Михаил Чулаки - ПРАЗДНИК ПОХОРОН

• Название: ПРАЗДНИК ПОХОРОН
• Автор: Михаил Чулаки
• Жанр: Современная проза

Pro Чулаки и «Праздник похорон»

Posted by: listva / Category: Про книги, Про людей

Около двух десятков лет назад журнал «Нева» опубликовал новую повесть Михаила Чулаки «Праздник похорон». До этого я уже отведала чулакинский вечный хлеб, послушала тенора, побывала на Пяти углах и в зеленой Пряжке.

«Нева» открывала читателям того времени прекрасных писателей, хотя именно Михаила Михайловича я мастером слова совсем не считала. И даже настоящим писателем. Средние вещи, написанные небезупречным языком, но какие-то… честные. Потому что писал о том, что знал; уложить в отточенные, гармоничные фразы неличный опыт, мнится мне, под силу только талантам и гениям. Чулаки не гений и не талант. Но что-то в его текстах неизменно цепляло. Впрочем, знаю что: искренность и его собственная личность, просвечивающая сквозь строки. Плюс жизненный опыт: психиатр по образованию когда-то дрессировал львов:)

Потом все было гораздо хуже: когда он взялся за публицистику и конъюнктурную лит-ру в духе времени (пример: отвратный «Борисоглеб» и еще пара пописушек). Попутно искал бога, как водится… Публицистику я еще могу понять — Чулаки был человеком гражданской позиции и пытался участвовать в перипетиях смутного времени проклятых 90-х, как уж мог. А про борисоглебов думаю, что это написал совсем не автор «Праздника похорон» и «Вечного хлеба», а какой-то другой человек, которого я не знаю и знать не хочу. Коих много, и никто о них не знает. Сейчас, в пору махрового жжжживства и тотальной графомании, Чулаки мог бы светиться во всяких топах и рейтингах, и мне было бы его искренне жаль.

Так вот, «Праздник похорон». Написанная неидеальным пером повесть о неидеальных людях. Обычных. Но почему так цепляет? Я давала журнал многим: от подростков до пенсионеров. И никто не остался равнодушным. Никто. Когда журнал истрепался и потерялся, а книгу я так и не купила, потому и стала искать текст на просторах Сети, а его не было и не было, но вдруг нашелся личный сайт Чулаки, где «Праздника…» тоже не было, только навязчивый борисоглеб и еще какая-то неряшливая невнятица, зато обнаружился мэйл автора. Я и написала. Так, мол, и так, Михаил Михайлович, а как бы получить «Праздник похорон»? Он ответил мне через сутки, хорошее письмо интеллигентного до мозга костей человека, и сказал, что обязательно выложит на сайте то, что я прошу. Так и случилось. Мы перекинулись еще несколькими письмами, между нами сложилась какая-то добрая связь, мне повезло, настолько он был умен, нечванлив и воспитан. Отвечал на мои вопросы, задавал свои, и не верилось, что именно его перо накалякало пресловутых борисоглебов и прочих кремлевских амуров.

А потом он умер. Попал под машину.

…У меня в старом почтовом ящике до сих пор лежат его письма.

А на его заброшенной, практически недоступной и полупустой бывшей хоумпэйдж (я битый час искала ее, хотя поисковик знатный, есть такой талант) все так же лежит полузапорошенный пылью времени «Праздник похорон». Горжусь тем, что без меня его бы там не было. Потому что книг Чулаки — тех самых, ранних, из 80-х — днем с огнем не сыщешь. Но их все-таки ищут, сама видела. Я тоже ищу, пока безуспешно.

…Неидеальный текст о неидеальных людях. Меня — и абсолютно всех, кому я рекомендовала «Праздник…», — вывернувший наизнанку. Не знаю, как он будет действовать на сердца, умы и души сейчас, в пору запредельного эгоцентризма, ксюшсобчак, чайлдфри, тотального потребления и желания любой успешности любой ценой, тартинок с икрой и зрелищ посмачнее. Но я совсем не хочу сказать, что время плохое, нет, оно просто другое.

http://www.listva.net/archives/92

---

Обо всем этом неудобно говорить с посторонними — да, наверное, и не нужно, — но это есть, это каждодневная жизнь, никуда от такого бедствия не спрячешься. Судьба. Как раньше выражались: крест.

