Андрей Бильжо - Заметки пассажира. 24 вагона с комментариями и рисунками автора

• Название: Заметки пассажира. 24 вагона с комментариями и рисунками автора
• Автор: Андрей Бильжо
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-27176-2

Однажды писатель Александр Кабаков предложил художнику Андрею Бильжо написать о железнодорожных путешествиях, которые ему пришлось совершить в жизни. Художник Бильжо немного удивился, но написал один рассказ. Постепенно таких историй и рисунков к ним набралось на целый поезд. В 24 главах – вагонах поезда – проезжают перед глазами читателя разные страны и разные времена. Мелькают портреты людей, предметы из прошлого, воспоминания, ассоциации… Эта книга – рассказ о жизни, а проницательный и остроумный взгляд автора – пишущего художника и психиатра – делает его особенно увлекательным.

---

К платформе товарного состава уже прикреплена грузовая машина с крытым брезентом кузовом. Теперь-то точно знаю: ГАЗ-51. В кузове – видавшие разные виды спальные мешки; штопаные палатки; закопченные кастрюли и мешки с остатками фасоли, лука, какой-то ненужной старой обуви членов экспедиции женского пола. – По дороге поменяете у казашек себе на еду, не везти же в Москву, в самом деле…

Мой старший напарник, водитель и бывший зэк Костя Перов, остепенился и не собирался пить так истерически и самозабвенно, как он это делал, когда мы ехали из Москвы. Обратно Перо ехал тоже другим. Он был влюблен в замужнюю повариху. Разлука и неразрешимость ситуации сделали его задумчивым и романтичным. Поэтому в дорогу он взял только шесть бутылок водки.

До свидания, Алма-Ата. На частых остановках к нам бежали казашки в галошах, а уходили, точнее уковыливали, в лодочках и туфлях на каблуках, которые их превращали в клоунесс. А у нас оставалось мясо, рыба, кумыс. Фасоль, правда, пришлось просто подарить – местные дамы считали, что это красивые камешки, а наши аргументы, что если эти камешки сварить, то они станут не хуже картошки, их смешили.

Однако спустя трое суток стал подступать голод. Вокруг степь. Магазинов нет. Менять уже нечего. Стоим несколько часов. Перо почувствовал что-то своим профессиональным нутром. Вечером он мне сказал:

– Давай я тебя подсажу. Посмотри, что в соседнем вагоне?

Я заглянул в маленькое оконце наверху. Вагон дополна был загружен кабачками.

Операцией руководил Костя, он же стоял на стреме. А я работал форточником. Кабачки вылетали из окна прямо в шершавые ладони напарника и тут же складировались в пустые спальные мешки. Такого они еще не видели. Мы тут же раскочегарили примус, разлили по чуть-чуть. Я отрезал первую дольку, чтобы бросить ее в кипящее на сковородке масло… Немая сцена. В наших глазах ужас и счастье, что в сумме дает недоумение. Кабачок на разрезе был кроваво-красным.

– Это арбуз… – тихо проговорил Перо.

– Точно, арбуз, – попробовав, подтвердил я.

Длинные, нежно-зеленые, ничем внешне не отличающиеся от кабачка. Ни до, ни после я не видел и не пробовал таких арбузов. Они были поразительно сладкие. А косточки были белые, вроде как незрелые. Да, обманчива внешность, все нужно попробовать, все потрогать, все попытаться понять. На следующем перегоне я выкинул из вагона этих ягод штук двадцать. Перо прятал их профессионально и веселился – это была его стихия. Он меня уважал, а мне это было почему-то приятно, но стыдно и страшно.

Забегая вперед, скажу: арбузов я в Москву привез много, и мы с ними встречали Новый, 1970 год.

Мог бы, конечно, привезти и больше, но… когда я проснулся на следующий день после ограбления вагона (а как еще сказать?), мне показалось, что я на съемках фильма. Мы стояли около маленькой станции, которая была запружена людьми. Это были военные в выцветших гимнастерках, с перебинтованными головами и на костылях, а женщины в фартуках и косынках несли им банки с молоком, пирожки, миски с картошкой. Это кино я видел много раз.

Двое из военных подошли к нашей платформе. Ловко перепрыгнули через ее борт, и мы поехали вместе. Костя достал арбузы, водку, они – хлеб. Мы выпили. Оказалось, что ночью нашу платформу присоединили на горке к военному эшелону, который шел из Семипалатинской области, где только что закончился военный советско-китайский пограничный конфликт. Про остров Даманский все знали, да я и сам бросал в китайское посольство чернильные пузырьки, но вот про Семипалатинск не знал никто. Мы слушали рассказы двух контуженых лейтенантов и молчали. Я, московский подросток, и зэк-водила Костя Перов. Я продолжал взрослеть.

Вагон 5. Столкновение

Мы ехали квартирьерами. Это очень гордо звучало. Красивое слово, ответственное поручение. Нас было десять – восемнадцатилетних студентов-медиков. Мы должны были за неделю подготовить… нет-нет, не квартиры – бараки для жизни ста пятидесяти девушек. И главное – не уехать обратно, а остаться с ними там на два месяца. Предвкушение искушения!.. Стоит ли вообще описывать это томление в указанном выше возрасте? Может быть, и стоит, учитывая тот факт, что знаю я про это еще и как психиатр, занимавшийся именно этим возрастом, да места не хватит. Впрочем, каждый это помнит… Или узнает еще.

