Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм

• Название: Замок Фрюденхольм
• Автор: Ганс Шерфиг
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1964

«Замок Фрюденхольм» открывает новую и очень интересную страницу в творчестве Шерфига. Впервые за многие годы литературной деятельности писатель обратился к исторической хронике. Книга посвящена самому тяжелому и трудному периоду в истории Дании — «пяти проклятым годам» гитлеровской оккупации.

---

— Разве так ездят? — крикнула она. — Неужто мало места на проезжей дороге? Тут вот ходишь, поливаешь и удобряешь лук-порей, и надо же какому-то дурню наехать на огород и все уничтожить! А моя живая изгородь!

— Это граф! — сказал Мариус Панталонщик.

— Плюю я на графа! Он не смеет разорять своей паршивой машиной чужой огород! — непочтительно сказала разъяренная Эмма, забыв, что состояла когда-то в дамском кружке кройки и шитья и запросто бывала в доме пастора.

Доктора не было дома, пекарь Андерсен и фру Андерсен поспешили оказать графу первую помощь. Но он ничуть не пострадал, а когда хозяева хотели поддержать его и предложили выпить стакан воды, как полагается в таких случаях, граф потребовал бутылку пива. Бутылки тут же появились, и пиво было распито между осколками от витрины и раздавленными слоеными булочками. Граф был прост, добродушен, пил прямо из бутылки, чокался с пекарем, обращаясь к нему на «ты», будто был ему ровней. В нем не было спеси или чванства, а выпив еще пива, граф с демократической простотой «оросил» булочную, после чего направился к себе в замок в сопровождении Андерсена, который почтительно его поддерживал.

Все обошлось бы тихо и мирно, если бы по этой дороге случайно не ехал на велосипеде сельский полицейский Хансен, который очень удивился при виде трактора, застрявшего в витрине булочной, среди размазанных пирожных со взбитыми сливками, и опрокинутых заборов. Он услышал бурные жалобы старой Эммы и счел необходимым составить рапорт о происшествии. Скоро это забавное приключение стало известно широким кругам, о нем упомянули некоторые местные газеты, и графу пришлось уплатить казне штраф в размере ста крон.

— Вот-вот, бумажка им нужна! — сказал Нильс Мадсен. — Бумажки, рапорты, донесения! Такова наша система! Вот куда идут деньги налогоплательщиков! Надо же о чем-то писать евреям в своих газетах!

— Но ведь редактор Йоргенсен из «Амтсависен» не еврей, — сказала фру Мадсен.

— Именно еврей! — возразил Мадсен.

— А ты видел когда-нибудь еврея? — с кислой миной спросила его жена.

— Что значит «видел»? Видеть их я не видел. Но их постоянно чувствуешь. Они вторгаются повсюду. Один тащит за собой другого. Они сидят там в конторах в Копенгагене и всем распоряжаются. У них в руках огромные деньги, газеты, банки и все прочее.

— Но Скьерн-Свенсен был ведь не еврей, — сказала ФРУ Мадсен. — Он ютландец. И у него имелись и поместья, и ткацкие, и пуговичные фабрики, и текстильный банк, и не знаю что еще.

— Возможно, Скьерн-Свенсен и не был евреем. Зато другие!… Как ты думаешь, кому платим мы проценты, если не евреям? А кто, думаешь ты, руководит профсоюзами и делает социализм?

— Да это же Расмус руководит профсоюзом, — упрямо возразила фру Мадсен. — Я не знала, что он еврей. Он и в церковь ходит и ест жаркое из свинины, а евреям свинину есть нельзя.

— Да ей-богу же, они едят свинину! — сказал Нильс Мадсен. — Они сидят на свинине и жрут свинину! В Англии евреи-то и пожирают наш замечательный бекон и ничего за него не платят!

Расмус Ларсен привел в порядок свой цветник и водрузил на место опрокинутые альпийские и вечнозеленые растения.

— В пашей стране все равны перед законом! — сказал он. — У нас демократия! Граф тоже должен нести ответственность, если нарушает правила движения. Все мы сидим в одной лодке невзирая на лица, и нет между нами никакого различия!

Пекарю Андерсену заменили витрину, Мариусу Панталонщику починили забор, а доктору — садовую калитку. А живая изгородь старухи Эммы была не настолько ценной, чтобы определять сумму убытков, — как-нибудь сама вырастет.

— У бедняков нет никаких прав! — сказала Эмма. — А лук-порей к лету был бы толщиной с мою руку! Он, собственно говоря, ничего мне не стоил, ведь я сама удобряю землю! Недаром в псалме говорится: «Кривда суд высокий украшает!»

— Ты, может, стала большевичкой, как и Мартин Ольсен, — спросил Расмус. — Уж не Маргрета ли вбивает тебе это в голову?

Нет, я не большевичка! И я ничего не понимаю, о чем ты говоришь. Как можно быть таким грубияном и ни за что ни про что обзывать человека! Ведь я знала тебя, когда ты был еще вот такой и не мог сам застегнуть себе штанишки!

