Николай Коляда - Селестина

• Название: Селестина
• Автор: Николай Коляда
• Жанр: Драматургия

Пьеса Николая Коляды написана по мотивам одноименной пьесы испанского драматурга 15 века Фернандо де Рохаса в предостережение от обманов сводней и дурных и льстивых слуг.

---

ПАРМЕНО. Я помолюсь Богу о моем отце, оставившем мне покровительницу, и о моей матери, препоручившей меня такой женщине.

СЕЛЕСТИНА. Не поминай о ней, сынок, Бога ради, слезы вот-вот брызнут.

Встала Селестина, постарела вдруг, плетется по дороге, луна светит. Идёт, плачет. Вот ведь человек — то смеётся, то рыдает. Такая она — Селестина.

Разве была у меня в этом мире другая такая подруга? Такая спутница, такая помощница в труде и заботах? Без страха шагала в полночь с кладбища на кладбище, будто днем, в поисках всего, что требуется для нашего ремесла. Не пропускала никаких похорон, ни христианских, ни мусульманских, ни еврейских. Самая темная ночь была ей нипочем, всё равно что для тебя день. Она говорила, что ночь — плащ преступника. (Шепотом.) Семь зубов вырвала она щипчиками для бровей у одного повешенного, пока я с него стаскивала башмаки. А входить в магический круг она умела лучше, чем я. Сами черти её боялись! Трепетали от страха, когда она кричала на них, опрометью мчались, спеша на зов. Ей-то уж не один черт не смел солгать, так она всех вышколила. С тех пор как я ее потеряла, никогда уж не слышу от них правды.

ПАРМЕНО. Если вы с нею знали одни и те же колдовские слова, в чем было её превосходство?

СЕЛЕСТИНА. Не знаешь поговорки, брат брату — рознь? Во всяком ремесле на хорошего мастера найдется лучший. Так и твоя мать — упокой Господь ее душу! — была первой в нашем деле. Стоило нам выйти на улицу, только на ее крестников и натыкались, — она ведь была повивальной бабкой шестнадцать лет подряд.

ПАРМЕНО. Когда тебя судили, — я тогда жил у тебя в доме, — вы уже хорошо были знакомы?

Остановилась Селестина, смотрит снизу вверх на Пармено, едва видит его лицо в темноте. Смотрит на него, слёзы вытирает.

СЕЛЕСТИНА. Еще бы! Вместе орудовали, вместе нас схватили и обвинили, вместе и наказали. Ты ведь был совсем маленьким. Страшно, что ты помнишь дело, позабытое всеми. Не будь Селестины, попалась бы твоя мать — мир ее праху! — не один, а много раз. Застигли ее ночью, когда брала она землю у могильного креста. Привели нас на площадь, поставили среди бела дня на помост, надели колпак на голову. И все это было ей нипочем. Ей-Богу, когда она на этом помосте стояла, казалось, что она всех, кто внизу, ни в грош не ставит, — такой был у нее вид и осанка.

Раскрылась ночь и увидела Селестина тот день: помост, на котором она и Клаудина у позорного столба в перьях вываленные и в размалёванных колпаках. Стоят две женщины, что хотели род человеческий продолжить, помочь людям быть свободными, стоят, а вокруг толпа беснуется, кулаками машет толпа, плюёт в их сторону…

Отмахнулась Селестина от наваждения. Вытерла слёзы. Пошла дальше по лунной дороге. Пармено за ней плетётся.

На что уж Вергилий много знал, а вот и его подвесили на башню в корзине всему Риму на погляденье. Но от этого он не лишился ни славы, ни имени своего.

ПАРМЕНО. Но ведь он не был осужден.

СЕЛЕСТИНА (вытерла слёзы). Молчи, олух! Что ты смыслишь в делах церковных? Её заставили сознаться лживые свидетели и пытки в том, чего не было. Но сердце, привычное к страданию, переносит его легче. Твоя матушка столько вытерпела на этом свете, Господь, надо думать, хорошо наградил её на том.

ПАРМЕНО. Хватит. Поговорим о делах насущных, это важней, чем вспоминать мертвецов. Ты забыла, что обещала свести меня с Ареусой?

СЕЛЕСТИНА. Раз обещала, значит не забыла. Зайдем к ней по дороге.

У дверей какого-то дома, очертания которого едва можно было различить в темноте, они остановились. Селестина, как кошка, в темноте видит, ей тут всё родное и близкое в её Испании, в этом городе, она и на ощупь, и с завязанными глазами везде пройдет.

Подожди под лестницей. Я поднимусь, погляжу, удастся ли наладить дело.

Постучала в дверь. Дверь открыта. Вошла Селестина, осмотрелась, поползла по лестнице вверх. Ареуса в кровати скучает, рядом — свечка, ветром пламя колышется.

АРЕУСА (жеманно). Кто? Кто в такой поздний час поднимается в мою комнату?

СЕЛЕСТИНА. Твоя старая поклонница.

АРЕУСА. Я уже спать укладывалась.

СЕЛЕСТИНА. С курами, доченька? Ты так не разбогатеешь!

АРЕУСА. Иисусе! Я сейчас оденусь, а то мне холодно.

СЕЛЕСТИНА. Нет, не оденешься! Наоборот, ляжешь, тогда и поговорим.

АРЕУСА. Мне весь день нездоровится. Не порок, а нужда заставила меня пораньше сменить юбку на простыню.

