Корнель Филипович - День накануне

• Название: День накануне
• Автор: Корнель Филипович
• Издательство: Иностранка, Б.С.Г.-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-94145-106-7,5-93381-104-1

Каждый рассказ Филиповича, внимательного и неспешного наблюдателя, от чьего острого взгляда не укрывается ни красота пейзажа, ни едва заметное движение человеческой души, — тонкий психологический этюд. Собственная судьба предоставила автору обильный материал для размышлений и богатейший выбор сюжетов. Связанные личностью писателя, рассказы, по сути, единое увлекательное повествование.

---

Впрочем, хватит об этом, я ведь не свою интеллектуальную жизнь описываю, а рассказываю о наведении порядка в доме, то есть о своих столкновениях с окружающей меня материей и взаимоотношениях с предметами, которые (якобы) сами не мыслят и не в состоянии вести со мной беседы, а стало быть, я обязан их в этом выручать. Хотя в основном я пишу о людях, о себе и о других, а также о животных, я считаю своим долгом писать и о так называемых неживых предметах. Стараться проникнуть в тайну их существования, постичь смысл их бытия и характер отношений, связывающих их с нами, живыми особями, а поняв этот смысл — в той мере, в какой я его понять способен, — попытаться изложить его доступным каждому языком. Вот, пожалуй, главная причина, заставляющая меня писать не только о людях и животных. Но с какой стати я оправдываюсь?

В последний раз наведение порядка в доме продолжалось дольше обычного и потребовало гораздо больших усилий. Но я потрудился на славу, добрался даже туда, куда много лет не заглядывал. Например, просмотрел свои записи и корреспонденцию, главным образом частную. И при этом наткнулся на чьи-то письма, на которые — к своему стыду — не ответил, а если ответил, то не помню, что именно, поскольку дело было давно и ответное письмо сейчас у адресата. В памяти остались только обрывки каких-то фраз, клочки мыслей, намеков, шуток, относящихся к историям, которые бог весть с чего начались и чем закончились, и теперь уже неизвестно, каков вообще был их смысл. Многих из тех людей, которым я был зачем-то нужен, не первый год нет в живых. Некоторые письма вызывали досадное чувство неловкости или даже запоздалое раскаяние. В них были кусочки чужой жизни, но, Господи, ведь и моей тоже! Сколько же перемен в моей жизни могло произойти в зависимости от того или иного ответа на письмо, иногда от одной моей фразы или даже слова! Ну и какие из этих писем выбросить в мусорную корзину, а какие сохранить? А те письма, что я написал, но не отправил? Их набралось порядком — и что с ними делать? Отправить с опозданием или уничтожить? Имею ли я право уничтожать то, что является свидетельством моей глупости, лени или даже трусости? Должен ли я выкинуть эти неотправленные письма, чтобы никто не узнал, сколько во мне скверны и каких неприятностей удалось бы избежать, если бы я их отослал? Может быть, нужно сохранить, уберечь от гибели лишь то, что говорит о моем благородстве и бескорыстии, о том, как я чист и прекрасен?

