Владимир Киселёв - Весёлый Роман

• Название: Весёлый Роман
• Автор: Владимир Киселёв
• Издательство: "Молодая гвардия"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1972

---

— Что значит «неклен»?

— Так это дерево называется. Есть клен, а эта порода назы­вается неклен.

Значит, дерево, на котором тогда, на рассвете, щебетали и шевелились тысячи воробьев, не было кленом. Странно. Хотя на нем действительно были какие-то другие листья.

— И вдруг, — продолжала Вера, — ты встал в такую позу, будто опираешься локтем на барьер или ограду. Помнишь?

— Нет, — ответил я, хотя в действительности помнил, как это было. Очень глупо.

— Ты стоял так, как это делают мимы в цирке или на эстра­де. Но на сцене это никогда не производит такого впечатления. А тут, на улице, прохожие останавливались, разинув рты. Какая-то старушка посмотрела на тебя, не поверила своим глазам — на что это ты опираешься, надела очки, снова посмотрела и пошла дальше в полной растерянности. Ребятишки вокруг тебя помирали от хохота, а ты стоял так, словно все это тебя совер­шенно не касается, а потом сделал вид, что берешь что-то этого воображаемого барьера, и вдруг у тебя между пальцами оказалась — неизвестно откуда — зажженная сигарета.

— Ну, это простой фокус, — сказал я.

Мы еще долго ходили по парку и разговаривали, хотя оба знали, что Вере давно пора домой. Она была у сына. Он живет у ее родителей. Когда моя мама узнала об этом, она язвительно сказала: «Дякую вам, мамо, за вашу науку: колисали ви мене, колишіть онуку» 6 .

Я его видел. Его зовут Андрюшка. Четыре года. Очень серьезный рослый малый. Он, мне показалось, чем-то похож на генерала. На генерала в коротеньких штанишках.

У Вериных родителей был телефон. Виктор мог туда позвонить или зайти. Мы об этом не говорили, но оба помнили об этом.

Я посадил Веру в троллейбус, а сам пошел пешком, чтоб прийти позже. Мы вместе не возвращаемся.

Я читал статью о телепатии. Уже не помню, где — в журнале «Наука и жизнь» или даже в газете. Там доказывалось, что, в об­щем, никакой телепатии не существует. Приводились всякие факты. Пока читаешь — тебе понятно, что телепатии нет и быть не может. Но потом ты забываешь, что там написано. И вспоми­наешь Вольфа Мессинга.

Я, когда еще учился в восьмом классе, видел его выступле­ние. Батя меня повел. В заводской клуб. Что б там ни писали про то, что он развил в себе наблюдательность, а это похо­же на чудо. Пусть те, которые пишут, разовьют. А тогда го­ворят.

Но дело не в Мессинге. Дело в моей маме. Ведь не знала она и не могла знать, откуда я вернулся и о чем разговаривал.

— Иди ужинать, — сказала она мне сердито. И когда я вы­шел на кухню и с большим подъемом принялся за здоровенный кус мяса из борща, мама предупредила с угрозой: — Вот что, Ромка. Вера тебе предлагала деньги на ремонт мотоцикла. Смотри не бери. Это последнее дело — брать деньги у женщи­ны. Да еще у такой, что старше тебя.

Я уже привык к маминым штукам и все же чуть не подавил­ся. Вера мне в самом деле предложила денег на ремонт мото­цикла.

— Я сама тебе дам. Хоть с деньгами у нас сейчас не очень… Мог бы сразу сказать, сколько нужно. Слишком загордился.— Она чуть улыбнулась. — Ладно. Віз ламається, чумак розуму набирається 7 .

Я искоса посмотрел на маму. Она многое замечает в дру­гих. Телепат. Но заметила ли она в самой себе, что не меньше меня боится — а вдруг Виктор узнает?

— Ой, Ромка, Ромка, — сказала мама. — «Буде каяття, та не буде вороття» 8 . Какой-то ты нестойкий. Нужно было тебе в армию… А почему ты в партию не поступаешь?

Я растерялся. У мамы повороты мысли — как на слаломе.

— Сами же говорите, что нестойкий. Значит, рано еще.

— Я хочу, чтоб ты был партийным.

Перед тем, как включить станок, я еще немного покантовал­ся, посмотрел свежий номер нашей многотиражки «Завод за­водов». Черным шрифтом под рубрикой «Береги время» там было напечатано:

«За эту минуту на земле родилось 114 человек. Шесть из них — близнецы. 68 человек вступили в брак. Добыто 3 тысячи тонн угля, выплавлено 700 тонн стали и чугуна. Выпущено 4600 пар обуви. Сделано 68 автомашин. Выкурено 280 тысяч си­гарет и папирос. Куплено 110 тысяч газет. Съедено 4 тысячи тонн пищевых продуктов.

Что ты успел за эту минуту?»

Странный вопрос. За эту минуту я, как и все, к кому обраща­лась наша многотиражка, успел только прочесть эту заметку.