Кстати, крест этот имеет дополнительную перекладину: пачкает не только мамочка, но и ее любимая кошка Зоська. Зоське не то четырнадцать, не то шестнадцать лет, она тоже уже выжила из ума — и часто забывает дойти до уборной, где в углу и ее поднос с рваными бумажками. Давно надо было бы усыпить впавшую в маразм кошку, но мамочка не дает, мамочка повторяет, что ее Зосенька необыкновенно умная. И мамочка же за Зоську прячется: если Варя не выдерживает и тычет мамочку носом в очередную лужу (фигурально, разумеется!), мамочка всегда кричит: "Это не я, это Зоська!" Сколько Владимир Антонович ни повторял, что бесполезно ей говорить, все-таки раз в месяц примерно Варя не выдерживает.

А Владимир Антонович каждый раз старается быть справедливым. И сейчас он переспросил в ответ на Варин рапорт:

— А это действительно она? Не кошка?

— Что я — отличить не могу?! Могу пойти лаборанткой: любой анализ мочи на глаз сделаю! И говна!

Варю словно утешают грубые слова: да, возится она каждый день с говном и не желает как-то смягчать картину! Варя — филолог, она знает цену словам.

У Вари мать умерла пять лет назад. Умерла легко, заснула и не проснулась, и была до самой смерти в достаточной памяти — во всяком случае, в чистоте сама себя содержала. И Варя теперь словно бы гордится легкой смертью своей матери, вслух не говорит, но подразумевает: моя мать не была обузой, а твоя… Словно бы Владимир Антонович виноват.

— Ты ж знаешь, не пойду я любоваться, — со вздохом сказал он. — Могла и не докладывать.

— А мне, думаешь, приятно без конца за ней убирать? Не убирала б всю жизнь, стала бы кандидатом не хуже тебя!

— Хорошо, я уберу. Но просто так любоваться — ни к чему. Не Эрмитаж.

— У нас не Эрмитаж — это точно! Сиди уж. Ты уберешь — только размажешь.

Называется — высказалась, отвела душу.

И не осудишь ее: кому действительно достается, так ей. Недавно нечаянно подслушал, как она выплакалась какой-то подруге:

—…ты ж знаешь, как я живу. Постарела за эти три года — лет на десять. Она уже давно не в себе, но последние три года: стирка и уборка, стирка и уборка — вот и вся жизнь. Я теперь если на улице вижу старуху, у меня одна мысль: доносит она до уборной или не доносит? Главная характеристика человека…

Владимир Антонович тихо отошел и постарался плотнее закрыть дверь. А потом всматривался Варе в лицо: и правда, до чего же постарела! Каждый день видишь — не замечаешь…

Только-только Владимир Антонович немного поработал спокойно, послышался звонок в дверь. Кого это принесло? Слышно было, как Варя открывает, неразборчиво разговаривает — и тут же заглянула снова. Ну невозможно же так!

— Пожалуйста, там этот несчастный Жених заявился. Как всегда — в дугу. Прикажешь пускать?

Нижний сосед, интеллигентный алкоголик лет пятидесяти. Инженер. Мамочка с ним познакомилась в лифте года два назад, и с тех пор он регулярно является к ней с визитами — всегда под градусом. Вот Варя и объявила однажды: "Жених у твоей мамочки завелся!" Прозвище прилипло, и никто теперь иначе соседа не зовет. Ольга с Сашкой приходят, тоже спрашивают: "Как Жених — ходит исправно?" А на самом деле Жених является, чтобы читать стихи. Он их производит в несметных количествах, а мамочка — чуть ли не единственная во всем свете, кто соглашается их послушать. И сама в ответ читает — Пушкина. Она со школы знает наизусть несколько стихотворений и обожает их повторять в доказательство своей идеальной памяти.

— Да пусти, конечно. Чего каждый раз спрашивать?

— Твоя мать — ты и должен решать, нужно ли ей общаться с пьяницей. Тихий-тихий, а когда-нибудь померещится ему — и стукнет ее по голове. Тем же Пушкиным.

У мамочки среди тряпья валяется огромный однотомник Пушкина послевоенного издания — тогда печатали такие книжищи на газетной бумаге. Вот уж кирпич так кирпич!

— Я же не могу ее ограничивать. С кем хочет, с тем и водится. Взрослый же человек!

Мамочка в свое время очень даже мешала ему водиться, с кем он хочет. "Потому что я отвечаю как мать и старший товарищ!" Ну, а Владимир Антонович мстит ей теперь великодушием: мог бы держать немощную старуху как бы под домашним арестом, не пускать знакомых, тем более таких, — но он уважает ее свободу.

— Ну смотри. Я предупредила.

