Александр Воронский - За живой и мёртвой водой

• Название: За живой и мёртвой водой
• Автор: Александр Воронский
• Издательство: Федерация
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1931

Александр Константинович (1884–1937) — русский критик, писатель. Редактор журнала «Красная новь» (1921-27). В статьях о советской литературе (сборники «Искусство видеть мир», 1928, «Литературные портреты», т. 1–2, 1928-29) отстаивал реализм, классические традиции; акцентировал роль интуиции в художественном творчестве. Автобиографическая повесть «За живой и мертвой водой» (1927), «Бурса» (1933). Репрессирован; реабилитирован посмертно.

В автобиографической книге «За живой и мертвой водой» Александр Константинович Воронский с мягким юмором рассказал о начале своей литературной работы. Воронский — будущий редактор журнала «Красная новь». За бунт его исключили из духовной семинарии — и он стал революционером. Сидел в тюрьме, был в ссылке… «Наша жизнь» — замечает он — «зависит от первоначальных впечатлений, которые мы получаем в детстве… Ими прежде всего определяется, будет ли человек угрюм, общителен, весел, тосклив, сгниёт ли он прозябая или совершит героические поступки. Почему? Потому что только ребёнок ощущает мир живым и конкретным.» Но и в зрелые годы Воронский сохранил яркость восприятия — его книга написана великолепно!

---

Он шагнул к столу, взмахнул рукой, на пол полетели со звоном кружки, хозяйские тарелки, чайники.

К Селезнёву подбежал Нефёдов, схватил его за руку. Лицо его горело пятнами от пьяного возбуждения.

— Ты не дури, не балуй! Чего посуду бьёшь? Думаешь, старшой, так тебе изгиляться над нами дозволено! Найдём и на тебя управу. Надоел ты нам, пьяный пустобрех! Ты пошто нам спокою не даешь, пошто куражишься над нами? Вот скрутим тебя, да ещё морду набьём! Селезнёв с удивлением поглядел на Нефёдова, внезапно озверел, дрожащим от бешенства голосом, брызжа далеко слюной и обнажая блеснувшие по-собачьи клыки, захрипел:

— Что такое, меня по морде, своё начальство по морде, с нашивками! Берите его под арест! Я покажу тебе, как бунты устраивать! Погодь!

Он бросился в угол, где стояли винтовки; следом за ним кинулся и Нефёдов. В углу они вцепились друг в друга, сопя и рыча.

Вдруг Китаев крикнул испуганно:

— Берегись, у него ружьё! Убьёт!

Из-за сгрудившихся конвойных вокруг дерущихся мы не разглядели, каким образом у Селезнёва в руках оказалась винтовка, но он уже держал её наперевес, крепко сжимая приклад, дико озираясь и щерясь. На шее у него вздулась и напружилась жила. Задыхаясь, он хрипло шептал:

— Не подходи, стрелять буду! Всех перестреляю!.. Изувечу!

Конвойные бросились в сени. Мы вбежали в арестантскую, захлопнули дверь. Самоедин полез под нары. Я, Кучуков, Климович жались в углу. У меня мелко дрожали колени.

— Никому несдобровать, — бушевал за дверью Селезнёв. — Порешу начисто. Бей врагов, спасай Россию!

Грянул выстрел. У Кучукова глаза превратились в два яичных белка. Должно быть, такие глаза были и у всех у нас. Наступила тишина. Её прорезал истошный крик Селезнёва:

— Ай-а-а-ай! Убили, братцы, убили!.. Держите!.. Смерть моя пришла… Спасайте!..

Мы рванули дверь. Селезнёв катался по полу. Около него валялась винтовка. В избе, кроме нас и его, никого не было. Кучуков схватил винтовку, остальные бросились к Селезнёву, он продолжал орать. Мы подняли его с пола, положили на скамью. Вбежали конвойные. Никаких следов крови ни на полу, ни на Селезнёве не было видно.

— Помираю! — вопил Селезнёв, схватив себя за голову, суча ногами. — Братцы, конец мой пришёл.

— Да никто в тебя не стрелял, — убеждали его, — это ты сам нечаянно выстрелил, только и всего.

Нефёдов протиснулся к Селезнёву, серьёзно и деловито ударил его кулаком по лицу, сурово пригрозил:

— Поговори у меня, в кровь изуродую, понимаешь?

Селезнёв притих, некоторое время смотрел на потолок неподвижным взглядом, приподнялся, почти трезвым голосом спросил:

— А кто за казённый патрон отвечать будет? Я за казённый патрон не в ответе.

Патроны конвойным выдавались по строгому учету. Селезнёва убедили, что дело как-нибудь сладится, он стал опять пьянеть, его вывели на двор. Я посоветовал для скорейшего протрезвения натереть Селезнёву уши снегом.

— Натрём как следует, — одновременно заявили со зловещинкой Нефёдов и Настюхин.

В самом деле, когда Селезнёв возвратился в избу, уши у него стали иссиня-фиолетовыми, разбухли, мочки точно наполнились водой. Подсев к столу, он заплакал. Я решил, что Селезнёв плакал от чрезмерно усердного растирания ушей, но ошибся. Старший держал в руках поломанную оправу от очков без стёкол: в суматохе очки разбились. По щекам Селезнёва текли крупные пьяные слезы, он вытирал их кулаком, хлюпал носом. Неизвестно, насколько всё это было натурально; возможно, Селезнёв несколько и «представлялся» «вполне интеллигентным». Во всяком случае, в его тоне была некоторая изнеженность.

