Антонина Коптяева - Дерзание

• Название: Дерзание
• Автор: Антонина Коптяева
• Жанр: Советская классическая проза

ОБ АВТОРЕ

Роман «Дерзание» (1958 г.) Антонины Коптяевой завершает трилогию о докторе Аржанове, первые две части которой составили книги «Иван Иванович» (1949 г.) и «Дружба» (1954 г.). Перипетии жизни своего героя Коптяева изображает в исторически конкретной обстановке.

Так, в романе «Иван Иванович» хирург Аржанов работает в глубинке, на северо-востоке страны, в крае, который еще в недалеком прошлом был глухим и диким. Помогает людям избавиться ст болезней, воодушевляя их своим трудом. Действие романа «Дружба» вводит читателя в драматическую обстановку Сталинградской битвы, участником которой является и доктор Аржанов, а в «Дерзании» Иван Иванович предстает перед нами в послевоенное время: он уже в Москве и один из первых дерзает проводить операции на сердце.

Работа Ивана Ивановича, его одержимость делом, которому он служит, показана в естественных взаимосвязях с действиями, надеждами и устремлениями людей, среди которых он живет. Рядом с образом главного героя перед читателем проходят живые, правдивые и нравственно светлые образы председателя районного Совета Марфы Антоновой, юной якутки Вари Громовой, одной из учениц Ивана Ивановича, ставшей его женой, молодого и талантливого врача Ларисы Фирсовой, у которой война отняла семью. Своим трудом эти люди утверждают силу добра, благородства и гуманизма.

Следует отметить важную черту писательского дарования Антонины Коптяевой — обстоятельность и точность изображения характеров ее героев. Страницы трилогии, показывающие доктора Аржанова у операционного стола, захватывают точностью изображения настолько, что, читая их, ощущаешь себя как бы присутствующим в операционной. Хотя дело Ивана Ивановича определяет главную линию его жизни, однако, показывая и личную, семейную жизнь героя, которая складывается непросто, автор поднимает проблему гармонии творческого труда и личного счастья.

Жажда очерковой достоверности вместе с желанием заглянуть во внутренний мир своих героев, коснуться вечных источников бытия — любви, верности, измены, встречи, разлуки, товарищества — отличает уже раннюю работу писательницы — ее первый роман «Фарт» (1940 г.). В нем показана жизнь золотодобытчиков — старателей, шахтеров, обитателей суровой тайги. Роман был написан на основе долгих наблюдений, отличного знания быта, условий таежного труда, которые открылись автору не как стороннему наблюдателю. Родившись в семье золотоискателя на прииске Южном, с юных лет Антонина Коптяева работала со старателями в амурской тайге.

Наблюдения, почерпнутые в золотоносном таежном крае, легли в основу следующего произведения Коптяевой — ее дипломной работы в литературном институте им. Горького — романа «Товарищ Анна» (1946 г.), в котором раскрывается образ человека с сильным и цельным характером. Личная жизнь главной героини Анны, руководительницы крупного золотодобывающего предприятия, фактически слившаяся с жизнью в обществе, на производстве, является главным содержанием книги. Автор показывает духовное обновление человека, неразрывно связанное с творческим трудом.

Эту мысль Коптяева последовательно проводит и в романе «Дар земли»(1963 г.), где на фоне напряженной борьбы за добычу приволжской нефти показывает картины зарождения новых взаимоотношений в трудовой семье.

После завершения работы над романом «Дар земли» Антонина Коптяева обратилась к новой для себе теме — историко-революционной. Роман «На Урале-реке» посвящен борьбе оренбургских рабочих против белоказаков Дутова и колчаковцев. В книге раскрывается способность автора широко охватить всю картину событий И одновременно представить ее читателю в детальных подробностях. В романе правдиво переплелись судьбы героев, созданных воображением писателя на основе изучения жизненного материала, и характеры действующих лиц, реально существовавших, таких, как Петр Алексеевич Кобозев — чрезвычайный комиссар по борьбе с дутовщиной, герой казахского народа Алибий Джангильдин, председатель оренбургского ревкома Самуил Цвиллинг, рабочий-большевик Александр Коростелев и другие.

Коптяева показала быт и нравы оренбургского казачества и в мирной жизни и во время гражданской войны. В первой книге романа «Год 1917-й» автор рассказывает о возникновении Оренбургской партийной организации, о всеобщей рабочей забастовке, вооруженной защите города от войск атамана Дутова, о приходе Советской власти в Оренбург. Вторая книга охватывает события гражданской войны в Оренбуржье в 1918 —начале 1919 года.

Яркое художественное выражение нашла здесь идея защиты революционных завоеваний, одухотворявшая героев обороны Оренбурга.

В творчестве Антонины Коптяевой большое место занимает в работа в очерково-публицистическом жанре. Книга очерков «Чистые реки» (1969 г.) и страницы из дневника писательницы — «Сибирские сокровища» (1971 г.) свидетельствуют об остроте чувства современности, о знании автором жизни народа.

