Татьяна Андреева - Прощай ХХ век (Память сердца)

• Название: Прощай ХХ век (Память сердца)
• Автор: Татьяна Андреева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010

Татьяна Андреева. Прощай XX век. — Вологда: Полиграф-Книга, 2010. — 342 с. — 500 экз.

Век — не зверь (отклик из «Литературной газеты»)

Татьяна Андреева окончила Вологодский педуниверситет по специальности «иностранные языки», работала в альма-матер, в техническом университете. Кандидат филологических наук, без сомнения, принадлежит к интеллектуальной элите города. В молодости объехала много зарубежных стран, что само по себе было в те времена исключением из правил. Стажировалась в Оксфорде. Неожиданный портрет жёсткого времени и память женского сердца помогли автору написать эту книгу. Будто бы защищая свою эпоху от поспешных обвинений, Андреева даёт честный, ностальгический, до слёз трогательный очерк Вологды 60–80-х годов.

Описания вологодских магазинов 70-х годов напоминают полотна голландских живописцев. Северная природа изображена мастерски. Не просто беспристрастны, но и глубоки рассуждения о собственных первых стихах и вообще о поэзии. Поражают сказочные мистические эпизоды в Тарноге (районный центр Вологодской области, где Андреева работала в школе). Отражена и культурная жизнь Вологды — концертная работа, атмосфера ДК железнодорожников, черничный пирог, испечённый для Владимира Спивакова… Книга оформлена работами известного вологодского пейзажиста Валерия Страхова, которые очень созвучны светлой ностальгической интонации мемуаров.

---

Отца из Архангельска «переводят» в Грязовец, что под Вологдой. Ему присвоено звание полковника, и он назначен командиром полка. Жизнь офицерской семьи — это вечные переезды и вечное строительство новой жизни. Я помню, как мы ехали на поезде из Архангельска в Вологду в мягком вагоне. В купе было очень чисто, на окнах, на столике и на спинках мягких диванов висели и лежали белоснежные, накрахмаленные салфетки с вышитыми буквами «МПС», а на полу лежал ковер. В самом вагоне все, что было сделано из металла, блестело и отражало нас с Сашей. В Вологде отец должен был получить в дивизии назначение в грязовецкий полк, и мы пару недель жили в гостинице Совпартшколы (Советской партийной школы). Гостиница была такой же чистой и теплой, как мягкий вагон. В длинных коридорах лежали красные ковровые дорожки, а на столах дежурных, покрытых зелеными суконными скатертями, по этажам стояли большие настольные лампы с белыми матовыми плафонами. Здесь было тихо и как-то торжественно, бегать не хотелось.

В Грязовце нас сначала поселили за пределами военного городка, на одной из центральных улиц в деревянном двухэтажном доме. Надо сказать, что тогда в Грязовце все дома были деревянными и, хотя он гордо именовался городом, на самом деле это был маленький поселок, станция на железной дороге. От других таких же поселков он отличался только тем, что там стоял военный полк с казармами, плацем, волейбольной площадкой и офицерским городком. Дом, в котором мы сначала жили, был старый, с покосившимся полом, маленькими комнатками и маленькими окошками, пропитанный запахами старой деревянной уборной, которая была в общем коридоре. Отца мы видели редко, он все время был на службе. Мама хотела выйти на работу в местную школу, поэтому мы искали няньку для полугодовалой Лены. С хорошими няньками в Грязовце видимо было трудно. Наконец, няньку нашли. Ее звали Маня. Манино лицо не отложилось в моей памяти. Она была какая-то серая, без возраста, в платочке и уверяла маму, что лучше нее в городе няньки нет. Маню уволили через неделю, когда обнаружились синяки на попке у Лены. Оказалось, что нянька зачем-то щипала малышку. Обижать детей в нашей семье было не принято. Попадало только Саше и то не сильно, а так, для острастки, потому что жизнь в этом ребенке бурлила, и в любую минуту он был готов к приключениям. Еще в Архангельске…

