Лео Яковлев - Т-щ Сталин и т-щ Тарле

• Название: Т-щ Сталин и т-щ Тарле
• Автор: Лео Яковлев
• Жанр: История

---

«Ничего не замечая, он явился к государю. Государь его принял с насупившимися бровями. Каразин стоял как пораженный громом.

— Ты хвастаешься моими письмами?

— Государь…

Но государь не дал ему ответить.

— Посторонние знают, что я тебе писал одному и никому не показывал. Ты можешь идти».

Вот и всё. Поэтому Тарле уложил это письмо в шкатулку и никому не показывал.

В 1953 г., уже после смерти «вождя», тетушка Леля (Ольга Григорьевна Тарле) раскрыла передо мной эту шкатулку. Я с трепетом взял в руки находившийся в ней автограф Пушкина, потом письма Льва Толстого и Чехова. Леля протянула мне письмо Сталина.

— Тоже ведь историческая личность! — сказала она, заметив отсутствие у меня интереса к этой бумажке.

Я взял его в руки, но прочитать не удосужился, да и если бы прочел, то ничего бы не понял: «приключения» знаменитого «Наполеона» в середине 30-х в России во всех подробностях мне еще не были известны. Знал лишь, что был какой-то шум и что всё кончилось благополучно.

После кончины в 1955 г. Евгения Викторовича и Ольги Григорьевны Тарле передачей государству архива историка занималась тетушка Маня (Мария Викторовна Тарновская). Я тогда не был в Москве и подробностей этого акта не знал. Но обратившемуся ко мне в конце 60-х первому советскому биографу Тарле Е. И. Чапкевичу (за рубежом жизнеописания Тарле вышли задолго до появления книги этого автора) я сообщил, что письмо Сталина Тарле действительно существовало, и так как оно в момент передачи бумаг Тарле в архив Академии наук коммерческой ценности не представляло, то, скорее всего, оно находится в архивном фонде историка. Там он его и нашел, а опубликовал уже в годы «перестройки» в период дозволенной откровенности — в 1990 г. (позднее собственноручный сталинский черновик этого письма нашелся в «архиве Президента Российской Федерации»).

Итак, «хвастаться» письмом «вождя» Тарле не стал, полагая, что если это письмо не случайно (а т. Сталин уже был известен как враг случайностей), то жизнь его наладится и без предъявления этой «справки». И расчет его оказался верен. Благие изменения в его жизни не заставили себя ждать: снятие судимости (понятие и юридический термин «реабилитация» в советском «законодательстве» в то время еще не существовали), назначение старшим научным сотрудником академического Института истории, восстановление в звании действительного члена Академии наук, бесперебойные приглашения на чтение лекций от престижнейших университетов, включение в состав различных престижных комитетов и комиссий (впрочем, не имевших в условиях тоталитаризма никакого влияния на ход событий в стране), просьбы от газетных и книжных редакций дать хоть что-нибудь для печати и т. п., естественно, с улучшением материального положения и бытовых условий.

Круг научных интересов Тарле начинает расширяться, но наполеоновская эпоха еще остается в сфере его внимания. Одну из глав своего «Наполеона», а именно — тринадцатую, он существенно расширяет, и через год она превращается в большую отдельную книгу — «Нашествие Наполеона на Россию», — увеличившую славу автора. Столь же благожелательно была принята книга о Талейране. Эти книги к давно уже обретенному им международному научному авторитету профессионала-историка (в те годы вышла еще одна классическая его монография — «Жерминаль и прериаль»), специалиста в области европейской истории добавили всемирную славу автора эпохальных исторических бестселлеров. В связи с этим и учитывая, что в этом очерке мне, его автору, часто приходится прибегать к вероятностным оценкам, позволю себе высказать еще одно предположение.