Очерки Коптяевой отличает естественность интонации повествования, светлый лиризм. Описание природы она использует как средство для более полного раскрытия сути происходящих событий. Это проявляется и в небольших по объему, но богатых по содержанию очерках «Края родные», «О самом дорогом», «Память сердца», «Северное сияние»…

Всем своим творчеством Антонина Коптяева раскрывает общественное назначение человека, утверждая невозможность истинного счастья без ощущения нужности людям.

Е. Абрамович.

---

Он ел масло, мед, мясо, пил шоколад со свиным салом, однако получалось так, будто еда съедала его самого.

Не желая доставлять матери лишнее беспокойство, он настрого запретил Наташке подходить к нему. Он знал, как опасен туберкулез для подростков, но признать самого себя опасным для Наташки не мог: не верилось в это, и ему очень трудно было отсылать прочь сестренку с ее полудетскими заботами.

Даже тогда, когда болезнь окончательно свалила его, он считал свою слабость временным ухудшением и страдал больше от того, что так долго не оправдывал надежд матери и сестры.

Елена Денисовна сама понимала в медицине, видела и заключения врачей, и рентгеновские снимки. От нее не скрывали истины: распалось одно легкое, распадается другое, остановить процесс уже невозможно. Человеку нечем дышать. Спасение теперь было бы просто чудом.

В это время и пришла к матери мечта о чуде, которое может спасти ее большого больного ребенка. Началось с «душевного» разговора…

В пасмурный серый день Елена Денисовна стояла на крылечке своего дома, срубленного из толстых столетних лиственниц, прислушиваясь к надрывному кашлю Бориса.

«Даже на улице слышно, а чем только кашляет, ведь весь исчах!»-думала она, впервые боясь открыть дверь и войти: слишком больно было ей от этого кашля.

— Одна останешься скоро, — неожиданно сказал подошедший к крыльцу конторский сторож Павел.

В тоскливой задумчивости Елена Денисовна не расслышала, как постукивала его деревянная нога (вторая была обута в аккуратно подшитый валенок). Опустив худощавое, изрытое морщинами, но благообразное лицо с крупными чертами и клиноватой седенькой бородкой, он тоже прислушался к тому, как кашлял в своей комнате Борис.

— Дочь подрастет, не успеешь оглянуться — и замуж выскочит. Скучно будет тебе тогда…

— Уж не сватать ли меня собрался? Павел заметно покраснел.

— С хорошим, как брат к сестре, пришел, а ты язвишь! Я уже привык жить бобылем. О семейной жизни думать забыл, но одиноким себя не считаю. Есть утоление тоски отрадное.

— Какое же это утоление? Выпивка, что ли? — хмуро спросила Елена Денисовна, хотя никогда не видела Павла пьяным.

— От выпивки, кроме изжоги, нет ничего. Я о другом. — Павел подошел ближе, кряхтя присел на чисто выметенную ступеньку, выставив деревяшку из-под полы полушубка. — Я насчет веры в бога. Да, да, не усмехайся! Нынче все гордые стали: мы-де в коллективе, который опора для каждого. Верно, еще в старину люди говаривали: одна головня в поле не горит… Коллективом жить и работать веселее. Да только здоровому человеку, а каково больному? Кому она нужна, болячка-то моя? Ну, один раз поплачусь — послушают, может, и посочувствуют. А потом надоест, и слушать не станут, еще и к черту пошлют. А богу-то я каждый день, каждый час могу пожаловаться, он меня не отбросит, как ветошку.

— Но и не поможет.

— Пусть не поможет. Не все наши просьбы исполнять! Может, я еще недостоин божьей милости.

— Не выслужился!

— Очень просто, что не выслужился. Но глядит на меня терпеливо кроткий лик и словно склоняется, шепчет: веруй, веруй, и спасет тебя вера твоя.

— От чего спасет-то?

— От тоски хотя бы! Есть существо, с которым, в любое время поговорить можно. Оно всего меня насквозь видит, и я перед ним лукавить не стану.

— С людьми-то устаешь хитрить, — проворчала Елена Денисовна, охваченная духом противоречия.

— Ни перед кем я не хитрю, но только с одним господом богом начистоту разговариваю, он с меня за мою серость не взыщет, ума у него своего довольно.

— А мы все дураки, значит. Ах, ты-ы, серый! Не был бы об одной ноге — загремел бы сейчас отсюда!

— Видишь, неладно сказал — ты и осердилась. А с богом-то я, глупый человек, за всяко просто разговариваю. Не боюсь я его, а люблю. Большое утешение — любить бога и верить, что он всегда с тобой.

— Аминь.

— Зря так, Денисовна: ты тоже одинокая теперь. Тошно ведь бывает! Вот и обратилась бы к богу. О сыне помолилась бы. Врачи-то не помогают — значит, не могут; а он все может. Ну, что тебе, трудно попросить его? Утопающий за соломинку хватается, а ты духовное милосердие отрицаешь.

— Натерпелись мы уже от этого милосердия! — сердито сказала Елена Денисовна, вспомнив, как пробовала молиться ее мать.