— Не могу я без очков, — хныкал он, — у меня деликатность в глазах от бессрочной службы с двумя нашивками. Они, сиволдаи, не понимают, что глаза беречь надо: у кого лупетки, а у кого тонкость и пронзительность наскрозь. Я, может, порошки от глаз глотал и к доктору ходил, — об этим у них понятия нет. Я награждение за глаз имею. Куда я денусь без очков? Его высокоблагородие заказывали при отправке: «Гляди, говорит, Селезнёв, в оба», а как я буду смотреть в оба, ежели я теперь без очков и ежели стеклянные колёса выскочимши из обручей и одна железка осталась…

Он крутил головой, дёргал себя за волосы, продолжал бормотать. У Кучукова оказалось запасное пенсне, он предложил его Селезнёву. Селезнёв полез к нему целоваться, пришёл в неописуемо-восторженное состояние, по-моему, однако, отчасти, искусственное.

— Милай!.. По гроб жизни буду помнить. Вот она настоящая образованность: пинсне с веревочкой, даже одевать боязно; одним словом, при полной интеллигентности. Да я теперь… скажи: Селезнёв, и… всё готово!

Он осторожно надел пенсне и, хотя едва ли стёкла приходились ему по глазам, восхищенно заявил:

— Сидят, распротуды их… прямо как у доктора какого или политикана, однова дыхнуть… Сидят, как куры на нашести… и не падают… до чего люди доходят, а?

Нефёдов ядовито посоветовал:

— Ты их надень лучше на уши, подходяще будет.

Кругом рассмеялись: оттянутые уши у Селезнёва принимали чугунный оттенок. В пенсне, с раздувшимися и почерневшими ушами, он казался в самом деле забавным.

Селезнёв и конвойные скоро уснули, пересыльные долго не могли успокоиться.

— Представьте, какое несчастье случилось, — сказал Кучуков. — Они в пьяном состоянии перестрелять нас могут, как вы думаете?

Я согласился с ним.

Климович, натягивая на себя одеяло, воспользовался случаем отметить ошибки «анархо-бланкистов».

— Вот вам опора демократической диктатуры: сермяжная Русь, широкие натуры: «не гулял с кистенём я в дремучем лесу», «размахнись, рука, раззудись, плечо» и так далее, а в общем, свинство.

Ногтев привстал с нар.

— Ты, баринок, крестьянство не замай, не трогай его. Ты — сам по себе, а мужики сами по себе. От ихней жизни и не того понаделаешь.

— Это, что же, Селезнёв от трудной жизни едва не перестрелял сегодня нас всех?

— Я не про Селезнёва. Селезнёв от стада отбился, я про крестьянство.

Утром Селезнёв встал с опухшим лицом, с синими ушами, с мешками под глазами и с трясущимися руками. Оправившись, он попытался обнаружить обычную распорядительность. Завёл речь о том, что всё надо делать «по-хорошему», «в аккурате», потому если распуститься, то долго ли до греха. Я напомнил Селезнёву о вчерашнем его поведении. Селезнёв заявил, что он ничего не помнит, опять стал длинно и бестолково рассуждать: мало ли чего не бывает с человеком, быль молодцу не в укор, не всякое лыко в строку, где же и побаловаться служилому человеку, как не в этапах. Пытался свалить вину на других конвойных, которые поступают не по воинскому уставу: неслухи, только о том и думают, где бы налакаться.

Я сказал Селезнёву:

— Всё-таки, Селезнёв, вчера вы чуть-чуть нас не перестреляли, так не годится. Эти безобразия надо прекратить.

— Беспременно надо прекратить, — согласился Селезнёв, — а я об чём говорю, об этом самом. Тут шутки плохие. Месяца два тому назад в этих самых местах проводили партию арестантов; конвойные опились, затеяли из-за девок драку, за винтовки схватились, с пьяных глаз ухлопали одного из своих да арестанта ранили в ногу, пошли под суд. Нет, тут сурово содержать себя надо, тут…

Селезнёва перебили. Случай, рассказанный им, никому из пересыльных не показался утешительным. Кучуков заявил:

— Нужно что-нибудь предпринять, чтобы вы не пошли под суд и чтобы все целы остались.

Нефёдов положительно и решительно предложил:

— Винтовки надо прятать куда подальше в этапках.

Конвойные с готовностью поддержали предложение Нефёдова:

— Дело говорит, запирать надо винтовки на замок по приезде.

— И чтобы ключ был на руках не у нашего брата.

— У нашего брата оставлять ключи никак невозможно.

Селезнёв обиделся:

— Чудно вы говорите. У кого же тогда ключ сохраняться будет?

Китаев, пришивавший пуговицу к шинели, поднял голову:

— Хозяйке будем отдавать.

— Хозяйке не сгодится, — возразил Нефёдов. — Шут их знает, кто они такие, хозяйки-то. Нашим тоже нельзя. Придётся отдавать ключи кому-нибудь из политиков. Вам и будем отдавать, — решил он, обращаясь ко мне.

— Дело говорит… верно… лучше всего, — охотно согласились с Нефёдовым остальные.

Селезнёв, скрывая растерянность, усиленно дул на квас в ковше, ерзал по скамье, мычал, попытался приосаниться, из этого у него ничего не вышло; наконец и он сдался.

— А что же, это и впрямь лучше будет. Раз вы при полной интеллигентности, то можете соблюдать порядок, как и что и вообще…

Повеселев, приказал начальническим тоном:

— Постановляем в этапных избах, на остановках винтовки без разговору сдавать господину товарищу политикану Вороньскому. Винтовки приказываю запирать на замок, ключ держать во всей строгости воинской службы, никому его не давать, как имеем дело с казённым имуществом и как есть винтовка для солдата свяченая вещь, которая…