А тут еще шкаф, вернее, целых два шкафа с одеждой, которую мне давно уже следовало пересмотреть и добрую половину выбросить. Какой-то костюм, давным-давно вышедший из моды, с узкими брюками и коротковатым пиджаком. Траченные молью свитера и жилеты, выцветшие галстуки, дырявые носки. Я открыл один шкаф, затем другой, заглянул в них и снова закрыл. У меня уже не было сил, я устал. Больше всего мне сейчас хотелось лечь и вздремнуть. Я даже растянулся на минутку на тахте, но вскоре, чувствуя, что засыпаю, заставил себя встать и сел за стол. Мне нужно было до завтра непременно сделать одно дело, не связанное с наведением порядка в доме, но очень важное. А именно завершить некий текст, давно уже написанный — не хватало только одной, максимум полутора заключительных страниц. Уже не надо было ничего придумывать, ничего объяснять: все, что собирался сказать, я сказал, а о том, о чем говорить не хотел, умолчал. Оставалось лишь, ничего не добавляя и ничего не изымая, изящно рассказ закончить. Вроде бы обычная, рутинная работа, сравнимая с тем, что делает портной, подрубая уже готовую вещь, чтобы лучше смотрелась или просто чтобы не махрились края. Только и всего. Работа, которую можно выполнить, почти о ней не думая или даже думая о чем-то другом. Я написал одну фразу, потом еще одну, остановился, подумал о целом; мне захотелось припомнить, что было раньше, я стал листать страницы вспять и таким образом дошел до начала. А когда вернулся к началу, у меня вдруг возникло ощущение, будто я смотрю на свой текст, стоя на голове. Начало теперь показалось мне важнее конца, я подумал, что зря не последовал примеру детей, которые, рисуя домик, начинают с вьющегося из трубы дыма и затем вертят листок во все стороны. И вообще в голову полезли разные ненужные мысли. Например, о том, что все до сих пор написанное ни к черту не годится, все вышло каким-то слабым, хилым, плоским; что картина, по-видимому, должна быть не двух- или трехмерной, а четырех- либо даже пятимерной и еще многое надо бы углубить и расширить. Тогда бы рассказ получился гораздо более сильным и долговечным, меньше был бы подвержен сокрушительному влиянию времени и пространства. Я уже явно устал, и голова моя устала. Хоть я не спал, кора моего мозга дремала, позволяя рождаться в его закоулках всякой чепухе.

Я отложил авторучку, подпер голову руками и закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать. Минута такого отдыха, когда, сомкнув веки, отгораживаешься от мира и не даешь разгуляться мыслям, иногда позволяет восстановить силы быстрее и успешнее, чем целый час крепкого сна. Однако сегодня мне не суждено было отдохнуть. Едва я закрыл глаза, раздался звонок. Я встал, пошел в прихожую и открыл дверь: на пороге стояла незнакомая женщина.

— Это квартира пана Ф.?

— Да.

— Вы хозяин квартиры?

— Да.

— Я из фирмы «Чистота».

Женщина решительно переступила порог и, будто знала планировку квартиры, уверенно направилась в мою комнату. Села напротив меня, поставила рядом с собой на пол большую зеленую, весьма, на мой взгляд, элегантную кожаную сумку. Женщине могло быть лет тридцать, она была очень хороша собой, я бы даже сказал, красива, но не в моем вкусе. Блондинка; красота чистая, но слишком холодная, нордическая. От нее пахло импортным стиральным порошком и чуть-чуть духами, тоже заграничными, а еще чем-то вроде эфира или хлороформа. Я незаметно ее разглядывал. Реальная особа, из плоти и крови, сверху трикотаж, замша, внизу — белье, вероятно изысканное. Она нагнулась, достала из сумки продолговатую голубую тетрадку и черную авторучку. Откинула упавшие на лоб волосы, вложила в тетрадь два листка копирки, выровняла края. Посмотрев на предыдущую страничку, в верхнем углу новой вписала порядковый номер.

— Я к вам обращался четыре года назад — думал, вы уже про меня забыли, — сказал я с упреком.

— Не хватало рабочих мощностей.

— Чего, простите?

Женщина оторвала ручку от бумаги и взглянула на меня. Мне захотелось посмотреть ей в глаза, но она опустила голову.

— Не хватало персонала, инструментов, чистящих средств.

Подняв на мгновенье голову, она посмотрела направо — на книги, потом налево, на окно с мутными стеклами, и вернулась к своему занятию. Заполняла формуляр.

— Я сварю кофе, выпьете чашечку?

— Спасибо, я не пью кофе.

Женщина помотала головой и поправила волосы жестом, который вполне мог показаться кокетливым, хотя она вряд ли собиралась со мной кокетничать. Потом спросила официальным тоном:

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот тринадцатый.

— Место рождения?

— Тернополь.

— СССР?

— Да, сейчас СССР.

— Профессия?

— Литератор, — ответил я несколько неуверенно, что прозвучало примерно таю — Э-э-э, литератор.

— Образование?

— Высшее. Незаконченное.

— Что значит — незаконченное?

— Нет диплома.

— Дети?

— Двое, два сына.

— Знаки отличия, награды?

Я перечислил.

— Зарубежные поездки?

Я назвал несколько европейских стран. Женщина молча заполняла рубрики.

— Значит, у вас три комнаты, кухня и прихожая, так?

