Пол Теру - Моя другая жизнь

• Название: Моя другая жизнь
• Автор: Пол Теру
• Издательство: Иностранка, Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94145-056-7, 5-93381-082-7

«Моя другая жизнь» — псевдоавтобиография Пола Теру. Повседневные факты искусно превращены в художественную фикцию, реалии частного существования переплетаются с плодами богатейшей фантазии автора; стилистически безупречные, полные иронии и даже комизма, а порой драматические фрагменты складываются в увлекательный монолог.

---

Сколько раз случалось: интервьюер задает банальные, наводящие скуку вопросы и вдруг обмолвится о чем-то таком, от чего буквально цепенеешь.

Журналистке из Сан-Диего муж привел на ночь здорового светловолосого серфингиста — в качестве презента по случаю сорокового дня ее рождения. Крошечная и весьма некрасивая старая дева в Денвере, готовившая обо мне статью, похвасталась, что перепробовала все наркотики, какие есть на белом свете. «А еще время от времени я балуюсь „кислотой“».

Тридцатилетняя репортерша из Хьюстона вспоминала, как в первые годы замужества устраивала вечеринки с кокаином, частенько переходившие в оргии; в итоге она то и дело оказывалась в постели с двумя мужчинами, одним из которых был ее муж. «Ну, теперь-то жизнь совсем скучная. В том смысле, что у нас дети, дом, долги». Диктор на радиостудии бросил жену и троих детей ради мужчины, с которым уехал в Тусон. Женщина из Чикаго развелась с мужем-юристом из-за того, что тот решил стать водопроводчиком. Балтиморская радиожурналистка оставила мужа с тремя детьми и последовала в Канаду за толстым индийским гуру-травником. Глупо ухмыляющаяся девица в Канзас-сити рассказала мне, как ее брат по прозвищу «Сало» одновременно занимается любовью с матерью и дочерью, и, когда я недоуменно поднял брови, пояснила: «Попеременно».

«Но это интервью будет только о вас», — спохватываются они и смеются и меняют тему. Я подчиняюсь, ибо чем скорее отвечу на их вопросы, тем раньше меня оставят в покое и можно будет посидеть на скамейке на солнышке, уминая сандвич и читая книжку.

«Пари держу, обо всем этом вас уже спрашивали», — в какой-то момент объявляет интервьюер, и я каждый раз энергично протестую: «Нет, нет, что вы, с вами так интересно разговаривать!» Это ничего не значит. Я на автопилоте, я отвечаю на те же вопросы, которые мне задают уже почти двадцать лет. Зачем я поехал в Африку? Что за пристрастие к поездам? Пользуюсь ли я компьютером? Какую из своих книг я люблю больше остальных? Кто мой любимый писатель? Если бы я мог уехать куда захочу, какую страну я бы выбрал? Случалось ли мне во время путешествий рисковать жизнью? Есть ли реальные прототипы у моих героев? Что я думаю о мерзкой рецензии на свой роман, опубликованной в последнем воскресном книжном обозрении?

Одному интервьюеру восемнадцать лет; смешливая девочка, только-только закончила школу, все еще живет с родителями и действительно хочет рассказать мне о своей новорожденной сестренке. Другой уже в летах и нервозен и совершенно не похож на юную журналистку со значком Элвиса на груди, минуту назад покинувшую комнату. Значительная часть этой публики — женщины с невзрачной наружностью. Они меня поражают рассказами о наркотиках, многочисленных разводах или неожиданными замечаниями типа «Ну, в таких-то делах я разбираюсь. Меня саму изнасиловали еще в детстве».

Интервьюеры эти украдкой рассматривают меня, стремглав убегают и потом описывают в своих газетах: раскованный… типичный представитель интеллектуальной элиты… очки в роговой оправе… простодушный… уклончивый… вежливый, но отчужденный… дружелюбный, но сдержанный… моложе, чем я ожидала… более рослый, чем я ожидала… меньше ростом, чем я ожидала… средних лет… очень здоровый и бодрый… немного бледный… застенчивый… высокомерный… стопроцентный американец…

Меня это не волнует. Я давным-давно усвоил, что газетная страница — не зеркало и только иногда витрина.

Однако я нередко думаю: не грех бы и мне порассказать о них. Я бы это сделал лучше, чем они, вогнал бы их в краску, написав, как они чешут в затылке, как небрежно роняют блокноты, как проливают кофе, как перевирают названия моих книг: «Верхом на красном петухе», «Верхом на железном чудище», «Большой базар в поезде», «Моя тайная жизнь». А простоватый коротышка из Крайстчерча (Новая Зеландия), похваливший меня за «Уолдена» (вместо «Уолдо»)! К тому же записывающее устройство сплошь и рядом отказывается записывать. Это неизменно сопровождается одним и тем же комментарием: «Я всегда боялся (боялась), что диктофон сломается». Очень часто интервьюерша приходит с опозданием и начинает оправдываться: дома большие неприятности (больной ребенок, хворающие родители, несчастье с любимой собачкой). Их обкусанные ногти, их трогательное восхищение, их плохо скрываемая злость или зависть, их грусть, их сетования на жесткие редакционные сроки… И это еще не все. «Сколько нужно времени, чтобы написать книгу?» «Вы уважаете своих героев?» «А что труднее сочинять — художественную прозу или документальную?»

