Александр Городницкий - И вблизи и вдали

• Название: И вблизи и вдали
• Автор: Александр Городницкий
• Издательство: Полигран
• Жанр: Поэзия
• Год: 1991
• ISBN: 5-85230-029-2

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, выходящей в серии "Барды", автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в различные районы Мирового океана, о своих друзьях – писателях, поэтах, геологах, ученых. Это не просто мемуары – скорее, философско-лиричекий взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный – его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают "маленькое чудо": мы как бы переносимся то на палубу "Крузенштерна", то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, то оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым. Пересказать книгу нельзя – прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства. Песни А.Городницкого тоже присутствуют в этой книге – и на страницах воспоминаний и в отдельной главе. Книга иллюстрирована фотографиями, по большей части публикующимися впервые.

---

Переезд в Москву был для меня мучительным. Даже когда меняешь что-нибудь одно - работу, семью или место, где живешь, долго не можешь привыкнуть к новому. Мне же пришлось поменять все сразу. Из родного своего Института геологии Арктики, где я к тому времени руководил лабораторией морской геофизики, я попал в Институт океанологии на должность старшего научного сотрудника не в научные отделы, где мест не было, а в административную группу "Координационного центра стран-членов СЭВ".

Игорь Белоусов рассчитывал через полгода перевести меня к себе – в отдел геофизики и тектоники океанического дна, но его внезапная смерть поломала эти планы. Ни о какой геологии и геофизике в Координационном центре не могло быть и речи. В обязанности мои входили обслуга приезжающих из соцстран ученых, а также составление и переписывание бесконечных бумажек и мертворожденных планов совместных работ и совещаний. Эта бессмысленная бумажная служба с первых же дней вызвала у меня непреодолимое отвращение. Профессор Глеб Борисович Удинцев, руководивший в то время отделом геофизики и тектоники океанического дна, как оказалось, весьма неприязненно относился к Игорю и ясно дал мне понять, что на перевод мой в его отдел я рассчитывать не могу. Что было делать? Уезжать, несолоно хлебавши, обратно в Ленинград? Я и в самом деле начал всерьез подумывать об этом и даже договорился с дирекцией своего бывшего института о возвращении. Однако осенью семьдесят второго года я познакомился с Олегом Георгиевичем Сорохтиным, готовившим тогда к защите докторскую диссертацию и увлекавшимся идеями тектоники литосферных плит, который согласился взять меня на работу в свою группу. С большим трудом, благодаря активной поддержке Сорохтина и благорасположению грозного директора Монина, мне удалось, наконец, расстаться с Координационным центром и перейти в группу тектоники литосферных плит, преобразованную позднее в лабораторию.

Олегу Сорохтину я обязан не только служебным переводом, но и многим другим. Будучи человеком фанатично увлеченным современной геологической концепцией формирования и эволюции нашей планеты, геофизик с широким кругозором и дерзкой поэтической фантазией, он сумел обратить в свою, тогда еще довольно крамольную веру, своих ближайших сотрудников, в том числе и меня. До встречи с ним я считал себя специалистом по магнитному полю, и мне этого вполне хватало. В дебри глобальной геологии и тектоники я не вникал, считая это излишним. "Чем вы занимаетесь?" — спросил он у меня при первой же встрече, и узнав что магнитным полем, скептически улыбнулся: "У американцев, да и у всех других зарубежных ученых, нет такого понятия - магнитчик, сейсмик, электроразведчик. Есть одно понятие - геофизик. Ведь Земля - физическое тело и чтобы изучать ее, надо свободно владеть не одним, а несколькими геофизическими методами сразу. Иначе ничего не выйдет". Сам Олег, сейсмик по образованию да еще с "аппаратурным" уклоном, довольно свободно разбирался в физике Земли, теории геофизических полей, геологии и геохимии, не говоря уже о магнитном и гравитационном полях, сейсмике, тепловом потоке и так далее. Именно Сорохтин сделал меня убежденным сторонником новой глобальной теории - тектоники литосферных плит, основывающейся на идеях дрейфа континентов. Надо сказать, что в начале семидесятых годов, концепция эта, уже получившая всеобщее признание на Западе, у нас считалась еретической. Вся "старая гвардия" отечественной геологической науки во главе с членом-корреспондентом В.В.Белоусовым, возглавлявшим Международный геофизический комитет, Академия наук, министерство геологии, Московский государственный университет, стеной встали против этого "буржуазного направления". В свете этого нельзя не отдать должное Андрею Сергеевичу Монину, который, будучи одним из ведущих ученых в области математики и физики, не только сам активно включился в разработку математической модели конвекции, приводящей к дрейфу континентов, но и не побоялся организовать у себя в институте специальную лабораторию "тектоники плит". В то время это было все равно, что поднять красный флаг на броненосце "Потемкин". Вот в эту лабораторию мне и повезло попасть.

