Вера Павлова - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Вера Павлова
• Жанр: Поэзия

Родилась в Москве 4 мая 1963 года. Окончила музыкальный колледж им. Шнитке и Академию музыки им. Гнесиных по специальности "История музыки" (дипломная работа «Поздние вокальные циклы Шостаковича: к проблеме взаимоотношения поэзии и музыки»).

С восьми до восемнадцати лет сочиняла музыку и хотела стать композитором. Работала экскурсоводом в доме-музее Шаляпина, печатала музыковедческие эссе, около десяти лет пела в церковном хоре, двенадцать лет руководила детской литературной студией «Звёзды Зодиака».

Стихи начала писать в возрасте двадцати лет, в роддоме, после рождения первой дочери, Натальи, печататься — после рождения второй, Елизаветы. Первая подборка была опубликована в журнале "Юность", известность пришла с появлением в газете "Сегодня" разворота из семидесяти двух стихотворений, породившего миф, что Вера Павлова — литературная мистификация. Печаталась в литературных журналах в России, Европе и Америке.

В России выпустила пятнадцать книг. Лауреат премий имени Аполлона Григорьева, «Антология» и специальной премии «Московский счёт».

Переведена на двадцать иностранных языков. Участвовала в международных поэтических фестивалях в Англии, Германии, Италии, Франции, Бельгии, Украине, Айзербайджане, Узбекистане, Голландии, США, Греции, Швейцарии.

Автор либретто опер «Эйнштейн и Маргарита», «Планета Пи» (композитор Ираида Юсупова), «Дидона и Эней, пролог» (композитор Майкл Найман), "Рождественская опера" (композитор Антон Дегтяренко), "Последний музыкант" (композитор Ефрем Подгайц), кантат "Цепное дыхание" (композитор Пётр Аполлонов), "Пастухи и ангелы" и "Цветенье ив" (композитор Ираида Юсупова), "Три спаса" (композитор Владимир Генин).

Записала как чтец семь дисков со стихами поэтов Серебряного Века. Спектакли по стихам Павловой поставлены в Скопине, Перми, Москве. Фильмы о ней и с её участием сняты в России, Франции, Германии, США.

Живёт в Москве и в Нью Йорке. Замужем за Стивеном Сеймуром, в прошлом — дипломатическим, а ныне — литературным переводчиком.

---

На том берегу речи…

Интерпоэзия, 2009 N2

От автора

Это — стихи о поэзии. Некоторые поэты с пренебрежением относятся к стихам о стихам. Но для меня они всегда были очень важны. Не так давно вышел мой сборник “На том берегу речи”, в нем — более трехсот таких стихотворений. Боюсь, что мне достанется…

* * *

отблески на кафеле
тени на стене
автобиографию
диктовали мне
выводи отличница
в тереме-тюрьме
тысячестраничную
записку предсме

* * *

Вот и у него пробивается
седина. Касаюсь висков —
и сердце молоком обливается,
вышибает пробки сосков.
Расскажи, не бойся, кириллица,
человеческим языком,
как кормильца кормит кормилица
нежности сухим молоком!

* * *

Женщина — подстрочник,
мужчина — перевод,
Бог — первоисточник.
Вот!

* * *

столько написать
с клавиатуры стерлась
даже буква ы

* * *

Ребенок, на радость матери
научившийся выговаривать “р”,
эмигрант, с продавцом в супермаркете
преодолевший языковый барьер, —
восторженно, бойко, старательно…
Так в кукольные времена
Адам давал нарицательные,
Ева — собственные имена.

* * *

Настройщика вызывали?
Ключ, колок, камертон.
Нагрузка на раму рояля —
около десяти тонн.
Изучена нехитрая наука,
жесты точны.
О тяжесть ожидания звука
лопнувшей струны!

* * *

Не слов булыжники ворочаю,
но, балерина у станка,
оттачиваю многоточия,
качаю мышцы языка,
пуантами стопу коверкаю.
Ты мной довольна, Анна П.?
Балетный класс, большое зеркало,
battement tendu jeté frappé.

* * *

Я хотя бы тем права,
что под силу мне
пятизначные слова
складывать в уме,
а сорвавшиеся с губ,
как с карниза — шасть! —
возводить в квадрат и в куб,
в столбик умножать.

* * *

Молчанья золотоискатели,
минутной стрелочники стрелки,
мои любимые писатели —
Г.А. Печорин, И.П. Белкин.
О, дайте мне немного времени
допеть лирическим сопрано
сожженную главу “Карениной”
и Байронова “Дон Жуана”!

* * *

А ты уверена? Видишь ли, муза,
писать, а тем паче печатать вирши
еще стыдней, чем выбрасывать мусор
в контейнер, в котором роется нищий.
Ну чем ему у нас поживиться?
Осколки, обрывки, очистки, огрызки,
в коробке — кусок недоеденной пиццы,
в бутылке — глоток недопитого виски.