Жених прошаркал по коридору, и через минуту послышалось монотонное завывание — это стихи свободно потекли, а закрывать дверь в свою комнату мамочка ужасно не любит.

Все-таки забавно, что она познакомилась с этим Женихом, что общается с ним — хотя бы и на поэтической почве. Как старость меняет людей! Прежде и помыслить невозможно было, чтобы она познакомилась в лифте: "Я с незнакомыми не знакомлюсь!" И вообще она всегда казалась почти что бесполой.

Мамочкин мимолетный муж, первый и единственный — отец Ольги и Владимира Антоновича, был геологом. Может быть, у мамочки в душе шевельнулись робкие ростки романтики, когда она его встретила: все-таки «геолог» тогда звучало почти как «летчик» или «полярник». Романтическая специальность Антона Гусятникова позволила ему исчезнуть незаметно, как бы раствориться: экспедиции становились все длиннее, на побывках он казался посторонним жильцом — и наконец после особенно долгого отсутствия пришло какое-то письмо… Алименты поступали исправно, сам же геолог потерялся среди необъятных просторов нашей Родины. Скоро и Оля с Володей перестали спрашивать: "А когда приедет папа?", а мамочка, погрузившись в работу, похоже, и не помышляла о поисках мужа — прежнего ли, нового ли — безразлично. Владимир Антонович ни разу не видел мамочку кокетничающую, мамочку в легкомысленном платье: служебные платья-костюмы напоминали офицерскую форму, и, когда мамочка шла в баню — в старой их коммунальной квартире не было ванны, — юный Володя ощущал смутное беспокойство: что-то не так, не должна мамочка при людях раздеваться, это для других женщин естественно — раздеваться, а мамочке — неприлично, ее платья-костюмы казались приросшими к ней. И когда узнавал в школе волнующие и постыдные тайны пола, казалось, они не имеют никакого отношения к мамочке, казалось, та устроилась как-то иначе, нашла Олю с Володей уже готовыми — не в капусте, разумеется, а в каком-нибудь официальном учреждении. И когда прошел у них по классу слух, что одна девочка — не родная дочка у родителей, а взятая из детдома, Володя тайком боялся: а вдруг он тоже из детдома?!

(Интересно, что и Ольга отчасти повторила мамочкину судьбу: ее муж тоже оказался мимолетным, тоже предпочел откочевать в бескрайние просторы, хотя и не затерялся совсем: известна точка его местонахождения — Тюмень. Вот на тебе, повторила, хотя мысль о том, что ее платья к ней приросли, не могла мелькнуть ни на секунду!)

Про мамочку тоже в свое время пустили слух — и куда более зловредный, чем про детдомовское происхождение той девочки. Какой-то доброжелатель во времена первого разоблачения культа объявил, что мамочка просто-напросто засадила своего мужа, донеся на него за какой-то анекдот, — до того она была убежденной и преданной! Но это чистая клевета. Если бы отец сидел, не было бы никаких алиментов. Мамочка действительно была убежденной и преданной, но муж сбежал от нее сам — и не столько, по-видимому, из-за ее убежденности, сколько из-за неженственности. (Хотя свойства эти — убежденность и неженственность — в сознании Владимира Антоновича соединились навсегда: кокетливая обаятельная женщина, по его понятиям, не может быть глубоко убежденной! Что поделаешь, людям свойственно свой личный опыт распространять на всю эпоху, на целое поколение.)

Уже настало время ужинать, а Жених не уходил: доносилось и доносилось его поэтическое подвывание. Впрочем, церемониться с ним никто не собирался: читает — и пусть зачитывает мамочку до потери сознания, звать его пьяного за стол, разумеется, невозможно. А мамочка, раз занята с Женихом, поест после — даже и хорошо, а то ведь у нее привычка и за столом каждую минуту сплевывать — не очень-то приятно сидеть с нею.

Владимир Антонович пошел на кухню — и тут как раз подвывание Жениха сменилось мамочкиным громогласным чтением. Она и всегда говорит громко, а уж стихи читает — словно в рог трубит:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой стройный, строгий вид,

Невы державное теченье,

Передовой ее гранит.

Твоих наград узор чугунный…

Павлик тоже услышал и развеселился:

— У бабули всегда все передовое — иначе не отрапортовать. А представляешь, если бы награды были чугунными! Кто бы мог носить? Сколько она себе медальку хлопотала — так она ж алюминиевая небось?

Мамочка всю жизнь проработала на мелких должностях в исполкоме.