Хотя граф держал себя скромно и просто, разъезжал на тракторе, пил пиво с соседями, он заметно отличался от жителей поселка. Как законный потомок одного из Ольденбургских королей, он имел право одевать своих лакеев в красные ливреи. Новый аристократический дух воцарился в старом поместье. Мелочной скупости и крохоборства покойного помещика-буржуа теперь и в помине не было. Граф сам следил за порядком в поместье, выезжал на поля и подбадривал работников, но не вмешивался в домашние дела и не считал куски сахара.

Во времена Скьерн-Свенсена во всем замке был лишь один слуга, малоразговорчивый бледный мужчина по имени Лукас. Несмотря на темное прошлое Лукаса и свидетельства об отбытии им уголовных наказаний, ему раз» решили остаться в замке. Граф Пребен привез с собой новых слуг, управляющего, обучавшегося в Германии, батраков и надсмотрщика над ними. Всех их подбирал сам граф, они очень важничали и громко прищелкивали каблуками сапог, а когда их хозяин делал свой ежедневный тур верхом на лошади, они по-военному приветствовали его лопатами.

А иногда граф приказывал выстроиться во дворе своим парням, одетым в белые рубашки с черными галстуками, в фуражки и блестящие высокие сапоги. Под команду управляющего они маршировали, делали зарядку и упражнения с лопатами. А граф, стоя на лестнице замка, приветствовал своих слуг, подняв вверх правую руку, когда они салютовали ему.

Граф Пребен, человек холостой, в одиночестве вкушал пищу в большой столовой замка, где на него глядели со стен темные портреты его предков. Обед проходил очень торжественно. В коричневом смокинге и белой шелковой рубашке, он садился за стол. Еда подавалась на серебряных тарелках. Покончив с одним блюдом, молодой человек хлопал в ладоши, и слуга, стоявший наготове, поспешно входил в столовую и подавал следующее. Рядом со стулом графа лежали две крупные овчарки, и слуги с такой же почтительностью подавали им на серебряных тарелках ту же самую еду.

Граф был молодой высокий блондин, почти альбинос, с голубыми глазами и совершенно без бровей.

— В этом человеке чувствуется раса! — сказал Нильс Мадсен. (Сам он был черен и похож на цыгана.) — Настоящий викинг. Человеку такого склада сам бог велел быть фюрером!

Молодой фюрер говорил на мягком фюнском диалекте, именно на том языке, который он выучил в поместье своих предков недалеко от Ассенса. Большую часть своей учености он усвоил в конюшне, где проводил много времени, и на всю жизнь сохранил любовь к сбруе, сапогам для верховой езды и сапожной мази. Слуги научили его нюхать табак и играть в карты. Родителей своих он почти не видел; они были целиком поглощены визитами, зваными вечерами, службой при королевском дворе и какими- то еще таинственными делами, которые входят в обязанности камергера. Мальчик рос заброшенным и одиноким. Он был для своего возраста довольно крупным ребенком, но нескладным и беспомощным, боялся гусей на дворе и вечно падал и ушибался.

Почтительные и терпеливые домашние учителя подготовили его к поступлению в школу-интернат в Херлуфсхольме, но уже через два года его пришлось взять оттуда по настоянию ректора, так как другие ученики избивали мальчишку до полусмерти. В поместье своих родителей он считался учеником сельскохозяйственной академии, а занимался главным образом тем, что дразнил индюка и тиранил мальчишку-слугу, который не смел дать ему сдачи, — вот так готовился граф извлекать доходы из одного из самых крупных в стране имений.

Мелкие скандальные выходки сына, которые теперь уже позабыты, вынудили старого камергера послать Пребена в Англию, чтобы он там среди благородных молодых людей усвоил хорошие манеры и британские правила поведения, чего никак не могли привить мальчику конюхи на его родине на острове Фюн. Всего лишь девятнадцать лет исполнилось графу Пребену, когда его отослали из Дому. Тогда это был высокий белобрысый крестьянский парень с вечно удивленным лицом и неловкими руками.

Два года пробыл Пребен среди британских аристократов и быстро усвоил манеры джентльмена. Он вернулся к своей фюнской конюшне уже совершеннолетним и получил право располагать весьма значительными средствами.

Поэтому скоро конюшня показалась ему слишком тесной, а компания конюхов уже не удовлетворяла его, и последующие годы он большей частью проводил в столице, где приобрел целый ряд полезных сведений и обзавелся кучей всяких приятелей.

Его политические взгляды сформировались в консервативной молодежной корпорации, которую поддерживал старый камергер. Члены этой корпорации носили зеленые рубашки и черные высокие сапоги, наподобие румынской железной гвардии, и приветствовали друг друга на римско-германский манер. Их штаб помещался в старой части города, на Сторе Канникестреде, а после собраний молодые люди в военной форме приставали к евреям, жившим в районе Крюстальгаде, и выкидывали злые шутки, потешаясь над почтенными стариками. Эти вечные развлечения давали повод к жалобам, вызывали поток писем читателей в редакции газет и критику в либеральной прессе.