Западная Европа, как уже говорилось выше, внимательно следила за судьбой Тарле в начале 30-х. В основном «волновалась» Франция, но информация на «тарлевскую» тему, безусловно, проникала и в англоязычный мир. Вряд ли от западноевропейских наблюдателей ускользнули и кинематографические (по словам Вяч. Вс. Иванова) метаморфозы статуса и самого Тарле, и его книги «Наполеон». Тоталитарность советского режима ни для кого не была секретом, и все понимали, что подобные метаморфозы происходят только по воле самодержца. На английский язык «Наполеон» и «Нашествие Наполеона на Россию» были переведены вскоре после их появления в России — соответственно в 1937 и в 1942 годах. «Нашествие» же, по воспоминаниям И. Майского, наряду с эпопеей Льва Толстого, стало одной из популярнейших книг в кругах английской интеллигенции. В те времена в числе английских читателей был человек, особо внимательно следивший за событиями в Советском Союзе. Его звали Эрик Блэр, в мире же он известен под именем Джордж Оруэлл. Он был убежденным социалистом и демократом и одним из самых непримиримых противников тоталитаризма, в том числе советского, за развитием которого он с прискорбием наблюдал. О глубоком понимании процессов, происходивших в советской империи, свидетельствует его публицистика. Не исключено, что в той идеологической чехарде, которая была затеяна в «стране советов» вокруг Тарле и его «Наполеона», он разглядел и ощутил скрытую симпатию «вождя» к великому французскому «узурпатору» и еще более укрепился в этом своем выводе, услышав во время войны (а тогда к словам Сталина прислушивался весь мир по обе стороны фронта), как «кремлевский горец» защищает славу Наполеона от посягательств на нее со стороны Гитлера (имеется в виду знаменитое высказывание Сталина о том, что Гитлер похож на Наполеона, как котенок на льва). И опять-таки вероятно, что, создавая в 1943–1944 гг. свою сказку «Скотный двор» и находясь под властью этих впечатлений, он назвал возглавлявшего этот коллектив домашних животных хряка не Чингисханом или Тамерланом, как это следовало бы по географическим соображениям (все-таки — Восток, господа), а именем западноевропейского героя Наполеона, придав хряку Наполеону все черты и повадки т. Сталина, а чтобы никто не сомневался в прототипе этого образа, включил в свою «сказку» несколько видоизмененные славословия советских одописцев из бывших дворян и простолюдинов:

Как Солнце на небосклон
Взошел ты! Я видеть рад
Спокойный твой твердый взгляд,
Не ведаешь ты преград,
Товарищ Наполеон.
………
Один ты в полночный час
Не спишь, заботясь о нас,
Товарищ Наполеон!

Покинем, однако, туманный Альбион и вернемся в сталинскую империю второй половины тридцатых годов, где Тарле на седьмом десятке лет приходилось осваивать новые формы существования. Именно к этому периоду относится начало его личных контактов со Сталиным, однако, помня о печальном опыте Каразина, о своих встречах с «вождем» он никому не рассказывает. В комментарии М. В. Зеленова к недавней публикации архивных материалов, относящихся к внутрипартийной дискуссии по статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма», есть такие слова:

«В 1938 г. было принято постановление политбюро о переиздании дореволюционной (с участием П. Н. Милюкова) „Истории XIX века“ под редакцией Э. Лависса и А. Рамбо. Большую роль в появлении этого многотомника сыграл Тарле, который каким-то образом знал позицию Сталина и отражал ее содержание в своих работах, в том числе и в „Истории дипломатии“ (1-й том был подписан в печать в 1940 г. и появился накануне войны) и в „Крымской войне“ (1941 г.)».

Вполне понятно, «каким образом» можно было так подробно знать «позицию Сталина» — только в результате неоднократных встреч. Да и вопрос о ценности «Истории XIX века» Лависса и Рамбо и о необходимости второго издания этого «буржуазного» труда вряд ли мог входить в компетенцию членов политбюро конца 30-х годов. Скорее всего, ранее это было решено на одной из личных встреч Тарле и Сталина, а уж потом «вынесено» на политбюро, куда беспартийный «буржуазный историк» Тарле никак не мог быть допущен.

Годы 1937–1941 были для Тарле годами материального благополучия. Он, конечно, не мог состязаться с теми, кого уже упомянутый Оруэлл именовал «литературными содержанками» (этот эпитет англичанин применил по отношению к А. Толстому и И. Эренбургу), но определенные возможности у него появились: были поездки на курорты, покупка дачи (или части дома) в пригороде Питера (потом безвозмездно отданной тем, кто там поселился в послевоенные годы), начало строительства дачи в Бзугу (теперь территория Сочи), оставшейся недостроенной, регулярная ежемесячная помощь старшей сестре Елизавете Викторовне, моей бабке, жившей в Одессе. Вот только о заграничных путешествиях, о милой Франции пришлось забыть. Как бы в память об этом невозвратном прошлом и в знак прощания с ним он в 1937 г. издает книгу «Жерминаль и прериаль», рукопись которой сохранилась в годы тюрьмы и ссылки, книгу, живо напоминавшую ему о французских архивах, парижских улицах, парижских кафе, где он отдыхал от своих архивных разысканий. Это — блестящее творение историка, и мне обидно за эту книгу, за то, что ее затмили книги наполеоновского цикла. Тарле тоже любил эту свою книгу, и ее второе издание стало ему утешением в очень трудном для него 1951 году.