— Совершенно верно.

Опять наступила тишина, женщина что-то подчеркивала, что-то вычеркивала, несколько мест обвела кружком. Еще раз внимательно с начала просмотрела анкету, поправила копирку, потом, перевернув, пододвинула тетрадку ко мне.

— Распишитесь два раза, тут и тут, — она указала авторучкой, где нужно поставить подпись. Я расписался, вернул ручку и посмотрел ей в лицо. Теперь и она на меня смотрела — прямо, не избегая моего взгляда. Глаза ее, цвета морской волны, были неподвижны.

— Это все? — спросил я.

— Все, — ответила женщина, нагнулась за сумкой и положила ее себе на колени. Сунула в сумку тетрадь и ручку, потом довольно долго шарила в ней, не поднимая головы. Поиски затягивались, я думал, она ищет сигареты или губную помаду, когда вдруг… Почему я употребил это слово, что «вдруг» случилось? Может, что-то такое, чего — на основании вышеизложенного — никоим образом нельзя было предвидеть? Я ведь не давал оснований исключить какой-нибудь сюрприз. Но нет, не в том дело. Слово «вдруг» связано не с моментом удивления, а с предметом, появившимся в руке женщины, неожиданно странным и смешным. А именно: женщина держала в руке пистолет, но из такого материала, который уж никак не годится для настоящего оружия, — это был то ли гарус, то ли плюш, что-то совершенно неподходящее, вообразим даже, что пистолет был соткан из цветов, из гвоздик к примеру… Эдакая нарядная бутафория, какую можно иной раз увидеть на витрине цветочного или овощного магазина (взять хотя бы очаровательные «портреты из фруктов»). Такие муляжи что-то копируют, но не впрямую, а как бы намеками, отнюдь не желая в точности походить на оригинал. В общем, я смотрел на этот предмет с пониманием и, кажется, улыбался. Ведь я не лишен чувства юмора. На лице женщины тоже появилась улыбка, нет, скорее усмешка: она чуть скривила губы, и в правом углу рта едва заметно прорисовалась морщинка. В усмешке было что-то двусмысленное — кому, как не мужчинам, это знать. Женщины часто невольно делают подобные гримаски, но мужчины воспринимают их однозначно и немедленно бросаются в атаку. Я подумал, что хотя четверть часа назад моя гостья отказалась от кофе, это вовсе не означает, что теперь не следует предложить ей чаю и рюмочку коньяку. Она ведь покончила с формальностями, спрятала свои квитанции и теперь свободна; кто знает, не служит ли этот плюшевый пистолет приманкой (весьма своеобразной, надо признать, ну да ладно), приглашением пофлиртовать. Однако глаза ее никак этого не подтверждали. Их выражение оставалось холодным и отчужденным; кажется, я даже увидел сверкнувшую в них враждебность. Ситуация складывалась неясная, мне стало как-то не по себе. Визит затягивался — вероятно, надо было что-то еще сказать, что-то сделать. Но что? Может, отпустить комплимент по поводу ее наряда, ее красоты (женщины это любят), необычности глаз? С чем бы сравнить их цвет? Разумеется, с цветом моря, притом моря северного. Женщина снова слегка улыбнулась, поправила сумку на коленях, положила в нее плюшевый пистолет и вынула маленький розовый платочек. Коснулась им уголка рта, потом щеки. И тут я сообразил, почему мне знаком цвет ее глаз: он напоминал цвет морского залива, на который я смотрел когда-то с высокого скалистого берега. Было это в Финляндии. Серо-зеленую гладь обрамляло кружево белоснежной пены. Только в одном месте узенький проливчик соединял залив с открытым морем… И тут, на долю секунды позже, чем нужно было для предотвращения того, что произошло, я понял: сидящая напротив меня женщина держит в руке не плюшевую игрушку, а массивный черный пистолет большого, должно быть девятого, калибра. А эти цветные лоскутки, гарус, бархат были просто маскировкой вроде искусственных веток и листьев, которыми прикрывают пушки на позициях. Выстрела я не услышал. Ощутил удар в грудь, где-то пониже ключицы. Удар был не очень сильный, скорее мягкий, будто боксерской перчаткой. Но своей цели достиг. Я перестал дышать.