И все-таки я не могу вычеркнуть из памяти их жалкий вид, их пластиковые кейсы, их усталость, их туфли — особенно их туфли, растоптанные до такой степени, что они уже похожи не на обувь, а на изуродованные человеческие ноги. В конце концов я решаю ничего не делать, не писать ни о ком, потому что каждый из них слишком много работает и слишком мало получает.

* * *

Только тут послышался шум воды в туалете, похожий на звук неудавшегося взрыва. Стукнула дверь, я поднял глаза и узрел Эррил Джинкинс. Все это время моя гостья отсутствовала. Теперь она возвратилась в гостиную, и поблагодарила меня, и пошевелила пальцами (я догадался, что они еще влажные), и опустилась в кресло все с тем же неторопливым достоинством.

— Славное жилье, — проговорила она.

Мне достался номер люкс, и я уже готов был ей это сказать, но специально сбавил скорость, чтобы литературный поденщик, появись здесь таковой, успел бы записать, как делала сейчас она: Роскошные апартаменты… глубокие кресла… обои с узорами… подписные гравюры местных художников… цветы… восточные ковры… вид на залив… медная зрительная труба…

— Я его не выбирал, — ответил я, презирая себя за то, что опускаюсь до объяснений. — Они сами мне его отвели.

— Я здесь уже бывала, — сказала Эррил Джинкинс.

Я пристально на нее посмотрел. Врет, наверное?

— У Джона Ле Карре.

Она прищурилась, улыбнулась и огляделась по сторонам.

— Странная вещь — комнаты в отелях. Меня они возбуждают.

Джинкинс все еще с жадностью рассматривала гостиную.

— Он меня просто уморил, — продолжала она. — Настаивал, чтобы я звала его Дэвидом.

Я попытался вообразить, как он настаивает, и когда она подняла на меня глаза, ей, по-моему, стало ясно, что я не верю ни единому ее слову.

— Это, конечно, его настоящее имя, — сказала она.

Как легко общаться с писателем, который не рискует держаться уверенно и независимо — из страха, что его сочтут высокомерным или напыщенным.

Главное — вести себя так, будто все вопросы задаются из лучших побуждений, а все интервьюеры — интеллигентные и умные люди. Сыграешь игру как надо, они и уберутся восвояси не мешкая. Такова была моя обычная тактика.

— Невозможно открыть газету, чтобы не наткнуться на вашу физиономию, — заявила Джинкинс. — А бесконечные статьи о вас! А рецензии на ваши новые книги!

Я начал было оправдываться, однако она прервала меня, не дав зайти слишком далеко:

— Сколько времени вы пробыли в Китае?

— Примерно год, правда, с перерывами. Но самое смешное…

— Я жила там два года, — оборвала она меня снова. — Сперва в Шандуне и Дунфане, где нефтяные месторождения, а потом в Хами. Хами вы не упоминали.

— Я проезжал Хами на поезде по дороге в Турфан.

— Вот где вам следовало бы задержаться. Хами стоит на Шелковом пути, и это настоящий мусульманский город. Еда там потрясающая. Я успела довольно хорошо узнать местных жителей. Они могут быть очень дружелюбны. Хотя с ханьцами[84] у них вечные раздоры, что понятно.

— Я об этом упоминал, — быстро проговорил я, но где именно, сообщить не смог: она уже двинулась дальше.

— Взять хотя бы их законы о браке, размере семьи, свободе вероисповедания, возможности паломничества в Мекку для совершения хаджа… Да мало ли что еще! И я убедилась: если выучиться их языку, этих людей можно узнать по-настоящему близко.

— Вы что же, овладели мандаринским наречием?

— Я выучила уйгурский, — объявила она гордо, произнеся последнее слово с непривычным акцентом. — Мандаринское наречие я тоже знаю, но с уйгурами на нем лучше не говорить: у большинства из них это вызовет недоверие.

— Уйгурский, говорят, очень труден.

Она пожала плечами и оставила мое замечание без ответа. Зато сказала:

— Писать по-уйгурски чертовски сложно.

— Вы и писать умеете? — Меня изумило, что она осилила этот кошмарный шрифт с его завитушками и закорючками.

Она кивнула, а я опять подумал про себя — не ложь ли это? Потом она заметила:

— Этот поезд доходит до Корлы. По пустыне.

— Корла закрыта для иностранцев, — сказал я.

Она снова улыбнулась, и я догадался: на сей раз ее улыбка выражала насмешку и презрение.