Да, вернемся на минуту в Архангельск, на улицу Розы Люксембург, где сразу за домами военных начинались бескрайние коричневые торфяные болота, поросшие низким северным вереском, цветущим в короткое северное лето нежными фиолетовыми конусами соцветий, и морошкой, любимой ягодой, в незрелом виде поедаемой нами в несметных количествах. Лишь, зарумянится один бочок у морошки, а она уже и добыча, и радость. В этих болотах еще в первую мировую войну были вырыты окопы, со временем превратившиеся в глубокие затопленные водой ямы, часто служившие последним прибежищем бездомных кошек и собак. Мы сами по весне не раз проваливались в них, но чудом оставались живы. На болотах можно было найти много интересного — от дохлой кошки, до патронных гильз и ржавых остатков оружия начала XX века. Мальчишки, и вместе с ними мой младший брат, пропадали там целые дни. Саше категорически было запрещено ходить на болота. Отец грозил ему ремнем и даже привязывал веревкой за ногу к железной кровати. Во время каждого очередного выяснения обстоятельств, по которым он попал на болота, Саша рыдал и клялся, что это было в последний раз, и на следующий же день убегал с друзьями туда, где не было видно края земли и за каждой кочкой ожидало что-то новое и неизведанное.

Сашка… Мой любимый, мой единственный брат. Он был живой как ртуть, ни минуты не мог усидеть спокойно, был необыкновенно деятельным и скорым на шалости. Он все время убегал на улицу играть с друзьями, что-то придумывал, танцевал, говорил и пел; мы прозвали его «долгоиграющей пластинкой». У него было множество друзей и товарищей, всегда и везде — во дворе, в школе и в Архангельском медицинском институте, куда он поступил за компанию с другом, а оказалось, что здесь его призвание и судьба. Он умер в Архангельске, своем любимом городе, в 48 лет, неправдоподобно и страшно. Я где-то читала, что каждому человеку отпущен Богом определенный отрезок времени. И, наверное, если век человеческий долог, то события в нем как будто замедляются, растягиваются; если короток — то жизнь событийно насыщена и эмоционально ярка. Теперь, с высоты своих лет, я, кажется, понимаю, почему Сашка так спешил жить — должно быть, он носил в себе программу, отмерившую ему короткий век. Его сгубили ранний успех, даже слава, и бесконечные подношения благодарных больных.

Мой брат — погодок, мы почти двойняшки, не разлей вода. Мы похожи внешне, а внутренний мир у нас совершенно разный.

Научившись в детстве читать, я уткнулась носом в книгу и не расставалась с чтением до самой перестройки, то есть до тех времен, когда в России открылись все информационные шлюзы, когда сразу стало можно все, что было нельзя семьдесят лет. А поскольку видеоряд более сжат и насыщен, я стала смотреть телевизор и видеомагнитофон. Потребовалось десять лет, чтобы насытиться и даже пресытиться американским кино, американской музыкой, рекламой, нашей новой политикой и жизнью, а заодно обрести и вновь потерять надежду на скорую лучшую жизнь в многострадальной, родной стране. Мне с детства всегда хотелось «во всем дойти до самой сути», все понять и объяснить, найти ответы на все вопросы. А Саша заводил друзей, занимался музыкой, спортом и учебой. Еще в студентах его талант к медицине заметил известный хирург, светило Архангельского медицинского института и клиники имени Семашко, профессор Орлов, и взял к себе в ученики. Этот случай кардинально и счастливо изменил жизнь брата, он понял свое предназначение и стал учиться осмысленно и по настоящему хорошо.

