Борис Аверин - Владимир Набоков: pro et contra

• Название: Владимир Набоков: pro et contra
• Автор: Борис Аверин
• Издательство: Русский Христианский Гуманитарный Институт
• Жанр: Критика
• Год: 1999
• ISBN: 5-88812-058-8

В первый том двухтомника «В. В. Набоков: pro et contra» вошли избранные тексты В. Набокова, статьи эмигрантских критиков и исследования современных специалистов, которые могут быть полезны и интересны как для изучающих творчество В. Набокова, так и широкого круга читателей.

---

Набоков часто упоминал о задаче художника скрывать вещи от своего читателя, для того чтобы обеспечить ему радость открытия новых пластов значения. Например, в своих воспоминаниях «Speak, Memory» (1951) — «Другие берега» (1954) — он определяет свою собственную художественную стратегию, когда рассуждает:

…something in a scrambled picture — Find What the Sailor Has Hidden — that the finder cannot unsee once it has been seen (Набоков 1951/1966: 311).

…как на загадочных картинках, где все нарочно спутано («Найдите, что Спрятал Матрос»), однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда (Набоков 1954: 266).

В романе «The Gift»/«Дар» он вновь высказывает представление о сокрытии вещей от читателя в следующих словах:

Everything had acquired a sense and at the same time everything was concealed. Every creator is a plotter (Набоков 1963: 165).

Все было осмыслено, и вместе с тем все было скрыто. Всякий творец — заговорщик (Набоков 1937–8, 1952/ 1975: 193).

И в своем романе «Bend Sinister» ((1947) не переведен на русский язык) он пишет о радости открытия, утверждая, что:

…the glory of God is to hide a thing and the glory of man is to find it (Набоков 1947/1972: 94){341}.

Несомненно, эти утверждения говорят о чем-то важном в поэтике Набокова. Но в то же время они типичны для модернистской поэтики вообще. Мы хотели бы подчеркнуть, что модернисты — современники Набокова, например, Марина Цветаева, говорили похожее о радости открытия, вызванной скрытыми значениями: «несравненная радость открытия в сокрытии» (цит. по: Тарановский 1976: 4 и 136). Мандельштам же подчеркивает «слезы радости, настоящей радости узнавания» («Слово и культура» (1921) в: Мандельштам 1971 (II): 226).

Такие параллельные утверждения симптоматичны. Ибо между набоковскими стратегиями и модернистами типа Цветаевой, Мандельштама и других существует множество родственных связей. В заключение мы хотели бы напомнить, что эти родственные связи заслуживают дальнейшего изучения[387].

Перевод с английского Пеетер Тороп

ЛИТЕРАТУРА

Гоголь 1973: Гоголь Н. В. Сочинения в двух томах. М.,1973.

Достоевский 1956–8: Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 10 т. М., 1956–1958.

Жолковский 1986: Zholhovshy A. Writing in the Wilderness. On Brodskij and a Sonnet // Slavic and East European Journal 30: 3 (1986).

Левинтон, Тименчик 1978: Левинтон Г. А., Тименчик Р. Д. Книга К. Ф. Тарановского о поэзии О. Э. Мандельштама // Russian Literature 6: 2 (1978).

Лермонтов 1969: Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. М., 1969.

Мандельштам 1971: Мандельштам О. Э. Собр. соч.: В 3 т. New York, 1971.

Мейер 1988: Meyer P. Find What the Sailor Has Hidden. Vladimir Nabokov's «Pale Fire». Middletown, 1988.

Минц 1972: Минц З. Г. Блок и Гоголь // Блоковский сборник. 2 (1972).

Мопассан 1956: Maupassant, Guy de. Contes et nouvelles. Paris, 1956.

Набоков 1930/1938: Набоков В. (= В. Сирин). Соглядатай. Paris, 1938.

Набоков 1934/1936: Набоков В. (= В. Сирин). Отчаяние. Berlin, 1936.

