Ольга Елисеева - «Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения)

• Название: «Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения)
• Автор: Ольга Елисеева
• Издательство: Анвик К
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-89669-008-8

Академическое исследование «феномена женской дружбы» в светском обществе России второй половины XVIII в. предложила О. И. Елисеева — ведущий специалист по проблемам взаимоотношений «в верхах» этого периода. Для профессионала в этом очерке важны не только богатое фактическое содержание, тонкие наблюдения и аналогии, но в еще большей степени — открытые автором ракурсы духовной жизни «века просвещения» и элегантные средства их доказательного освещения. Всем авторам, со времен И. Е. Забелина пытающимся мотивированно осветить положение и поведение женщины при дворе, знакомы сложные, подчас неразрешимые проблемы сочетания, как сейчас выражаются, «гендерного» анализа с источниковедческим: в этом очерк является весьма полезным образцом.

Блестящий очерк Елисеевой представляет собой «окно» в светский мир XVIII в. через тонкости внешних, общественных — и личных, даже интимных взаимоотношений Е. Р. Дашковой и Екатерины Великой.

---

В семействе Воронцовых англомания прививалась племянникам канцлера с младых ногтей. Братья Дашковой — Семен и Александр — были видными представителями этого течения. В 1801 г., отправляя на службу в Россию сына Михаила, русский посол в Лондоне С. Р. Воронцов писал ему: «Страна, куда ты едешь, ни чем не походит на Англию. Хотя новое царствование осчастливило наших соотечественников, хотя последние, избавившись от ужасного рабства (правления Павла I — О. Е.), считают себя свободными, они не свободны в том смысле слова, как жители других стран, которые в свою очередь не имеют понятия о настоящей свободе, основанной на единственной в своем роде конституции, составляющей счастье Англии, где люди подчинены законам, равным для всех сословий и где почитаются человеческие достоинства».[38]

Преклонение перед широкими гражданскими правами британцев, перед конституционным устройством их государства было характерной чертой либерально мыслящих представителей русской аристократии. Поэтому мода на все английское: вещи, наряды, книги, журналы, поведение в обществе (клубы, дендизм), формы личных контактов между людьми — являлась выражением более глубокого общественного настроения — моды на Англию, моды на британскую свободу, которой лишены были русские современники. Перенимая английские приемы повязывать галстук или литературные эпистолярные стили, русский дворянин XVIII–XIX вв. как бы заявлял о своих общественных и даже политических пристрастиях.

Этот сложный процесс внешнего копирования затронул и взаимоотношения между полами, правда приняв наивно-карикатурный вид. Большинство увлекающихся британской культурой молодых образованных дворян в реальности почти не знало, как и чем живет Англия. Образ Альбиона был в прямом смысле Туманен и состоял всего из нескольких броских черт. При чем все они воспринимались как положительные и несли на себе печать «британского свободного духа».

Между тем английское протестантское общество XVIII–XIX вв. накладывало на своих членов весьма жесткие моральные ограничения в быту и семейных отношениях. Особенно много препятствий возникало для общения между юношами и девушками «из приличных семей». Там же, где сфера контактов между различными полами сведена до минимума, происходит расширение свободы общения внутри одного пола. Не даром именно эта сторона британской жизни так часто оказывалась под прицелом английских сатириков и карикатуристов XVIII в. В России феномен «любви по-английски», т. е. в рамках одного пола, был воспринят именно как проявление нравственной свободы, таким образом даже эта область частной жизни превращалась в символ общественных идеалов.

Ролевая игра «кавалер и дама» была не для слабонервных простушек, в ней просвещенные подруги, поклонницы либерализма и государственных реформ, преподносили обществу свой вызов. Искусство состояло как раз в том, чтоб не переступить черту и не подать повод к злословью. В середине 1761 г. наши героини сумели вовремя остановиться у пропасти и даже немного побалансировать на краю для остроты ощущений.

Прекрасная дама

Обратимся к жанровому своеобразию «Записок» Дашковой, так как именно оно позволит нам раскрыть тайну образов, героинь, оживающих на их страницах. Для XVIII в. мемуары — это прежде всего литературный жанр, и писались воспоминания в большей степени по канонам художественного произведения и в меньшей — документальной прозы. Поэтому вопрос об образах героев тех или иных «памятных записок» и о сопоставлении этих образов с реальными людьми отнюдь не празден.

Авторы мемуаров, зачастую бессознательно, воплощали культурные идеалы эпохи Классицизма, скорее заботясь о поучительности и героическом подтексте, чем о «скучной прозе жизни». Екатерина Романовна сама была заметным литератором для второй половины XVIII в., поэтому все сказанное не в последнюю очередь относится и к ее запискам. Нельзя забывать также, что Дашкова рассказывала или диктовала свои «Записки» сестрам Уилмот, чье трогательно-нежное отношение к себе она очень ценила и которым хотела нравиться в образе юной героини.

Так, переживая на закате дней новую сильную дружбу Дашкова обращалась воспоминаниями к своему первому, во многом горькому опыту дамской преданности. Рассказывая о своей пылкой любви к Екатерине II и последовавшем затем охлаждении между ними, Екатерина Романовна совершенно естественно описывает себя как невинную жертву чужих интриг и неблагодарности той женщины, которой она отдала все, ради которой готова была идти на плаху.

