Воле Шойинка - Интерпретаторы

• Название: Интерпретаторы
• Автор: Воле Шойинка
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1970

Роман опубликован в журнале "Иностранная литература" № 10, 1970

Из предисловия:

Пробуждение чувства гражданской ответственности — основной мотив книги. Написанная 5 — 6 лет назад, она сегодня во многом перекликается для нас с настроениями и идеями «новых левых», бунтующего студенчества Европы и США, разгневанной молодежи, которая отрекается от цинизма и пустоты капиталистического мира, хотя и не может еще противопоставить им отчетливой программы. Роман Шойинки — своеобразный нигерийский вариант современной литературы о бунте радикальной молодежи.

---

— Знаете ли, — сказал незнакомец, — вы и подобные вам — самые недружелюбные люди в Нигерии.

— Я знаю. Американцы ждут всеобщей любви...

— Нет, нет, дело не в этом... Что угодно, только не это. — Саго почувствовал, что его подбивают на пошлость. — Послушайте, меня зовут Джо Голдер. Я лектор по истории Африки. У меня бессонница, вот я и решил прогуляться.

Саго кивнул и опять прислушался у дверей.

— Если вы не можете попасть в дом, пойдемте ко мне. Я поставлю вам выпивку.

— Нет, спасибо. Сегодня я трезв, и мне не хочется портить вечер.

— Хорошо, тогда кофе. Но пойдемте поболтаем минут пять. Это порядочно отсюда, но я вас привезу назад.

Обдумав предложение, Саго решил, что ему не мешает отогреться. Зашагав рядом с Джо Голдером, он обнаружил, что тот поразительно малоросл. Из-за атлетических бицепсов он казался куда выше. На плечах его сидела непропорционально маленькая голова. Дураки вроде Джо Голдера приезжают в Африку, чтобы нарываться на неприятности.

— У вас почти незаметен американский акцент.

— Это из-за Оксфорда. Я провел там пять лет, и, видите, не зря. Я не очень-то американец.

— Обменяйтесь правами рождения с одним моим знакомым немцем...

— Только не с Петером!

— Так вы его знаете?

Лицо Джо Голдера скрылось за шишковатой непроницаемой маской.

— Стало быть, вы о нем. Такие и приходят ко мне. Из-за того, что я американец, каждый шут с американским паспортом направляется прямо ко мне. За два года я переменил шесть квартир. Им говорят, у нас лектор — американец, и через мгновение я встречаю их на пороге или прямо в гостиной, где они готовы расположиться как дома. Я из-за них не ночую у себя, я отправляю их в консульство, но ничего не помогает. Назавтра является очередной парень — или девушка. Я, видите ли, мизантроп. Не люблю людей. Люблю одиночество, в этом нет ничего предосудительного.

— Не один вы такой, — пробормотал подавленный Саго.

— При этом некоторые еще воображают, что делают мне честь. Один психолог из Аризоны, приехавший сюда писать докторскую, сидел до трех часов ночи и все не мог решить, останется он у меня или пойдет в гостиницу. «Жаль, что у вас нет телефона, — сказал он. — Мне надо встретиться с огромным количеством лиц». А когда они в доме, дом мне не принадлежит. Приходишь в свою квартиру и видишь человека, о котором уже забыл. Я не занимаюсь филантропией. Не люблю, когда люди считают, что это мой долг. — Теперь Саго внимательно слушал ночного спутника.

— А почему бы вам просто не выставлять их? — спросил он.

— Дело в том, что я люблю помогать людям, только терпеть не могу, когда они считают, что это мой долг. Я никому не обязан помогать. Я могу запереться и сказать им, чтобы меня не тревожили. Я люблю покой. Из-за того, что я люблю помогать людям, я терпеть не могу, когда они считают, что это мой долг. — Он умолк, словно устыдившись непрошеной откровенности. — Простите, — сказал он. — У меня дурная привычка реагировать на воспоминания, как на что-то сиюминутное. Обычно, когда я в обществе начинаю о чем-нибудь вспоминать, я убегаю, не дожидаясь, пока воспоминания мной завладеют.

Они молча прошли полмили, и затем он снова заговорил:

— Я человек странный. Настроения меняются мгновенно. Иногда я образцовый хозяин. А затем я являюсь домой и требую, чтобы гость немедленно убирался. Однажды я бросил лекцию на середине и помчался домой, чтобы выставить музыканта, который торчал у меня целый месяц.

— Он вам что-нибудь сделал?

— Нет. Просто мне вдруг захотелось избавиться от него. Я загнал машину в кювет и остаток пути бежал сломя голову. — Он рассмеялся. — Я ценю свое время. Я могу балагурить с коллегой и через мгновение повернуться к нему спиной.

— И как они это воспринимают?

— По-разному. Некоторые считают это позерством.

— А вас это не беспокоит?

— Зачем брать в расчет дураков? Я не общественный деятель. Я не хожу на собрания и приемы. Я ценю свое время и фанатично сопротивляюсь, когда его у меня отнимают. Если я гроблю день, бесцельно сидя дома, так это мое дело и никого не касается.

Во многих домах горели огни. Со дворов доносился лай. Вспомнив о нравах собак в изложении Банделе, Саго вооружился палкой.