Набоков 1937–8, 1952/1975: Набоков В. Дар. Ann Arbor, 1975.

Набоков 1947/1972: Nabokov V. Bend Sinister. London, 1972.

Набоков 1951/1966: Nabokov V. Speak, Memory. An Autobiography Revisited. New York, 1966.

Набоков 1954: Набоков В. Другие берега. New York, 1954.

Набоков 1963: Nabokov V. The Gift / Translated into English by Michael Scammel and Dmitri Nabokov in collaboration with Vladimir Nabokov. London, 1963.

Набоков 1965: Nabokov V. The Eye / Translated into English by Michael Scammel and Dmitri Nabokov in collaboration with Vladimir Nabokov. New York, 1965.

Набоков 1966: Nabokov V. Despair / Translated into English by Vladimir Nabokov. London, 1966.

Набоков 1969: Nabokov V. Ada or Ardor. A Family Chronicle. London, 1969.

Набоков 1973: Nabokov V. Strong Opinions. New York, 1973.

Набоков 1981: Nabokov V. Lectures on Russian Literature / Edited by Fredson Bowers. New York, 1981.

Песонен 1987: Pesonen P. Vallankumouksen henki hengen vallankumouksessa. Tutkielma Andrei Bely in romaanista Peterja sen aatetaustasta. Helsinki, 1987. (Slavica Helsingiensia, 1. 2.)

Пушкин 1969: Пушкин A. C. Собр. соч.: В 6 т. М., 1969.

Ронен 1983: Ronen О. An Approach to Mandel'stam. Jerusalem, 1983.

Смирнов 1985: Смирнов И. П. Порождение интертекста (Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б. Л. Пастернака). Wien, 1985. (Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 17.)

Тамми 1981: Tammi P. Some Remarks on Flaubert and Ada // The Vladimir Nabokov Research Newsletter. 7 (1981).

Тамми 1986a: Tammi P. Invitation to a Decoding. Dostoevskij as Subtext in Nabokov's «Priglasenie na kazn» // Scando-Slavica. 32 (1986).

Тамми 19866: Tammi P. A Nosological Note on «The Eye» // The Nabokovian. 17 (1986).

Тамми 1989: Tammi P. Three Double-Bottomed Allusions in «Pale Fire», «Ada», «Priglasenie na kazn» // The Nabokovian. 23 (1989).

Тамми 1990а: Tammi P. Seventeen Remarks on Poligeneticnost' in Nabokov's Prose // Studia Slavica Finlandensia. 7 (1990).

Тамми 19906: Tammi P. Review of Мейер 1988 // The Russian Review. 49: 2 (1990).

Тамми 1991: Tammi P. Text, Subtext, Intertext. On Applying Taranovsky's Analytic Method (with Examples from Finnish Poetry) // Semiotica. 87 (1991).

Тарановский 1976: Taranovsky K. Essays on Mandel'stam. Cambridge 1976.

Тименчик 1975: Тименчик Р. Д. Автометаописание у Ахматовой // Russian Literature. 4: 10/11 (1975).

Тынянов 1921/1975: Тынянов Ю. Н. Достоевский и Гоголь. Letch-worth, 1975.

Чехов 1974–82: Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1974–1982.

© Pekka Tammi, 1992.

Нора БУКС Двое игроков за одной доской: Вл. Набоков и Я. Кавабата{342}

Традиционный метод критики — выявление художественных влияний, — как правило, вызывал у Вл. Набокова саркастическую улыбку. На лекциях в Корнеле он шутливо объяснял литературные совпадения существованием телепатической связи между писателями[388]. Набоковское игровое толкование камуфлирует другой, безусловно, менее тривиальный прием анализа, построенный на сближении произведений, исключающих условие непосредственного интертекстуального взаимодействия. Применение его, несмотря на кажущуюся эксцентричность, позволяет обнаружить и объяснить параллелизм некоторых литературных явлений, иначе говоря, рассмотреть культурологическое движение на более глубинном уровне.

