Елена Грушко - Венки Обимура

• Название: Венки Обимура
• Автор: Елена Грушко
• Издательство: Издательство Татарского обкома КПСС
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1990
• ISBN: 5-235-01580-0

---

А Ульяна между тем заперла изнутри дверь и прошла за занавеску, разделявшую горенку.

— Наташа, цветик мой! — услышал Изгнанник ее голос и едва узнал его, так мягок он сделался. — Открой свои ясные глазоньки!

— Ульянушка… — прошелестело в ответ, и больше Изгнанник не слышал ничего до тех пор, пока занавеска не откинулась и Ульяна не вывела на середину избы девушку.

Не знай Егор, что видит ту самую Наталью, коя приходила по весне к колдуну, нипочем не признал бы ее! Исхудала, почернела… Голова ее никла на плечо Ульяны, а та, обводя избу рукой, молвила:

— Погляди, девонька, на свой дом на родимый. Уйдешь навек — по тебе каждая половица заплачет, каждое бревнышко зарыдает. А что станется с батюшкой?

— Не кручинь ты мою душу! — застонала Наталья, а Ульяна все свое:

— Ляжешь ты в землю сырую, холодную, и никто никогда не согреет тебя, не приголубит, водицы испить не подаст. Будешь ты лежать в досках гнилых, а твои подруженьки на засидках-вечерницах песни петь станут, косы лентами украшать, в новые сарафаны рядиться, с добрыми молодцами водиться.

Наталья схватилась за горло:

— Ох, навылет ты меня… Но нет уж дороги мне обратной, далеко ушла я от живых!

— А ты вернись, вернись! Вспомни Иванушку… — чуть слышно выговорила Ульяна, и девушка сникла в ее руках. С трудом довела ее Ульяна до лавки, усадила. Долго сидели они молча, потом Наталья вдруг тихонько запела:

Ты трава моя, ты шелковая,
Ты весной росла, летом выросла.
Под осень травка засыхать стала,
Про мил-дружка забывать стала.
Мил сушил-крушил, сердце высушил,
Ох да свел меня с ума-разума…

Забилась Наталья:

— Из-за него, лиходея, отцветаю прежде времени! По нему, проклятому, столько слез источила! Будь и ему так же горько да солоно, пусть и его румянец сокроется, пусть и его глазоньки исплачутся!..

Ульяна крепко прижала ее к себе:

— Опомнись! Каково ему будет жить, зная, что любимая не прощенное, а клятое слово ему напоследок вымолвила?! Да проведай он, что ты с собою понаделала, прилетел бы сокола быстрее! Но крепки засовы монастырские, не добраться туда мирской весточке, и сова ночная крылья обобьет, а не проскользнет. Уж я-то знаю… — печально молвила она.

— Не я — горе мое кричит, — всхлипнула Наталья. — А помнишь, как в водах пресветлого Обимура ты показала меня с Иванушкой? Я в наряде была диковинном, белом, что яблоневый сад по весне. Хоть бы одним глазком на него взглянуть, на моего сокола ясного…

— Взглянешь! Ведаю, сбудется! Только отврати ты взор от сырой земли, посмотри: заря на небе пробуждается, светлой росой умывается! — приговаривала Ульяна, подводя девушку к окну и толкая ставни.

Изгнанник едва успел отскочить за развесистую, широкоствольную черемуху, затаился.

— Что за дерево среди двора? — спросила вдруг Наталья.

— Черемуха, иль не признала? — удивилась Ульяна.

— Черемуха? Нет… Нездешнее это дерево! Вон, видишь? Голубь на нем сидит, а под деревом корыто стоит. Голубь с дерева лист щиплет, в корыто сыплет — а с дерева лист не убывается, корыто не наполняется. Скоро и я, как тот лист…

Изгнанник огляделся, силясь увидеть голубя и корыто, а Наталья схватилась за оконницу:

— Кто там хоронится?

— Нету никого, — уговаривала Ульяна, — черемуха это, нет там никакого голубя, девонька, хватит о смерти речь вести!

— Смотри!.. — исступленно крикнула Наталья, и Изгнанник понял, что его заметили. — Это он, он! Иванушка, свет мой!

Оцепенел Изгнанник, зажмурился. Отчего-то вспомнилась вдруг ему чудодейная Купальская ночь, и костры, и венки, блеск глаз при луне, и ласка волн… А потом пришла неведомая ранее жалость. Почудилось, будто стоит он, прижавшись влажной от слез щекой к решетке оконной, а вокруг темные стены. Сердце рванулось, забилось быстро-быстро!..

— Наташа! — воскликнул Иван, выбегая из-за дерева, и словно на крыльях влетел в окно. — Душа моя!

— Иванушка, сокол! Ты пришел, ты здесь!

— Я здесь, я с тобой.

— Так ты не разлюбил меня? Не забыл?

— Разве такое возможно? Раньше звезды погаснут, раньше месяц уплывет навсегда в заоблачные страны. Я пришел, я не уйду. Всегда буду с тобой!

— Со мной, — прошептала Наталья, закрывая глаза. — Всегда… — И уж больше ничего не говорила.

Ульяна подошла к окну и поставила на подоконник чашу.