* * *

Дудочка и подростковая прыть.
Уголь и жало.
Муза, о чем мне с тобой говорить?
Ты не рожала.

* * *

Обсуждать листаемое
полуполномочья.
П. — езда в незнаемое
электричкой, ночью,
со стекла стирающая
тени рощ и кровель,
сонный взгляд читающего,
пишущего профиль.

* * *

Работать над текстами? — Нет, смывать
с них околоплодные кровь и слизь,
поплакать, в чистое запеленать —
и с глаз долой, чтоб над ними тряслись
кормилицы, мамки и няньки — те,
кто им заменит гулящую мать,
кто будет над гулящей в темноте
беспомощной книгой ночей не спать.

* * *

В долг, но без возврата
и без разрешенья
мною были взяты
на вооруженье
ритмы — у считалок,
рифмы — у дразнилок,
точность — у гадалок,
бойкость — у копилок.

* * *

Каждое хорошее стихотворение
содержит в равных долях
диктант, изложение, сочинение
и пометки красным на полях.
Сторукая, многоочитая,
грамматика, приемная мать,
скажи — искусство перечитывать
сродни искусству воскресать?

* * *

Ты филолог, я логофил.
Мне страшна твоя потебня.
Можешь по составу чернил
воскресить из мертвых меня?
Для чего в тетради простой
прописи выводит рука,
если из любой запятой
не выводится ДНК?

* * *

Приватная помойка у забора,
общественная свалка у реки…
Когда б вы знали, из какого сора
растут у нас в деревне сорняки!

* * *

Закорючки молний над заливом —
так звезда автографы дает,
так поэт сравнением красивым
убивает впечатленье влет.

* * *

Одной любовью жива,
другие напрочь забыв,
одни и те же слова
пою на разный мотив —
то баховский, то блатной.
Ложатся один в один,
как Хасбулат удалой
на американский гимн.

* * *

Любишь книги и женщин,
и книги больше, чем женщин.
А я — женщина-книга,
и женщина больше, чем книга.
Повсюду твои закладки,
твои на полях пометки.
Раскрой меня посередке,
перечти любимое место.

* * *

Счастье — сытость души.
Любованием сыт,
тсс, стишок, не дыши —
мой единственный спит.

* * *

Последователи? Потомки?
Заградотряд:
в упор расстреляют,
когда поверну назад.

* * *

а этот стишок
записывать не буду
оставлю себе

Новый Журнал, 2006 N243

* * *

Жилплощадь — площадь жил,
покровов, мышц, костей.
Гостиниц старожил
уже не ждет гостей.
Куда он не спешит?
Откуда он идет?
Скитальцу всюду скит.
Бродяге всюду брод.

* * *

Роман журавля и синицы —
предмет обсужденья ворон.
Нью-Йорк никогда не снится,
поскольку он сам — сон,
приснившийся Семирамиде.
Синица, душа моя,
что можно во сне увидеть
в объятиях журавля? —
Море.

* * *

Поэт и чернь? Поэт и Черни,
“Искусство беглости”. Куда
бежать от любопытной черни,
от неизбежного стыда,
что недоучены этюды,
что парок бабьи пересуды
переорут высокий суд,
суть приговора переврут?
Я лягу в Новом Ветрограде
на дно небес, на берег вод,
и белый голубя помет
пометит две строки в тетради:
какая скука, Боже мой,
писать онегинской строфой!

Москва — Нью-Йорк

Однофамилица Новый Мир, 2010 N9

* * *

Тоска по родине? По родненьким,
по рыбакам и огородникам,
юродивым и греховодникам,
отличникам и второгодникам,
по неугодным и угодникам,
по замордованным и модникам…
По родине? — Тоска по родненьким,
голодной памяти колодникам.

* * * * * *

Мешаешь читать — не тикай,
история! Ни кровинки
в лице, освещённом книгой,
как факелом керосинки.
Далёкая канонада,
подробные письма с фронта,
которые на день — на два
обогнала похоронка.

* * *

Молитвами истеки.
Поэта похорони.
Остались одни стихи.
Стихи остались одни.
Сидят по лавкам, галдят.
Девятый день напролёт
ватага бойких цитат
тычется в мёртвый живот.

* * *

Откашляюсь, спою вторым сопрано
страдальцу Со святыми упокой.
Скажи: незаживающая рана
когда-нибудь затянется землёй?
Не плакать бы, подумать бы, понять бы,
куда ведёт подземный крестный ход?
Не зажило ни до, ни после свадьбы.
Скажи: до воскресенья заживёт?

* * *

Пир горой небесным лакрофагам —
три жены оплачут твой уход.
Замужем за смертью третьим браком,
знаю: смерть развод не признаёт.
Миша умер, Миша умер, Миша
умер. Златоуст, жарптицелов,
я была тебе одной из бывших
жён. Но не бывает бывших вдов.

