Ника Созонова - ...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

• Название: ...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше
• Автор: Ника Созонова
• Жанр: Современная проза

Подзаголовок — Повесть о Питере и о Трубе. Трубой назывался подземный переход у Гостиного двора. Одно время там играли уличные музыканты, пока милиция не прекратила это безобразие. И я была обитателем Трубы в мои шестнадцать… Жанр неопределенный: почти документальное повествование о реальных людях перемежается сказочным сюжетом. Главный герой — Питер. Живой и одушевленный, каким я ощущаю его в своих мечтах и снах. Очень надеюсь, что они на меня не обидятся, если прочтут и узнают себя: Тано, Лешка, Эклер, Егоров, Чайка, Злог… мои необыкновенные, незабываемые друзья. Повесть была напечатана в 2008 году в журнале "Крещатик".

---

Мы добрели до памятника Чижику-Пыжику на Фонтанке. Вот уж кого я не ожидала здесь увидеть, так это бывшего бой-френда! По моим сведениям, он должен быть сейчас торчать в своем Мурманске.

— Это Тибальд! Мы встречались с ним в прошлом году, причем рекордно долгий для меня срок — целых восемь месяцев. Правда, больше половины этого времени прожили в разных городах — он в своем родном Мурманске, где безбожно мне изменял. В декабре я приехала к нему стопом и прожила до весны, решив заодно проблему зимовки. Мы обитали в квартире его друзей, парня и девушки, и я заметила, что в первый день девушка поглядывала на меня с опаской и старалась не оставаться наедине. Наутро, за приготовлением завтрака для наших мужчин, мы разговорились, и она поведала, что очень боялась моего приезда, так как этот облезлый рыжий пес, решив пошутить в своей обычной манере, предупредил, что из Питера приедет нимфоманка, бисексуалка и большая любительница зажигать втроем-вчетвером. Можно догадаться, сколько ласковых слов я высказала своему благоверному (точнее, не слишком верному) по поводу его шуточек! А весной я сбежала и вернулась сюда, потому что дико соскучилась по… — я на секунду запнулась, — по тебе.

— И он, конечно, тоже хороший?

— Он славный! Яркий и безбашенный. То он панк и неформал до мозга костей, то скин и фашист, непонятно, во что верит и к чему стремится. Необязательный и свободный как ветер. 'Ветер веет над зловонной помойкой, ветер веет над ледяной изумрудной вершиной. Ему все равно, где веять, как библейскому духу…' Такой стишок посвятила ему одна из его девушек. Северный ветер, принесшийся из Мурманска. Восхищенное обалдевание, досада и ярость — вот чувства, которые он вызывал во мне чаще всего. А знаешь, почему он сейчас снимает кроссовки и расстегивает рубаху?

— Стриптиз? Вряд ли он выбрал подходящее место.

Я рассмеялась.

— Он собирается нырять в Фонтанку, под памятник Пыжику. Туристы бросают туда монеты на счастье. Он живет этим с мая по октябрь.

— Весьма своеобразный способ заработка.

— Для таких, как мы, вполне прибыльный. И времени отнимает немного. Смотри! — я позвенела браслетиком на левой руке, состоящим из симпатичных медных 'евриков'. — Это он подарил мне прошлым летом. Однажды Тибальд наступил на осколок бутылки на дне и страшно распорол ступню. Денег, как назло, не было — ещё ничего не успел насобирать. Мы с Вижи забежали в аптеку, вон в ту! — я показала головой, — и пока она отвлекала своей болтовней продавщицу, мне удалось стянуть бинт и перекись. Ворую я, надо тебе сказать, крайне редко. Разреши мне поздороваться с ним — очень давно его не видела и дико соскучилась! К тому же боюсь: раз он прикатил без предупреждения, видно, опять влип во что-то нехорошее.

— Нет, — жестко отрезал Питер. И добавил мягче: — Не сегодня. А что это за девушка, которой он поручил сторожить свои вещи?

— Это Шерри. Она неровно дышит к нему, еще с прошлого лета. Весьма своеобразная 'трубная' личность. Она наркоманка, как и ее мать, и, как и мать, талантливая художница. На мой взгляд, когда она трезвая и не 'обдолбанная', она самая красивая девочка во всей тусовке. Глаза с поволокой, длиннная шея, натуральные вороные волосы… Я искренне балдею от ее внешности и таланта и не понимаю, зачем нужно так гробить себя. Однажды я была у нее в гостях — огромная квартира в старом доме на Ваське, кругом статуи и картины — и при этом полный бардак. Помню, нам пришлось залезать к ней по дереву, на второй этаж — потому что в двери был домофон, а ключи она потеряла. Ко мне Шерри отчего-то испытывает очень теплые чувства, чуть ли не материнские, хотя старше всего на два года. Не знаю, чем я заслужила такое, но это приятно.

— Ну, ещё бы: она ведь очень хорошая?

Я замешкалась с ответом. Всплыло в памяти, как ненавидел ее мой названый братец Акела, как грозился чуть ли не изуродовать — за то, что подсадила на иглу Лешего, с которым одно время встречалась.

— Для меня — да.