И это была правда. Та правда, которую видела глазами любви и ревности сама Екатерина Романовна. Ее «Записки» — первый в истории русской литературы женский феминистический роман, рассказывающий о том, как две молодые дамы, готовые пожертвовать собой, ради Отечества, смогли перевернуть историю целой страны. Рассказ о дружбе, любви и предательстве, о праве женщин на свой особый мир, такой же сложный и героический, как у мужчин, о желании и умении «слабого пола» быть сильным, испытывать те же гражданские чувства, исповедовать те же идеалы свободы, что и мужчины их поколения. А еще — о праве дам жить в своем, недоступном мужчинам мире. У Дашковой мир женских взаимных чувств возвышен, чист и благороден, но хрупок — он ломается под напором именно мужской грубости, вульгарности, тупой неодухотворенной силы, воплощением которой в «Записках» становятся братья Орловы. Не важно, какими реальными качествами обладали эти люди, для Дашковой каждый из них — мужчина, чужой, враг. Из-за их вторжения рушится утонченный и нежный мир взаимной жертвенности и доверия, возможный по Дашковой только между женщинами.

Подчиняясь логике развития образов, великая княгиня под пером своей старой подруги предстает в виде «прекрасной дамы», попавшей в беду и нуждающейся в помощи и защите «благородного рыцаря». Именно такое распределение ролей и обусловливает замеченную всеми исследователями мемуаров Дашковой «пассивность» Екатерины II в организации заговора и «активность» главной героини. И «пассивность», и «активность» эта мнимые, они мало согласуются с другими источниками.

В действительности нити заговора Екатерина держала в своих руках, сама же Дашкова долгое время оставалась в неведении относительно складывания круга заговорщиков и их действий. Однако правда и то, что императрица старательно создавала у многих заговорщиков, представителей различных партий, иллюзию их преимущественной роли в подготовке переворота. Так что и Дашкова, и Орловы, и Н. И. Панин, и К. Г. Разумовский и даже ни чем не выделившийся И. И. Бецкой до последней минуты считали себя единственными руководителями заговора и рассчитывали на исключительную благодарность государыни.

Как в русской сказке Ивана Царевича предупреждают, что в волшебном саду все птицы будут говорить: «Я Гамаюн. Возьми меня». И лишь одна скажет: «Нет, я не Гамаюн, Не трогай меня». Она-то и будет настоящей. Сколько раз и сколько людей в мемуарах, письмах да и просто разговорах объявляли себя руководителями переворота 1762 г. Только Екатерина II нигде и никогда не говорила и не писала о своей главной роли в заговоре. Наоборот, она утверждала, что все произошло единственно «по воле народа», сама же императрица якобы проводила грустные дни, лия слезы о судьбе Отечества. Но именно она стала для русской истории XVIII в. той птицей Гамаюн, которая пропела начало новой эпохи.

В мемуарах Дашковой воспроизводится та картина распределения ролей, которую императрица специально разыгрывала перед подругой, сдерживая до времени участие пылкой и неопытной заговорщицы в крупной политической игре. Екатерина Романовна этого не знала, ее героиня действительно «активный» глава заговорщиков. Если прекрасная дама выйдет из своей благожелательной пассивности, она нарушит незримые законы роли. Зачем нужен рыцарь, если обладательница его сердца начнет сама себя спасать? В мемуарах Дашковой Екатерина настолько возвышена, что единственно из душевного благородства не хочет предпринимать никаких шагов к спасению и гибнет на глазах у пламенных патриотов вместе с Россией. Ее «пассивность» — литературный прием, призванный лишь подчеркнуть ведущую роль главной героини.

Характерно описание ночной встречи подруг накануне смерти Елизаветы Петровны, во время которой Дашкова открыто предлагает Екатерине помощь заговорщиков. «20 января, в полночь, я поднялась с постели, завернулась в теплую шубу и отправилась в деревянный дворец на Мойке, где тогда жила Екатерина… Я нашла ее в постели… „Милая княгиня, — сказала она, — прежде чем Вы объясните мне, что вас побудило в такое необыкновенное время явиться сюда, отогрейтесь…“ Затем она пригласила меня в свою постель и, завернув мои ноги в одеяло, позволила говорить. „При настоящем порядке вещей, — сказала я, — когда императрица стоит на краю гроба, я не могу больше выносить мысли о той неизвестности, которая ожидает Вас… Неужели нет никаких средств против грозящей опасности, которая мрачной тучей висит над Вашей головой?.. Есть ли у Вас какой-нибудь план, какая-нибудь предосторожность для вашего спасения? Благоволите ли вы дать приказания и уполномочить меня распоряжением?“ Великая княгиня, заплакав, прижала мою руку к своему сердцу. „…С полной откровенностью, по истине объявляю Вам, что я не имею никакого плана, ни к чему не стремлюсь и в одно верю, что бы ни случилось, я все вынесу великодушно…“ „В таком случае, — сказала я, — Ваши друзья должны действовать за вас. Что же касается до меня, я имею довольно сил поставить их всех под Ваше знамя, и на какую жертву я не способна для Вас?“ „Именем Бога, умоляю вас, княгиня, — продолжала Екатерина, — не подвергайте себя опасности в надежде остановить непоправимое зло…“ „…Как бы ни была велика опасность, она вся упадет на меня. Если б моя слепая любовь к вам привела меня даже к эшафоту, Вы не будите его жертвой“».[39]