СЕЛЕСТИНА. Так не сиди же, ложись и укройся, а то ты похожа на сирену. Ай, как пахнет твое белье! Оно все из кружев! До чего же ты свеженькая! Что за простыни и одеяло! Что за подушки! И какие белые! Просто что твой жемчуг! Чтоб такой была моя старость! Дай мне разглядеть тебя да нарадоваться.

АРЕУСА. Тише, матушка, не трогай меня, не щекочи. Смех меня разбирает, а от него боль разыграется ещё пуще.

СЕЛЕСТИНА. Какая боль, душенька моя? Ты шутишь?

АРЕУСА. У меня матка поднялась к груди, давит, сил моих больше нет.

СЕЛЕСТИНА. Дай-ка пощупать. Мне, грешной, такая боль тоже малость знакома, у всех нас есть или была матка и эти горести.

АРЕУСА. Вот тут я ее чувствую, над желудком.

Селестина засунула руку под одеяло, щупает Ареусу.

СЕЛЕСТИНА. Какая ты пухленькая! Что за груди! Бог дал красоту, чтоб зря пропадала юная свежесть под горой сукна да полотна? Не будь собакой на сене! Сама-то не станешь собой наслаждаться, пусть хоть другой насладится!

АРЕУСА (хихикает). Право, матушка, никто меня не любит. Хватит шутить, дай лучше какое-нибудь средство от моей болезни.

СЕЛЕСТИНА. Если болезнь не запущена, то мята, полынь, дым от жженых перьев куропатки, от розмарина, мха, ладана помогут и облегчат боль, и мало-помалу матка опустится на место. Но я знаю кое-что полезнее, только не хочу тебе говорить, ведь ты из себя корчишь святую.

АРЕУСА. Скажи, матушка, Бога ради.

СЕЛЕСТИНА. Брось, ты меня понимаешь, не прикидывайся дурочкой.

АРЕУСА. Догадалась! Но мой дружок отправился на войну. Могу ли я его так подло обмануть?

СЕЛЕСТИНА. Подумаешь, какой ему убыток, какая великая подлость!

АРЕУСА. Еще бы не подлость! Он ведь дает мне все, что нужно, держит меня в почете, балует меня, обращается со мной так, словно я сеньора.

СЕЛЕСТИНА. Не боишься хвори, держи дверь на запоре!

АРЕУСА. Ладно, хватит, уж поздно. Скажи-ка лучше, зачем пожаловала?

СЕЛЕСТИНА. Я тебе говорила о Пармено. Не отказывайся сделать то, что тебе ничего не стоит. Он пришел со мною. Если он придется тебе по вкусу, пусть насладится тобою, а ты — им. Хоть он много на этом выиграет, ты тоже ничего не проиграешь.

АРЕУСА. Соседки мои завистливые, всё моему дружку расскажут.

СЕЛЕСТИНА. Мы пробрались сюда потихоньку!

АРЕУСА. Об этой ночи я не говорю, а что дальше-то будет?

СЕЛЕСТИНА. Ай-ай, посмотрела б ты, какая сноровка у твоей сестрицы! Один у нее в постели, другой за дверью, третий дома по ней вздыхает. И со всеми-то она поспевает. Что, если у тебя двое будут, об этом расскажут доски в кровати? Один раз не в счет. Монах по улице в одиночку не ходит, куропатка одна не летает, одна ласточка весны не делает, одному свидетелю не верят. Чего же ты хочешь от единицы? Заведи хотя бы двух. Два — хорошее число. Ведь у тебя два уха, две ноги и две руки, две простыни на постели, две рубашки на смену. А захочешь нескольких, тебе же лучше! (Кричит вниз). Иди сюда, сынок Пармено!

АРЕУСА. Не надо, провались я на этом месте! Я умру со стыда!

ПАРМЕНО (входит). Храни тебя Господь, сеньора!

АРЕУСА. Добро пожаловать, благородный кабальеро!

СЕЛЕСТИНА. Подойди, осел! Слушайте оба: он вечно по тебе страдал. Я знаю, ты поймешь эти страдания и пожалеешь его, а если он проведет у тебя ночку — тем лучше.

АРЕУСА. Умоляю, матушка, не нужно. Господи, не требуй этого от меня!

СЕЛЕСТИНА. Подойди сюда, стыдливец! Я хочу увидеть, на что ты годишься. Пощекочи-ка ее тут в постели!

АРЕУСА. Он не такой невежа, он не заберется в заповедник без разрешения.

СЕЛЕСТИНА. Тихо! Ты проснешься поутру румяной, а он — бледным. Ничего, он петушок, молокосос, у него и через три ночи гребешок будет в отменном виде. Таких вот мне, когда зубы покрепче были, прописывали к обеду врачи.

АРЕУСА. Ах, сеньор мой, отойди от меня, я не такая, как ты думаешь, я не из тех, кто открыто торгует своим телом за деньги.

СЕЛЕСТИНА. Ареуса, ты так прячешься, словно я вчера на свет родилась. Я, по-твоему, дура стыдливая и неопытная, а ты, стало быть, честная?

АРЕУСА. Матушка, прости! Ладно, пусть он делает что вздумает.

СЕЛЕСТИНА. Прощайте, меня зависть берет, глядя на ваши поцелуи и возню. Вкус-то я еще на деснах чувствую, не лишилась его вместе с зубами.