— Боитесь собак? Они не кусаются.

— На всякий случай.

— Вы боитесь собак?

— Нет. Но меня кусали.

— Меня тоже, но при других обстоятельствах. В моем родном городе один белый дурак натравил на меня собаку. — Он рассмеялся, смакуя изумление Саго. — Вы ошиблись, как и многие. Я негр. На одну четверть. — Он улыбнулся. — Лучше бы побольше.

— Я много видел таких в Штатах.

— Вы были в Штатах? — Пришел черед изумляться Голдеру.

— Довольно долго.

— И как это вас до сих пор не привели ко мне? — Голос его перешел на фальцет: — «Вы были в Штатах? Вам непременно надо познакомиться с Джо Голдером. Очарова-а-а-тельный человечек. У него чу-у-удный тенор».

— Вы поете?

— Рано или поздно вы бы об этом узнали. Увы, я люблю петь и думаю, что у меня действительно хороший голос. Говорят, лучший тенор в университете. Обычно так считают женщины. Усталые домохозяйки не понимают, что я хожу на занятия хора ради пения, а не для выпивки и болтовни. — Он опять возбуждался. — У меня в квартире пианино, и они считают своим долгом забегать ко мне, чтобы порепетировать. И не важно, что я их каждый раз гоню, они решили взять меня измором. Если я чего-то не переношу, так это женского пения у себя дома. Это невыносимое вмешательство в мою жизнь. Я ревностно берегу одиночество и не могу допустить вторжения дур, считающих это в порядке вещей...

Когда они свернули на только что асфальтированную дорогу, природа тишины вокруг них резко переменилась. Это была более не тишина уснувших домов, но мертвый груз, третий спутник, чье присутствие угнетало. Она исходила из тусклых кустов, из влажных корней выкорчеванных, но живых еще пальм, от черного полога жабьей икры на речке. Несмотря на урчанье жаб это была совершенная тишина. И Саго улыбнулся ей улыбкой удовлетворенного дефеканта.

— Вы улыбаетесь, — на минуту вторгся в его сознание Джо Голдер. — Вы любите молчать, — сказал Джо Голдер.

— Да?

— Я говорю, что вы любите молчать. Вы ничего не говорите, а улыбаетесь про себя.

— Разве?

— Да. О чем вы думали?

— О метафизике дефекантства.

— О да, благодарю вас.

Они шли дальше в тишине, обволакивавшей Саго. Сознание его постепенно опустошалось. В присутствии Джо Голдера это было оплошностью.

— О чем вы думаете?

Саго не ответил.

Безразличный к блаженной умиротворенности Саго, Джо Голдер пытался влезть ему в душу. Саго искренне желал, чтобы его собеседник умолк. Он не мог понять, как такой, казалось бы, чуткий человек не реагирует на осьминогову летаргию ночи. Голдер продолжал разрушать очарование тишины барабанным боем бесчисленных жалоб.

Джо Голдер жил в самом высоком и самом новом доме нового квартала, находившегося в наибольшем удалении от университетского центра. Без труда он получил квартиру на верхнем этаже, ибо никто, кроме него, не хотел в ней жить.

— Здесь восемь пролетов, так что не торопитесь. Я надеялся, что это хоть как-нибудь отпугнет незваных гостей.

— Как же вы доставили наверх пианино?

— Так же, как на первый этаж. Только пришлось постараться.

Он вставил ключ в замочную скважину.

— У меня нет друзей. Многие говорят, что Джо Голдер — их друг; это самообман. Чужие люди приходят ко мне и говорят; «Вчера я встретил вашего друга»...

— Но это всего лишь обычные, ничего не значащие слова, — Саго начинал сердиться.

Перед ним висел портрет пожилой женщины. Все остальное пространство стены занимали книги в элегантных одинаковых переплетах.

— Я работал в библиотеке. В Париже. Вы были во Франции? Были? Я забирал все книги, которые списывали. Иногда их распродавали почти задаром, и я покупал. Отдавал в переплет. Я брал все книги подряд. Главная моя страсть — музыка, потом — книги.

Комната выглядела столь изысканно, что Саго не сразу осмелился сесть. Но несмотря на алюминиевый с холщовым сиденьем стул и низкий журнальный столик, несмотря на кубистский рисунок на занавесках, Саго вошел в отдаленный, чопорный, старомодный мир. На пианино стояли два бронзовых подсвечника с красными свечами...

— Ради бога, не издевайтесь над древностью... Все американцы издеваются.

— На ней проставлена дата, — сказал Саго, рассматривая прихотливые линии.

На пианино лежала овальная салфетка, на ней в овальной рамке фотография, отец и мать.

— Да, они кажутся совершенно белыми, хотя отец наполовину негр. Он смылся прежде, чем я появился на свет. Но все оказалось в порядке, и он вернулся.

— Что же было потом?

— Ничего. Пятнадцать лет. А потом прошлое одолело его. — Он помолчал. — Его нет в живых. Самоубийство. Быть может, вы ужаснетесь, когда узнаете, что довел его до этого я. Я стыдился его и не скрывал этого. У него на глазах я покрывал свою плоть плевками, потому что она произошла от него... Я был юн...