Но и вообще в этот день мне не удалось попасть в число людей, которые так много сделали, съели и выкурили. Я потерял с час, пока перестраивал станок на новую деталь. В рабочее вре­мя собирал профсоюзные взносы. Есть у нас такие деятели, что из них только тысячетонным прессом взносы выдавишь.

Кроме того, я раздумывал о нашем вчерашнем разговоре с Вилей, а философия не способствует производительности труда.

— Послушай, — спросил я у Вили, — это Маркс сказал, что свобода осознанная необходимость?

Виля обрадовался так, словно всю жизнь ждал от меня это­го вопроса.

— Грубая ошибка. И распространенная. Правда, обычно счи­тают, что это выражение Энгельса из «Анти-Дюринга». А в дей­ствительности первым написал это Бенедикт Спиноза, а развил эту мысль Гегель. Энгельс, конечно, был согласен с Гегелем, но внес некоторые, так сказать, уточнения. Он говорил, что осознание необходимости является лишь условием свободы, а не самой свободой. А свободой в «Анти-Дюринге» Энгельс назы­вает способность принимать решения и господство над нами самими и над внешней природой.

В общем, я уже убедился, — пока сам не сядешь за этот «Анти-Дюринг», черта лысого что-нибудь поймешь.

А после обеда в цех пришел Шурик Лисовский. Привел ка­ких-то американских инженеров. Я его не видел с экзаменов на аттестат зрелости. Шурик и в школе не был дистрофиком, а сейчас его совсем разнесло. Это был единственный парень в нашем классе, который приносил с собой в школу термос с какао и запивал им на переменках бутерброды. Первый уче­ник. А парень средний. Сейчас на нем был новенький, необмятый костюм, белая рубашка, казалось, светилась, галстук сверкал.

Куда мне было против него при моих кедах, в моих хлопча­тобумажных штанах с несмываемыми пятнами масла, в моей мя­той клетчатой рубашке.

Когда мы с ним здоровались, я ему почтительно подал за­пястье правой руки. Шурик пожал мне запястье, как будто так и следовало. Как будто в самом деле боялся запачкаться.

Он спихнул ненадолго своих американцев нашему начальни­ку цеха Лукьяненко, который запросто чешет по-английски, и рассказал мне, что учится на международном факультете, что будет дипломатом, а может, пойдет и по научной линии — в аспирантуру. И как-то так у него ловко получилось, что он мне искренне сочувствует в связи с тем, что меня на большее, чем токарь, так и не хватило.

— Где уж нам уж, — сказал я. — У тебя нет пятачка? Шура порылся в карманах.

— Нет, — сказал он нерешительно. — Но может, тебе боль­ше?.. Так я…

— Странно, — перебил я его. — Во всем остальном ты со­всем похож на свинью. Только пятачка и не хватает.

Шуру этим не проймешь. Он только самодовольно улыб­нулся:

— Ты так и остался шутом.

Это врут, когда говорят «легкие и светлые школьные годы». Не легкие. Мне сейчас легче. Слишком многое нужно было ре­шить. Слишком во многом разобраться. В себе. И в других.

Я никогда не был лучшим учеником. Не был и худшим. Но когда обо мне мои соученики говорили со снисходительной усмешкой «шут», они не понимали, что это я их защи­щал от всех несправедливостей, способных поломать любую душу.

Но что Шурику до этого. Его душу, как дождевого червя, всегда можно было разрезать на куски, и каждый кусок без осо­бых огорчений полез бы в свою сторону.

Шут. Школьное прозвище. А Теркин шут? Вася Теркин, кото­рый помогал людям в самые трудные минуты. Тоже шут?

После работы я забежал в парикмахерскую. Это совсем не­большая парикмахерская при нашем клубе. В ней только один мастер — Миша, с лицом, которое обрастает щетиной через час после бритья, с грустными умными глазами и несмешными анекдотами. То есть сами по себе они, возможно, и смешные, но Миша их очень несмешно рассказывает.

— Постричь? — спросил Миша и, обращаясь к двум школь­никам, которые ждали, пока Миша лишит волос какого-то замурзанного парня ясельного возраста, пояснил: — Этот това­рищ — основатель нашего учреждения и поэтому имеет право стричься, бриться и одеколониться вне очереди.

— Нет… Я на минутку…

Миша обязался бесплатно стричь меня, Вилю и Николая до самой нашей смерти. «Или моей», — не забыл он уточ­нить.

Он мотоциклист, но не гонщик, а болельщик, сам он ездит на дорожном мотоцикле. У него «Ява-250». Как-то он зашел к нам, ему нужно было заменить сальник, и с тех пор мы подру­жились.

Он принадлежал к тому типу людей, которым поручи при­шить пуговицу — пришьют так, словно на нее будет пристегну­то северное полушарие земли к южному. Серьезный человек. По его мнению, больше всего парикмахеров на душу населе­ния было на Запорожской сечи. Все запорожские казаки бри­ли головы наголо, оставляя только чуб, «оселедець», хохол — отсюда и пошло это выражение «хохлы». И кто-то должен был регулярно брить эти головы и холить чубы.