будет веровать среди будущих потомков моих, и все это в соединении с Богом — вот чувство, которое меня наполняет, даруя мне уверенность в том, что сам я — частица великого сообщества, объемлющего прошлое, настоящее и будущее. Се — Церковь»[518].

Обращаясь к нецерковным интеллигентам, симпатизирующим «современному протестантизму» и потому считающим себя либеральными и свободомыслящими, Розанов пишет: «Они читают Евангелие, а в церковь не ходят, и боятся, пренебрегают ходить: это, видите ли, для них слишком грубо и необразованно. Но вот, завзятый антивизантиец, я скажу объективно, холодно и даже равнодушно, что в церкви есть такие глубины и высоты, и красота и проникновения, каких в Евангелии вовсе нет — ни в полноте, ни даже в зачатке. Это всех удивит? Да, в дивных трудах тысячелетнего размышления и созидания Церковь кое в чем поднялась над Евангелием: и это–то и есть линия вечного непонимания протестантов, и вместе восторженной и чуткой веры множества русских, что «Православие — это конец, дальше которого некуда идти». Заметьте: Православие, а не Евангелие. Сердце читателя в негодовании поднялось на меня, но я в упор остановлю его одним примером: почему весь народ при пении Херувимской падает ниц, без приказания, без примера священника или диакона, по умилению своему, а при пении молитвы Господней, единственно содержащейся в Евангелии, хотя диакон и подает пример к коленопреклонению, но за ним лишь весьма немногие следуют? Что на это скажут господа, «не курящие табаку»? Не ходя в церковь, они лишили себя Херувимской песни, которой решительно невозможно заменить чтением ни одной страницы Евангелия, по отсутствию равенства и сходства настроения, потому что Херувимская — новое, другое, сотворенное впервые. И, поразительно, сотворенное даже не святым угодником, а каким–то греческим императором. Так, дохнул в него Святый Дух — и века и народы умилились. Что в Евангелии сказано о смерти и погребении? Единственное: «оставь мертвым погребать мертвых». Больше ничего. Кто же как не Церковь придумала, и притом вновь придумала, по своему почину, а не на почве Евангелия, двухночное над покойником чтение Псалтири, омовение его тела, как бы умащение и приготовление его к переходу во что–то чистое; и — наконец, дивные по глубине и звукам надгробные песнопения, которых ни один человек не может равнодушно слышать. Развилось ли это из слов: «оставьте мертвым погребать мертвых»? Конечно — нет! Хорошо ли это? и уместен ли этот новый и смелый росток, новый и самостоятельный порыв души учителей церковных, Иоанна Дамаскина и других?! Конечно — благодетелен, велик, свят. Уловив острую и щемящую боль живых около умершего, они обвеяли ее чудесными словами, до заключительного: «прииди и даждь последнее целованье!» Вот чего никогда не поймет безвкусная штунда, люди без вкуса и остроумия, без размышления…. Неужели же мы осудим Церковь за то, что она усеяла землю и страны и жизнь народную храмами? И даже не возрадуемся ли, что соделала их златоглавыми, с кадильным дымом, святой водой, с миром и пахучим ладаном? Боже, до чего бедна была бы жизнь без них, до чего дика! Плоска, как дорога, не обсаженная деревьями, и скучна, как кратко сложенная басня о белом бычке, из строки в строку твердящая одно и то же! Церковь–то, храмы–то и Херувимская, и ладан, и праздники «Господские» и «Богородичные», и День Святого Духа, и Троица, и Введение во храм — о последнем даже ни строки нет в Евангелии — с их отличающимися и несходными чертами, и сложило все–таки в некоторый, еще слабый и бледный, узор нищенское бытие нашего народа! И не за одним «спасением души», какового можно достигнуть и дома, но и за красотою и благолепием идет за тысячу верст какой–нибудь мужик с котомкой в Печерскую лавру, в Троицкую лавру, непременно богатую, блистающую, многоглавую, даже если возможно роскошную и утопающую в архитектурной и певческой и богослужебной красоте! И до чего этот мужик был бы убит, если бы ему, нищему, после тысячеверстной усталости, показали бы кучку не курящих табаку господ, читающих в укромной комнатке Евангелие, с предложением: «Вот, садись и послушай мудрецов». Да разве не читаем мы в «Откровении» Иоанна Богослова о Небесном сходящем на землю Иерусалиме, т. е. о последнем венце религиозной на земле жизни, что он сходит в блистании драгоценных каменьев, даже с перечислением пород: «и смарагд», «и изумруд», «и яхонт», «яспис», «лазурь», и со стенами из чистого золота? Роскошь… Мы растащили ее на земные дела, для грубого личного эгоизма; между тем как, конечно, народное употребление богатств есть всегда церковное, храмовое и праздничное!.. Евангелие безгрешно. Но всего круга бытия нашего оно явно не обнимает; а Церковь и есть движение к восполнению, к дополнению, к окончанию, по слову Спасителя: «Я есмь лоза и вы ветви», т.е. растите, живите, умножайтесь в слове и разуме. «Растите и ростите», — сказал Христос: и уже дело нашего сердца и мышления и вдохновения религиозного — как, куда, доколе «расти». Бедные протестанты, кальвинисты, анабаптисты, духоборы, толстовцы этого–то и не понимают, вообразив в 4–х Евангелиях полный круг в 360 градусов, когда это явно есть только начатая дуга: и Церковь прекрасно и верно, хотя едва ли везде безукорно, повела далее эту дугу, прибавляя в веках градус к градусу. Слишком проста была бы задача истории: не курить и читать Евангелие»[519].

Аминь.

Три ответа о предании

Между православными и протестантами нет разногласий по вопросу о том, может ли вероучение Церкви противоречить тому, что сказано в Писании. Конечно же — нет.

Но спросим иначе — может ли церковное предание говорить о чем–то таком, чего нет в Новом Завете? Может ли оно добавить некое благовестие к Евангелию? Потеряла ли Церковь право вероучения? Может ли Церковь что–то добавить к Писанию?

Сложность этого вопроса состоит в том, что если Церковь не может этого сделать — значит, она бесплодна, значит она чужда духу Писания. Если же может — то мы должны признать, что указания предания маловажны по сравнению с Писанием, и именно по этой причине и не были включены в него. Но в таком случае — зачем вообще стараться восполнять маловажным великие истины Евангелия?! Если же предание дополняет Писание какими–то немаловажными доктринами, то нам придется сказать, будто Писание не то что неполно, а просто ущербно, и пользоваться им опасно, потому что оно не содержит в себе всех необходимых указаний пути ко спасению. В этом случае прямая обязанность Церкви составить какую–нибудь «Символическую книгу», куда включить и Новый Завет, и три–четыре важнейшие книги предания, и издавать их только все вместе.

На эти вопросы можно дать три ответа. Первый — протестантский[520]. Он говорит, что предание есть не что иное как пересказ Писания, пересказ апостольской проповеди [[521]].

Второй ответ — тот, который предлагает католическая и вслед за ней православная схоластика (не путать со святоотеческим православным учением!). Церковное предание — подробности устной апостольской проповеди, которые были зафиксированы и записаны не сразу, но спустя века.

Третий ответ — собственно древнецерковное и апостольское понимание Предания как образа Богообщения.

Предание не сводится ни к устной, ни к письменной проповеди. По точному выражению Владимира Лосского, «учение изменяет Преданию, если хочет занять его место: гностицизм — поразительный пример попытки подмены»[[522]]. Слово не вмещается в частные человеческие слова.