Я подошла к самому Пыжику. Мой кавалер не стал отчего-то меня торопить и остановился, с изяществом опершись на парапет, изогнувшись, чтобы не испачкать костюмчик, и поигрывая тросточкой. Какая жалость, что никто из прохожих не видит, какой мужчина меня сопровождает — повеса и щеголь с безупречными манерами и смеющимися глазами! А уж если б Тибальд увидел, челюсть у него отпала бы до ключиц…

Я разглядывала бывшего бой-френда, только что вынырнувшего из воды с бензиновыми разводами, радостно потрясая зажатыми в ладонях трофеями. Умытая татуировка пумы на правом плече по-прежнему грозно скалилась. Красивая до умопомрачения Шерри, нагнувшись над парапетом, приняла добычу. Несмотря на жару, на ней была глухая кофточка с длинными рукавами, скрывавшими истерзанные вены.

— А ты любишь свои памятники? — спросила я, жмурясь от солнечных бликов на воде и на латунной спинке птички. — Вот хотя бы этот?

— А ты любишь свои ресницы? — откликнулся мой кавалер. — Свои желтые глаза? Своё правое ухо?..

Я фыркнула, не найдя, что ответить.

— Налюбовалась на своего героя? — Он порылся в карманах и вытащил горсть старых монет — массивных пятаков, крохотных грошиков, серебряных полтин. Щедро высыпал их в воду, у самых ног Тибальда, пританцовывавшего от азартного зуда в шальной крови. — Двинулись дальше?

И я послушно двинулась, порадовавшись про себя за бывшего бой-френда с обломившимся ему богатым уловом.

Мы долго бродили по знакомым и любимым местам.

Я послушно рассказывала обо всех, прошедших сквозь мою жизнь и мелькавших теперь перед нашими глазами (это казалось чудом, и я догадывалась, кто мог его устроить). Иногда приходилось напрягать память, чтобы вспомнить имя (кличку), иногда, напротив, хотелось броситься на шею человеку, казалось, давно потерянному в круговороте бурной и безалаберной жизни.

Мои ноги еле передвигались, язык побаливал от постоянной болтовни — но энтузиазма хватило бы на десятерых. И еще я заметила, что не было ни одного приступа — голова ни разу не заполнялась 'ватой'. К чему бы?..

— Это Сэнс, он всегда начинает играть в это время и в этом месте. Шоколадный мальчик 'Трубы'. Он настолько же добрый, насколько мягкий, и настолько мягкий, насколько талантливый…

— …Нетти — она сегодня работает на Сэнса, ему повезло — это лучший наш 'аскер'. И Вижи — отбивает ирландскую чечетку, смешная… Две подружки. Яркие, как звездочки, верные в качестве подруг и ветреные — в роли возлюбленных…

— …Еська — вся такая цивильная, чистенькая. Это потому, что она умудряется совмещать обыкновенную жизнь (мама-папа, обед из трёх блюд, институт) с 'Трубой'. Что, по-моему, крайне не просто…

— …Леший и Красавчик — если ты хоть что-то понимаешь в музыке, ты согласишься, что их группа 'Кулэм-олэм' — самая талантливая и необычная среди неформалов. Они оба не приспособлены для такой жизни. Оба пьют, а Леший ещё и колется. Два лучика света, запутавшиеся в грязном болоте…

— …Патрик — тот, что тянет пиво из горлышка. Теплый, ласковый и беспечный, как весенний котенок. Даже жизнь наркомана не сделала его сволочью…

— …Чакра — она всегда ходит очень быстро, чуть ли не строевым шагом. Вот и сейчас несется, разрезая толпу, как ледокол. Разыскивает своего Акелу, не иначе. Она самоуверенна, считает себя выдающейся ведьмой и экстрасенсом. Но зато искренняя и прямая. И умеет любить. Другу или бой-френду она предана, как волчица…

— …Абрек — вот он танцует у входа в подземку. Он классно это делает. Он похож на смерч, яростный и обжигающий, а его стихи — выплески адской боли. Словно рисунки кровью на стекле. Его жизнь — затянувшийся прыжок с крыши: все время на выдохе, до предела…

— Он тоже хороший? — прервал мой монолог давно не подававший голоса повеса и денди.

— Да!

— А как же проломленные в драке головы? Я слышал, он даже может ударить женщину.

— Порой мне тоже кажется, что от зверя в нем больше, чем от человека. Но он искупает всё тем, что жить ему больнее всех. Демоны его страстей пытают его, прижигают внутренности. Когда он ударяет кого-то, он не видит, женщина это или мужчина, он весь в багровом тумане, как смертельно раненый пикадором бык…

— …А это мой названый братец Акела — расчехляет гитару у Елисеевского. Чакра воссоединилась с ним, чему искренне рада. Она никогда на 'аскает' — не умеет или брезгует, и просто сидит на асфальте и слушает его надрывно-хриплые песни. Акела… Белый огонь, закованный в броню льда. Чужой, другой. Самый сильный и яркий из всех моих 'трубных' знакомых. Да и, пожалуй, из всех вообще. Если Тибальд похож на кромку ножа, отточенную до бритвенной остроты, то Акела — обоюдоострый меч из рыцарских историй. Это гордое и благородное оружие — им не ударить в спину, как кинжалом, не стать орудием предателя, как яду или веревке, не обагриться кровью беспомощной жертвы, как топору палача. Только в схватке лицом к лицу, в честном противоборстве он будет жесток и неумолим, как сама судьба…