Примерами такого сопоставления я выбрала роман самого Вл. Набокова «Защита Лужина»[389] и роман японского прозаика Ясунари Кавабаты «Мастер или Турнир Го»[390]. Набоков и Кавабата — писатели одной художественной величины, одного литературного поколения (они даже родились в тот же год), но разных и, казалось бы, далеких культур. Роман «Защита Лужина» написан Набоковым в 1929 году по-русски и опубликован в Берлине в 1930-м. В английском переводе он появился лишь 35 лет спустя. Кавабата, который в Токио учился на факультете английской филологии и внимательно следил за европейской литературой, русского языка, однако, не знал и, следовательно, с «Лужиным» знаком не был. Свой роман «Турнир Го» он написал в начале 50-х.

Тема обоих произведений — игра, но не просто игра, а самая интеллектуальная, творческая ее форма, сочетающая признаки искусства и соревнования, требующая от игрока фантазии воли. Знатоки называют Го — китайской разновидностью шахмат. Их условия сходны. Два соперника ведут игру на доске, разделенной на квадраты (в Го — 361, в шахматах — 64) белыми и черными фигурами. Время партии строго регламентировано. Победа в Го заключается в захвате территории противника, в шахматах — в захвате короля. В Го так же, как в шахматах, до относительного недавнего их институирования, чемпион выбирает себе противника и вызывает его на турнир. Этика шахмат и Го отражает моральные законы древних схваток, шахматы — рыцарских турниров, Го — боев самураев. Желающий победить обязан атаковать. Отказ от атаки понимается как отсутствие храбрости у игрока, психологическая растерянность, которая неизменно ведет к проигрышу. Способность к неожиданным нападениям, воинствующий дух, готовность к риску сочетаются у сидящих за доской с выдержкой, самообладанием, огромным напряжением воли. В Го имеющий более высокое звание играет белыми фигурами. Оспаривающий титул начинает атаку, первый ход делают черные. В обоих романах главный герой, мастер Шусаи и гроссмейстер Лужин, развивает защиту.

Сравнение произведений Набокова и Кавабаты обнаруживает неожиданный параллелизм в разработке и воплощении темы. Повествование романа Кавабаты составляет описание последнего турнира стареющего прославленного мастера Го. Сюжет набоковского романа фактически сводится также к последнему турниру Лужина, известного шахматного маэстро, но уже «застывшего в своем искусстве» (107). Детство, которое поначалу вводится в повествование на правах воспоминания[391], в ретроспекции опознается самим Лужиным как начало его жизненной партии[392], а женитьба — как комбинация, разыгрываемая реальностью[393].

В основе произведения Кавабаты лежит исторический факт, турнир Го, состоявшийся в Японии в 1938 году, а образ Мастера воспроизводит черты реального персонажа. Как отметил в своей книге D. Barton Johnson, Набоков также использовал знаменитую в истории шахмат партию А. Андерсена и Кизерицкого, проходившую в Лондоне в 1851 году[394]. Набоков сам упомянул о ней в предисловии к американскому изданию романа[395]. Добавлю, что Набоков, не склонный в своем творчестве к строгой документальности, воплотил в образе Лужина некоторые черты портрета и судьбы знаменитого шахматиста, бывшего чемпиона мира, Вильгельма Стейница. Среди шахматных звезд того времени Стейниц выделялся низкой, тучной, старообразной фигурой, всегда мрачным, словно скучающим видом, но за этой прозаической наружностью скрывался тонкий художник и яркий мыслитель. Стейниц страдал нервным расстройством, ему казалось, что из него выходит электрический ток, который передвигает фигуры на доске. Ср. у Набокова: «…движение фигуры представлялось ему (Лужину. — Н. Б.) как разряд, как удар, как молния, — и все шахматное поле трепетало от напряжения, и над этим напряжением он властвовал, тут собирая, там освобождая электрическую силу» (101)[396].