Однажды я поехала навестить брата и посмотреть, как ему живется вдали от дома. Мама напекла гору пирожков с мясом, наготовила всякой всячины, нагрузила огромную сумку продуктами, и я отправилась в путь. Меня встретили Сашины друзья, и мы устроили ужин по поводу моего приезда. Как-то так вышло, что на ужин постепенно стекся весь этаж Сашиного общежития. До того момента я никогда не видела, чтобы продукты исчезали со стола с такой скоростью. Кажется, брат успел съесть только один пирожок, да еще один я для него припрятала. Мое искреннее удивление только развеселило Сашу. Молодые ребята были всегда голодны, и кто бы не привез еду, ее тут же к всеобщему удовольствию поглощали все вместе. Так что, если семье хотелось побаловать только своего ребенка, лучше было присылать деньги.

На старших курсах Саша встретился со своей будущей женой, Полиной, девочкой из большой крестьянской семьи, жившей на севере Архангельской области. Она с детства знала, чего хочет, стремилась уехать в город, выучиться и жить более легкой жизнью, чем та, что окружала ее в деревне. Я редко встречала людей более целеустремленных, напористых и работящих, чем она. В институт Полина поступила после медицинского училища, а поэтому была более зрелым человеком, чем мой брат, и в этом ему, несомненно, повезло. Она уравновешивала его бесшабашность и четко вела по жизни к успеху. Сразу после окончания института его оставили работать в клинике. Не прошло и нескольких лет, как он стал заведующим одного из хирургических отделений клиники. Он стал известным и уважаемым в городе хирургом, на его операции ходили смотреть и учиться студенты мединститута.

Полина и Саша поженились, когда я училась в Ленинграде на первом курсе аспирантуры. Это было в январе 1972 года, когда даже в Ленинграде зима стояла какая-то особенно холодная, снежная и ветреная, а уж Архангельск встретил меня арктическим холодом и темнотой. Брат просил меня привезти на свадьбу букет белых кал. Как я ни укутывала цветы, как ни берегла, они все равно замерзли, и в Архангельск вместе со мной прилетели белые ледышки, в помещении превратившиеся в бесформенную кучку увядшей травы. Свадьбу сыграли студенческую, небогатую, но шумную, хмельную и веселую, как и положено. В том же году Сашу забрали служить на северный флот, а Полина родила их единственную дочку, Наташу.

Наташа родилась в Вологде и первый год жизни провела здесь же с моими и Сашиными родителями, а потом ее каждое лето отправляли к нам, потому что Вологда по сравнению с Архангельском — все равно, что Сочи. Бабушка каждый день возила ее с собой на дачу за деревней Баранково, где ребенок познавал жизнь и учился любви к природе. Наташа как будто вобрала в себя всю энергию, которая заключалась в ее деятельных родителях, она ни минуты не сидела на месте, ее нельзя было остановить, на улице ей всегда нужно было все и сразу! Никогда не забуду, как мне приходилось ловить ее двухлетнюю за подол платьица посреди улицы, когда она внезапно бросалась на другую от тротуара сторону, увидев там что-то интересное. Какого страха натерпелась я однажды, когда мы пришли с ней на детский пляж у Соборной горки и стали раздеваться вверху подальше от воды и от греха. Не успела я снять юбку, как Наташка рванула в воду. От неожиданности я притормозила, и какое-то мгновение смотрела, как она летит сверху вниз и скрывается под водой. Дальше уже летела я, вытаскивала ее и вытряхивала из нее воду, которую она успела хлебнуть. Как все дети Андреевы, она рано научилась говорить и трещала без умолку, восхищаясь всем, что ее окружало. Умная, смышленая, любопытная, она кричала на весь автобус, везший их с бабушкой на дачу: «Бабуска, смотри. Корова! Живая!» Не считая собак и кошек, первых настоящих животных она увидела в Вологде. Или, в автобусе же, громко заявляла: «Бабушка у меня никого нет. Ну, роди мне хоть котеночка!» На что бабушка к всеобщему удовольствию сурово отвечала: «Пусть тебе твои родители котят рожают!»