В общем, поезд нес нас, молодых, горячих, красивых, навстречу приключениям, любви и арбузам. Надо сказать, что отобрал нас туда, как в старом американском вестерне, старший друг-однокурсник, бывший десантник, могучий мужчина со шрамом через всю щеку от глаза до подбородка. Он был назначен командиром этого сельхозотряда «Ахтуба» и в этом качестве призван был отвечать за целость и сохранность девушек, а мы – мы никак не имели права его подвести. Здесь, пожалуй, я сокращу дорогу до пункта назначения, тем более что дорога обратно важнее.

Ну вот, собраны и застелены сто пятьдесят кроватей, над которыми натянуты пологи от комаров. От кого же еще? Покрашены сортиры, выставлены столы под навес. Миссия выполнена. Да вот и толпа красавиц! Только командир совсем другой. Властная, здоровая, горластая, грудастая рыжая баба. Старшекурсница. Сразу конфликт. Один, другой, третий. А где же наш Саня? Тишина в ответ.

Мы собирали арбузы и объедались ими. Ели так. Бросали арбуз на землю – он раскалывался, а в центре оставался комочек без косточек. Серединка. Ее-то и ели. Или – разрезали арбуз на две равные части, двое садились на колени напротив половинок, руки за спину, и кто быстрее съест. Мы тайком пили портвейн, крутили романы и после отбоя таскались на сеновал. Рыжая была похожа на надсмотрщика. Она охотилась за нами и, кажется, получала удовольствие, когда ловила, отчитывала и наказывала. О том, что такое садизм, я узнал позже, когда стал психиатром. Где же ты, Саня? И вдруг эта новость… Все! Как будто арбуз выскользнул из рук и разлетелся на мелкие кусочки. Никакой вкусной серединки. Он разлетелся вдребезги. Оказывается, за день до отхода поезда с отрядом «Ахтуба» Саня выбросился из окна. Все сразу стало другим. Цвет арбуза пугал, романы оказались скучными, свидания на сеновале превратились в сходки. В общем, начался бунт. Бунт против рыжей. Она в наших глазах олицетворяла то, что мы не любили и чего в Советском Союзе было много: ложь, пафос, несправедливость. Я был лидером. Эта история докатилась до Москвы. Поднялся шум. Меня выгнали из отряда.

И вот мы сидим на станции Ахтуба. И ждем поезда в Москву. Я, выгнанный, за компанию со мной мой товарищ Вова, девушка со сломанной ногой в гипсе, которую я любил, и, видимо смотрящий за нами, уже прошедший армию наш однокурсник Андрей Панасенко, из окружения рыжей. Сели на поезд вечером, после распития дежурного портвейна отошли ко сну.

Утром, заговорщически подмигивая, Панасенко зашел к нам в купе, и мы пошли курить в тамбур.

– Ну чего, мужики. Мне повезло! Баба со мной на верхней полке ехала классная! Грудь – во! Как два арбуза! Не, в натуре, я ее …!

– Да ты ж ее не видел. Мы сели в поезд, уже темно было. Все спали.

– А чего там видеть-то? Жаль, она скоро выходит.

Честно говоря, я и сейчас не знаю, верить в это или нет. Впрочем, у него много было таких рассказов:

– А чего? Я одну в ложе, в театре, во время антракта. Не, я ее не знал. В антракте познакомились…

Пауза. А он дальше:

– Это что, вот я однажды стюардессу… В самолете… Во время полета…

Последняя история мне до сих пор не дает покоя. Каждый раз, когда я куда-нибудь лечу и вижу стюардессу, я вспоминаю Панасенко. Ну где? Где в самолете можно это сделать со стюардессой? И в какой момент? Каждый раз во время полета мучаюсь этими вопросами.

Ну а в Москве меня хотели выгнать из института. Дали испытательный срок. Обошлось, в общем, пронесло.

Вот, собственно, и вся история. Почему так поступил Саня, что произошло с ним – до сих пор загадка. Рыжая стала крупным акушером-гинекологом. А Панасенко – урологом. В середине 90-х я его встретил на пивной точке. Пьяного, спившегося, отовсюду уволенного… Вот так. Поезд одного сломался и встал. Поезд другого – ушел. А кто-то мчится с комфортом в СВ, перебирая в памяти свои железнодорожные поездки и не зная, до какой остановки едет его личный состав.

Вагон 6. Дромомания, или Вагабондаж

Два этих красивых слова – психиатрические термины, обозначающие периодически возникающее стремление к перемене места, к поездам, к бродяжничеству. При появлении этого влечения, не раздумывая о последствиях, больной бросает семью, работу, учебные заведения. Человек в этом состоянии оказывается на пристани, на вокзале и часто без денег едет куда попало. Скитания продолжаются дни, недели. Это, конечно, из области психических расстройств, но в каждом перемещающемся из точки А в точку Б есть немного дромоманического.