Нельзя не отметить при этом, что характер у Монина был крутой, вспыльчивый. Трудясь помногу сам, он требовал такой же отдачи от других, поэтому работать с ним, а тем более под его началом, было совсем не просто. Я помню, как тяжело отдуваясь и хватаясь за сердце, выходил из начальнического кабинета его заместитель по Южному отделению в Геленджике Яков Петрович Маловицкий. "Саня, — сказал он мне, вытирая платком пот со лба, — с Мониным же невозможно работать! Он требует от своих сотрудников мировых открытий, и при этом - каждый день!"

С увлеченностью, сильно подхлестнутой почти годовым отрывом от науки, я взялся за работу. Приходилось в сорок лет переучиваться заново, осваивая азы физики Земли, гравиметрии, геотермии, тектоники, вулканизма, палеомагнетизма и так далее. Снова вспомнились мне слова безвременно погибшего Стаса Погребицкого: "Лучше работать под заведомо ложную идею, чем вообще под никакую". Одной из наиболее характерных особенностей моих собратьев-геофизиков, да, видимо, и моей, взращенной в нас за долгие годы, было скупердяйское дрожание над полученными экспериментальными данными или какой-нибудь третьесортной идейкой. Общение с Олегом полностью изменило эти мещанские представления. Он щедро расшвыривал идеи, которых у него было всегда великое множество, как будто совершенно не заботясь о собственном авторстве. Именно он впервые открыл мне глаза на то, что любой собранный экспериментальный материал - карта, разрез, результаты лабораторных анализов, не одухотворенный ведущей идеей, мертв. Наше стремление участвовать во всех новых съемках в океане он поддерживал далеко не всегда. "Надо ли тратить свои силы на получение нового материала, когда так много не обработанного и не обдуманного старого?" Когда я, споря с ним, говорил о практической пользе, о полезных ископаемых, он отмахивался: "Нет ничего более практичного, чем хорошая теория".

В самом начале моей работы в Институте океанологии, в конце июля 1972 года, сразу же после неожиданной смерти Игоря Белоусова, я попал в организованную им экспедицию по морям Ледовитого океана. Идея Игоря состояла в том, чтобы пройти по всей трассе великого Северного морского пути на речных судах, караван которых ежегодно перегоняли из Архангельска в дальневосточные моря. Было договорено, что специальный геофизический отряд будет вести попутные работы на борту одного из перегоняемых судов. В состав отряда, который Игорь должен был возглавить сам, он планировал включить своих друзей -Валю Смилгу и Натана Эйдельмана. В полярный рейс, однако, нам пришлось отправиться уже без него.

По-архангельски холодным августовским днем мы вшестером погрузились на борт транспортного суденышка типа "река-море", построенного в Финляндии. Его надлежало перегнать в составе каравана таких же судов из Архангельска в Николаевск-на-Амуре. Перегоном судов по трассе Северного морского пути занималась тогда "Экспедиция Спецморпроводок Севморпути", помещавшаяся в Ленинграде. Перегон этот требовал от экипажей особенной выучки и сноровки. С одной стороны, капитанам и штурманам надо было разбираться в сложной речной навигации, непривычной для моряков. С другой - на речных судах, не рассчитанных на морские шторма и ледовую обстановку, пройти по трассе вдоль всего побережья Ледовитого океана, где и ледокольным пароходам со специальной ледовой обшивкой плавать далеко небезопасно.

Народ в перегонной экспедиции, возглавляемой старым полярником Наяновым, подбирался довольно лихой. Капитаном на нашем теплоходе был Владимир Малышев, примерно за год до этого плававший по перегонной трассе вместе с писателем Виктором Конецким, посвятившим этому рейсу свою повесть "Соленый лед". Группу нашу вместо Игоря возглавлял начальник отдела кадров института Владимир Михайлович с весьма нетипичной для начальника отдела кадров фамилией Гринберг. "Не только единственный в стране начальник отдела кадров с такой фамилией, но и единственный Гринберг, который по паспорту осетин", — говаривал он. Натан Эйдельман в рейс пойти не смог, и единственным из игоревых друзей, принявшим участие в экспедиции, оказался Смилга. Помню, как прибыв в Архангельск, где нас, приехавших раньше, несколько дней не селили в гостиницу "Двина", он заявился прямо к директору гостиницы в старом ватнике и шляпе, заросший седоватой щетиной. "Смотрите, до какого состояния довели интеллигентного человека", — заявил он ошарашенному директору, после чего нас всех немедленно поселили в "люкс". Используя его опыт, примерно такую же операцию мы провели и по окончании экспедиции, уже в Хабаровске, ухитрившись выбить номер в интуристовской гостинице для "академика Гринберга".