Мать тоже не верила в бога. Переселенка из владимирских крестьян, она прошла по Сибири пешком не одну тысячу верст, следуя за повозкой отца и мачехи. Не поладив с мачехой, ушла с отцовской заимки, батрачила у местных кулаков, пока не встретилась с крепким парнем-сибиряком, промышлявшим охотой. Нелегко вначале пришлось молодоженам, но они не унывали. Появился свой домик, пошли дети. Потом вдруг началась война. Елена Денисовна хорошо помнила отца. Его убили в шестнадцатом году под Луцком, тогда же погибли два ее старших брата. Мать больше не выходила замуж, хотя никогда не упоминала о погибшем. Только однажды, разнимая младших сыновей, сказала сурово:

— Ох вы, безотцовщина горькая!

Когда в праздники поп совершал обход по домам глухого сибирского городка, мать давала дочке пятак и уходила во двор. Елена вводила священника в горницу, совала денежку дьякону и пряталась за спины любопытно глазевших братьев. Молоденькая девушка не умела молиться и не ощущала в этом никакой потребности.

Во время гражданской войны пьяные казаки зарубили на улице обоих ее братьев-подростков.

Тогда соседки сказали матери:

— За грехи наказывает тебя бог. Молиться надо.

На всю жизнь запомнила Елена Денисовна, как пыталась молиться, ее мать.

С тяжелым вздохом становилась сибирячка пере^ иконой на колени, по-мужски размашисто крестилась, припадала головой к полу, но слова произносила совсем неподходящие.

— За что ты их покарал? — гневно вопрошала она, ожесточенная душевной мукой за нелепую и страшную казнь своих последних сыновей. — Что они тебе сдела ли? Ты меня суди, а не их.

В конце концов ее беседы с богом закончились тем, что она встала и, вскинув к образу лицо, сказала:

— Если ты есть такой, за что тебе кланяться?! Вот дочка осталась. Может, и ее приберешь? Только тогда я тебя, спасителя, на лучину исщеплю. Чем еще ты меня наказать сумеешь? Грешнику в аду легче, чем матери, пережившей смерть своих детей!

Никогда, при самых тяжелых переживаниях, не приходило в голову Елене Денисовне искать утешения в молитве, но убежденность старого инвалида невольно тронула ее. Потом он заходил еще, и женщина уже вдумчивее прислушивалась к его речам. Так явилась мечта о чуде, вызванная жаждой спасти сына. А вдруг ей откроется то, что было закрыто для истерзанной и озлобленной души матери?

— Зачем он к нам зачастил? — ревниво спрашивала Наташка, обеспокоенная посещениями Павла. — Чего ему здесь надо?

В другой раз она прямо спросила:

— Может, ты за него замуж выходишь?

— Чур тебе, длинный твой язык. Выбрось глупости из головы! Павла пожалеть надо: он инвалид, пострадал в шахте от взрыва.

— Все равно нечего ему сюда ходить. «Сестра моя!» — передразнила Наташка. — Святоша он, вот кто.

— Это тебя не касается, дочка. Отчего не может посторонний человек зайти ко мне?

«Отчего» — девочка не могла ответить. Просто неприятно ей было, что за столом сидел такой посторонний, пусть даже инвалид, и таинственно о чем-то шептался с матерью.

Однажды ночью, крадучись, чтобы не услышала дочь-комсомолка, Елена Денисовна поднялась с постели и опустилась на колени, обжигаемая волнением и стыдом. С чего начать? Она не знала ни одной молитвы.

— Господи, ведь не ради себя, ради Бореньки! — горячо вырвалось у нее, и это прозвучало как самое естественное вступление к просьбе о чуде. — Господи, помоги нам спасти его. Ведь я себе места не нахожу, господи! Спаси мне сына, если можешь, — со всей силой страсти прошептала женщина. — Тебе это ничего не стоит, а у меня теперь вся жизнь в детях.

11

Перед концом рабочего дня в больницу, выполняя наказ матери, заглянула Наташка. Проворная, как олененок, она легко протопала по длинному коридору, су-дула нос в двери пустого кабинета-дежурки- и задержалась у палаты родильниц, привлеченная видом кормящих матерей: очень уж забавно чмокают сосунки…

Ты что здесь делаешь? — Голос матери, прозвучав у самого уха, заставил девочку вздрогнуть.

— Да вот смотрю. Смешные какие! Ничего тут смешного нет! — строго сказала Елена Денисовна, отводя дочь от двери. Лицо у нее усталое, скорбное.

— Плохо Боре?

Елена Денисовна кивнула. Борис второй день лежал в больнице.

— Пойдем к нему.

Уже давно Борис сильно исхудал, казалось — сильнее похудеть невозможно, но сейчас, увидев его, Наташка просто обомлела. Но не столько худоба брата поразила девочку, сколько испуганный и даже виноватый взгляд, каким он окинул подходивших мать и сестру. Почему во взгляде широких черных его глаз появилась виноватость? Чего он испугался? Не хватало сил приподняться… Неужели он думает, что они всерьез поверили его обещанию колоть дрова и носить воду? У Наташки защипало в носу, и слезы жалостного волнения навернулись на глаза. Но голос матери, удивительно спокойный, вернул ей твердость. Надо было крепиться и «не показывать вида».