Геннадий Пикулев - Голубая рапана

• Название: Голубая рапана
• Автор: Геннадий Пикулев
• Издательство: Дом
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991

---

— Прости и ты меня.

— Домик сначала постройте, — звонко закричал осетренок: он, оказывается, спрятался за камни и подслушивал. — Ни стыда, ни совести.

Старый судак испуганно прошептал:

— Да черт с ними, пусть целуются. У них все сикось-накось: сначала целуются и рожают, а потом домик начинают строить. Нерыбь, она нерыбь и есть.

— Эва, — осетренок поплыл, испуганно оглядываясь на нас: еще, мол, запузырят камнем вдогонку, от нерыби все можно ждать.

— А Гриня тебе что говорил? — хмуро спросил я.

Наташа засмеялась, вытерла скомканной в руке зеленой косынкой слезинки, еще оставшиеся на ресницах, и повязала косынку на шею.

— Я провожала Изабеллу Станиславовну, а он, оказывается, поджидал нас на углу. Подошел и говорит: "Бонжур, мадемуазель". Тетушка твоя обиделась и поучает: "Первыми здороваются со старшими". А он растерялся и говорит: "Пардон. Бонжур, мадам". Мы так смеялись над его произношением.

— И все? — недоверчиво спросил я.

— И все, — ответила Наташа и вздохнула. — А потом каждый вечер мы гуляли.

— И все? — опять спросил я.

— И все, — ответила она тихо. — Больше ничего не было.

— И за это ты его любишь?

— Да, — она заплакала. — Ты же ничего мне не говорил? Не говорил. И никто не говорил. А он сказал.

— Он трус! — закричал я.

— Нет, — обиженно возразила она. — Он просто боится утонуть.

Я не нашел, что ответить.

— Прощай, — сказал я.

— Прощай.

Я хотел было всплыть на поверхность, но передумал и пошел пешком.

Когда я вышел из воды, звезды таяли над головой и предрассветно заголубела луна. Было прохладно, тихо, пахло дымком рыбацкого костра и приперченной ухой. Я глянул на часы: шесть…

— Шесть! — я вскочил с кровати и очумело глянул на окно. Светало. Над крышей Белякиных розовело небо, и на подоконнике потухала рапана. Меня покачивало. Я включил свет, взял со стола и зажал в кулаке две двухкопеечные монеты и побежал к телефону-автомату. На прохладном воздухе мне стало легче.

— Нашли, нашли, — услышал я в трубке. — Жив твой дружок. Верхом на перевернутом ялике плавал.

— А девушка? — крикнул я в трубку. — С ним была девушка!

Трубка помолчала и ответила:

— Девушку продолжаем искать.

Через три дня рано утром я пошел не на занятия, а отправился к причалу судоремонтного завода. От этого причала в семь утра отходил катер "Путеец", который развозил по судам земкаравана и обратно на берег сменяющиеся вахты.

Время подходило к семи, а Грини все не было. Пришли знакомые матросы с шаланд, пришли Жора Булин и старик-моторист, лебедчики. Две поварихи поеживались от утренней прохлады, позевывали помощники капитанов, показался из-за токарного цеха завода толстенький, всегда чем-то недовольный багермейстер, а Грини все… Нет, за багермейстером показался из-за угла и он.

Гриня увидел меня и даже вроде споткнулся. Он посмотрел по сторонам, но бежать было поздно и некуда, а я стоял у самого трапа, положенного с причала на планшир фальшборта катера. Гриня подошел и протянул руку.

— Здорово, флот, — нарочито весело сказал он. — За справками?

Я заложил руку за спину и громко сказал:

— Ты почему не подал руку Наташе, когда опрокинулись? Она тебе кричала.

— Ты рехнулся? — Гриня сунул руки в карманы и посмотрел на людей: мол, видали чудака?

— Наташа ухватилась за твою ногу, а ты дрыгнул ногой, Наташа и сорвалась, — я почувствовал, что голос у меня начинает срываться, и краем глаза видел, как все на катере переглянулись и подвинулись поближе к фальшборту, а Жора Булин шагнул в толпу, все расступились, Жора ухватился за леер трапа и замер.

— Не баламуть воду, — Гриня сощурился и вытащил руки из карманов. — Ты в это время по степи драпал.

— Я не драпал, я бежал, — меня начало трясти от ярости. — Я бежал звать катер, который тебя спас. А ты, гад, побоялся протянуть Наташе руку, и поэтому она утонула.

— Ты драпал, как заяц, — усмехнулся Гриня.

Я размахнулся и ударил, но я не умею бить людей, и получился не удар, а пощечина: сильная и звонкая — кто-то из поварих охнул.

— А-а-а, — пугающе сощурился Гриня, но в это время Жора Булин взлетел на трап.

— Сгинь, тр-р-руболет, — рявкнул он. — Я не знаю, как было дело, но знаю, что ты это можешь — не подать руки.