На Руси испокон, как кто умрет, отворяют в доме окна и, ставят чашу с водой, чтоб душа покойника в ней купалась. Душа ведь не сразу место своих земных страданий покидает. Летает она вокруг покинутого ею праха то белым голубем, то бабочкой в окно бьется, то огоньком мерцает над крышей. До девятого дня нет ей покою. Уж и погребен усопший, а в доме все еще ощутимо его присутствие. И лишь после сороковин, когда истлеет сердце мертвое, определится бедная душа либо в райские сады, либо в геенну огненную. До того же времени бродит она, тоскуя по жизни земной.

Как же ей не тосковать, не печалиться? Сорвут ли девицы на Второй Спас яблочко наливное, загадают о своей судьбе, проглотив первый кусочек, — их подруженьке не сказать с ними заветных слов: «Что загадано — то надумано, что надумано — то сбудется, что сбудется — не минуется!» Заведут ли песню заунывную, — не подтянет им подруженька, не вплетет свой голос в их венок. Разве что душа ее ту песню услышит:

Полынька, полынька, травонька горькая!
Не я тебя садила, не я сеяла.
Сама ты, злодейка, уродилася,
По зеленому садочку расстелилася,
Заняла, злодейка, в саду местечко
Место доброе, хлебородное…

* * *

С вечера каша ушла из печи, и Митрей, крепко осердясь, выругал бабу раззявой. И то хорошо, что кулаком не приласкал! Найдешь ли примету хуже, чем каша сбежавшая? Разве что очи засвербят, слезу предвещая, или домовой загремит в поставце посудой: осторожно, баба, с огнем, не зарони искры, не сделался бы пожар! Вот и каша ушедшая — к беде…

Правду примета сказывает, думал Митрей, ночуя на сеновале и потирая лоб, по которому пришлось сковородником, и поясницу, где гулял ухват. А ведь лишь о прошлую Красную горку сыграли они с Ненилой свадьбу. Все невесты хороши, так откуда берутся худые жены? Ох, ох, от своевольной жены Господь упаси и друга, и недруга, и лихого татарина!

Чу! Шум на дворе… В щелях едва рассвет зыблется. Что такое? Не волк ли?.. О Господи, не волк ли из лесу?!. Митрей торопливо закрестился. Нет, нет, клялся ведь знахарь, что до смерти не бросится тот волк на человека! Кто ж тогда шебаршится? Не пастух ли, что ночует в сенях, замыслил недоброе?

Встал, во двор выбрался. Темная фигура метнулась к нему. Ерема!

— Ты чего здесь!

— Подмога твоя нужна. Пошли!

— Куда это?

— Тоже, еще спрашивает! — сверкнул черным глазом Ерема, и сник Митрей, пошел вслед за знахарем покорно по улочке. Потом там же покорно потащился под заборами по зарослям полынным. Наконец затаились.

Ерема к щели приник. Глянул и Митрей. Да это же подворье Савватия-гончара. Чего тут делать-то?

Лишь подумал так, отворилось окошко, и увидел Митрей Наталью, дочку Савватия и подружку своей жены. Даже в полумраке видать, что из девки будто вся кровушка выпита. А рядом, в серый плат укутанная… морозец пробежал по спине Митрея… Ульяна!

Гля! А кто же за стволом черемухи хоронится? Митрей рассмотрел белую голову, тонкий стан… Да ведь это пастух, который спал на его сеновале! «Поди ж ты! А сказывают, Наташка по Ивашке-черноряснику сохнет. Чего ж тут пастух тогда?»

Наталья с Ульяной говорили о чем-то, но сколь ни тужил слух Митрей, слов не разобрал. И вдруг…

— Наташа, душа моя! — крикнул, выбегая из-за черемухи, не пастух, а сам монах Ивашка и, словно на крыльях, перемахнул двор, вскочил в окошко.

Вот те на! Теперь в жар бросило Митрея. И они с Еремой перемахнули изгородь, будто два всполошенных петуха, пали под окно, затаили дыхание. Что там, в избе?

— Иванушка! Сокол! Так ты не забыл меня?

— Да разве такое возможно! Раньше звезды на небесах играть перестанут. Я всегда с тобой буду!

Вздохнул Митрей. Ишь ты, словно песню поет.

— Со мной… Всегда…

И тихо стало в избе. Только легонько прошелестело что-то над головой Митрея, будто легкокрылая пташка из окошка выпорхнула.

— Вот и отлетела ее жемчужная душа, — печально зазвучал женский голос. — Уложи ее вот сюда. Спи, девонька. Спи! А ты уходи поскорее отсюда.

Слушал Митрей не дыша.

— Не томи сердца своего, — продолжала Ульяна. — Мягкое оно у тебя, нетерпеливое. Кто знает, что лучше — умереть в покое иль жить в маяте. Не думал ты про то, вот и поспешил… Ладно, что теперь! Только иди прочь поскорее. Да не забудь прежний облик себе вернуть, не то всех переполошишь!

— Откуда ты знаешь? — услышал Митрей потрясенный голос Ивана. — Ты… дай мне взглянуть на лицо твое. Я хотел найти тебя. Ты поселилась у истоков Обимура? Мне говорил о тебе Леший. Ты — Ульяна?