* * *

В четверть силы, вполнакала —
еле-еле душа в теле.
Уронила, потеряла,
не заметила потери,
не оплакала утраты
(вполнакала, в четверть силы),
не вскричала: стой, куда ты?
Без гостинца отпустила.

* * *

Откупаться от мёртвых слезами,
поцелуями — от живых,
по субботам заглядывать к маме,
наедаться за семерых.
Подожди — горячо. Не горчит ли?
Это папа солил грибы.
Откупаться от Бога молитвой.
И стишатами — от судьбы.

* * *

Мужская линия: никотин
и водка. Сдаётся мне —
из папиных предков ни один
не умер в трезвом уме.
А я ни капли в рот не беру
и, чокаясь молоком,
знаю, что в трезвом уме умру,
но, может быть, не в своём.

* * *

Кому мы нужны, ненаписанной книги герои,
кому мы нужны, прихлебатели и дармоеды,
матросы страны, не имеющей выхода к морю,
пилоты страны, не имеющей выхода к небу?
Но нам иногда кое-кто доверяет потомков.
О, как мы умеем беречь невесомое тельце!
Кому мы нужны, ненадёжных, запутанных, ломких
воздушных путей и подземных распутий путейцы?

* * *

продаётся родина
пианино
чёрное потёртое
две педали
только что настроено
строй не держит
сто рублей измайлово
самовывоз

* * *

Граждане Соединённых Штатов,
знаете, как мы живём в России? —
словно в ожиданье результатов
биопсии.
Станет ли диагнозом угроза?
Верить ли растерянной гадалке,
просыпающейся от наркоза
на каталке?

* * *

Маленькое затишье,
и снова воет в трубе
страх, в котором боишься
признаться даже себе.
Ветер, ветер в ответе
за то, что страшно хрупкби
очень крупные дети,
крошечные старики.

* * *

На родину! На свет, на запах,
на звук застольных песен дружных,
с пригоршнею ключей от замков
песочных, снежных и воздушных, —
хлебнуть молчанья проливного,
разжиться гречневою речью
в беличьих домиках Кускова,
в скворечниках Замоскворечья.

* * *

Лицом к лицу лица не… Дальнозоркость.
Надень очки для чтенья — и увидишь:
пушистые ресницы поредели,
у глаз проклёвываются морщины,
горчит улыбка, губы стали мягче,
понятливей, послушней, благодарней…
Спокойной ночи! Ничего не бойся!
Целебней не бывает поцелуев,
чем эти, — перед сном, в очках для чтенья.

* * *

Весело, нежно, пылко
пускаю себя в распыл.
Сердце моё — копилка,
которую ты разбил.
Надолго ли нам хватит
рассыпавшихся монет,
пёстрых коротких платьев,
ласк, снов, рифм, слёз, книг, зим, лет?

* * *

Ты нежный, я очень нежная.
Мне так хорошо с тобою,
что кажется: жги меня, режь меня —
я не почувствую боли.
Так ласковы эти свидания,
так лакомы любельки эти,
что кажется: убивай меня —
я не почувствую смерти.

* * *

засыхала на корню
мандрагорой
лопотала инженю
тонкогорлой
про гражданскую войну
пела второй
целовала простыню
на которой

* * *

Дочки-матери на деньги,
на кому-помыть-посуду,
на простудишься-надень-ка,
будешь-ужинать-не-буду.
Почему-пиджак-прокурен?
Что-сказал-эндокринолог?
Мой язык литературен,
твой — проколот.

* * *

тихо колышется
колыбель
в розе закрывшейся
дремлет шмель
спит аки пьяница
в луже дождь
где ж она шляется
наша дочь

* * *

Открыть. Досаду превозмочь.
Наполнить чайник доверху.
Удочерить родную дочь
труднее, чем детдомовку.
Зачем она всё время врёт?
Зачем, моя хорошая,
всё делаешь наоборот,
так на меня похожая?

* * *

Долги небесам отдашь ли,
расходы им возместишь ли,
поэт, не идущий дальше
коротеньких восьмистиший,
подслушанных в детских, в спальнях,
записанных без помарки,
доверчивых и нахальных,
как белки в Центральном парке?

* * *

Уже дальнозорка. Ещё легка.
Уже плаксива. Ещё тонкорука.
Ещё могла бы родить сынка.
Уже могла бы баловать внука.
Ещё как раз, хотя и впритык,
четыре узких свадебных платья.
Ещё показываю язык.
Уже догадываюсь о расплате.

* * *

Тебе я больше не кормилица —
забудь о птичьем молоке.
Сама себе однофамилица,
обложку глажу по щеке.
Тебя не первую кормила я
и отнимала от груди…
Распространённая фамилия.
Однофамильцев — пруд пруди.

Солнечное сплетение