Гриня обмяк, потух и, не глядя на меня, бочком прошел по трапу и устроился на противоположном борту за судовой надстройкой. Жора тоже спрыгнул на палубу. В это время пипикнуло семь часов и механик с "Путейца" запустил двигатель: два клуба дыма рванулись в небо из рокочущей трубы, затряслась палуба, и два матроса убрали трап.

— Марк, отдай! — крикнул молоденький капитан "Путейца".

Я сбросил гашу швартового конца с береговой пушки, и катер развернулся задним ходом.

Недели через две-три Петька сообщил, что Гриня уволился и устроился грузчиком на товарной станции.

А еще через два года, когда мы окончили училище, Петька погиб в свой первый рабочий рейс на лихтере "Рокша". Я справлял проводы в армию без него.

Неудачно как-то сложилась у меня судьба смолоду. Первую свою не понятую мной и невысказанную любовь, первого закадычного дружка детства, с которым никогда даже не заговаривал о дружбе, я потерял до того, как понял, что они — единственные в моей жизни. Потом будут еще и действительно были, но — какие-то не такие. Без которых, в общем-то, можно было бы прожить. А без них, без первых, нельзя. Без них просто-напросто не бывает.

За день до отправки я долго и бесцельно ходил по двору, пошатал низкий штакетник садика-огорода, поплотнее насадил голик метлы на черенок, потуже обвязал его — зима не за горами, тетушке придется самой выметать снег с дворовых дорожек. До этого, еще утром, я сложил в ящики инструмент, холсты, поделки из ракушек и дерева, которыми любил заниматься в часы непонятной юношеской печали, перенес в дом ящики, книги, картины и теперь никак не мог найти себе дело. Было воскресенье, но Изабелла Станиславовна дежурила, чтобы завтра иметь возможность целый день торчать в военкомате и на вокзале, украдкой плакать и совать в отцовский вещмешок какие-то пончики.

Стояла дождливая, слякотная осень, ноябрь был на исходе. Карликовые курочки сидели в крохотном курятнике печальные, сумах сбрасывал последние мокрые листья и поеживался под сырым ветром. У меня непривычно холодило кожу на остриженной голове даже под кепкой, и я все натягивал козырек на самые глаза. Тайная и злобная мысль терзала мне сердце, я боролся с этой мыслью, даже смеха ради прочитал две-три довольно поэтичные молитвы, способные образумить и успокоить встревоженную душу, готовую свершить грех мести. Но в конце концов языческая кровь отца-безбожника победила, я плюнул на все тетушкины заветы и пошел в сарай.

Драный рукав фуфайки с засунутой в него рапаной лежал за кирпичами под слоем уже затвердевшей пыли. Я вытащил раковину, завернул в газету, положил в болоньевую сумку, сунул туда несколько книжек, новый бритвенный прибор, купленный тетушкой по случаю моего осолдатчивания, и пошел на Японку.

Гриня был дома.

— Твоя двухэтажка плывет по Японке, как пароход посреди Черного моря, — пошутил я, очищая в прихожке ботинки. — Грязь сквозь стены не просачивается?

— Черт с ней, — равнодушно проворчал Гриня, поглядывая на сумку. — Значит, в армию?

— Да, — кивнул я и тут же соврал: — Был у знакомых девчонок, шел мимо, дай, думаю, зайду. Подарков надарили мне, — я стал доставать "подарки". — Прибор бритвенный, книги, а это что? Рапана! На кой черт она мне? Мы с Петькой с того лета — помнишь? — не промышляли: не маленькие. — Я вроде бы равнодушно глянул по сторонам и воскликнул: — Гриня! Взрослый человек, а не можешь пепельницу порядочную купить. На вот тебе на память: под окурки.

Я взял с подоконника консервную банку с вмятыми в нее окурками и положил на ее место рапану. Чтобы не было сомнений и возражений, я вышел на крыльцо и запузырил банку к мусорному ящику возле покосившейся уборной.

— Спасибо, — сказал Гриня. — Все-таки обновление обстановки.

В комнате стоял все тот же бабкин диван, хромоногий шифоньер, и даже запыленная живучая сорокаваттка без плафона была, кажется, все та же.

— Не захватил ничего? — Гриня кивнул на сумку. — В честь проводов.

— Не употребляю, — разочаровал я его и покашлял. — Туберкулез.

Гриня вздохнул и потерял интерес к моему посещению. Мы поболтали о том, о сем, и я поднялся со скрипучего стула.

— Ты зря на меня тогда бочку покатил, — хмуро сказал Гриня, прощаясь под дырявым навесом подъезда: с навеса капало. — Я ведь сообразить ничего не успел. Мне показалось, кто-то крикнул: чайка, наверно. Я вскочил посмотреть и — кувырк. А потом ничего не помню. Помню только, вцепился и держался: меня еле-еле сняли.