Татьяна Андреева - Прощай ХХ век (Память сердца)

• Название: Прощай ХХ век (Память сердца)
• Автор: Татьяна Андреева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010

Татьяна Андреева. Прощай XX век. — Вологда: Полиграф-Книга, 2010. — 342 с. — 500 экз.

Век — не зверь (отклик из «Литературной газеты»)

Татьяна Андреева окончила Вологодский педуниверситет по специальности «иностранные языки», работала в альма-матер, в техническом университете. Кандидат филологических наук, без сомнения, принадлежит к интеллектуальной элите города. В молодости объехала много зарубежных стран, что само по себе было в те времена исключением из правил. Стажировалась в Оксфорде. Неожиданный портрет жёсткого времени и память женского сердца помогли автору написать эту книгу. Будто бы защищая свою эпоху от поспешных обвинений, Андреева даёт честный, ностальгический, до слёз трогательный очерк Вологды 60–80-х годов.

Описания вологодских магазинов 70-х годов напоминают полотна голландских живописцев. Северная природа изображена мастерски. Не просто беспристрастны, но и глубоки рассуждения о собственных первых стихах и вообще о поэзии. Поражают сказочные мистические эпизоды в Тарноге (районный центр Вологодской области, где Андреева работала в школе). Отражена и культурная жизнь Вологды — концертная работа, атмосфера ДК железнодорожников, черничный пирог, испечённый для Владимира Спивакова… Книга оформлена работами известного вологодского пейзажиста Валерия Страхова, которые очень созвучны светлой ностальгической интонации мемуаров.

---

Мы с мамой очень близки. Нам хорошо вместе, мы поем на два голоса любимые песни: «Вот кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идет, на нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет»; «Осенний лист, такой нарядный, ко мне в окошко залетел, а мой хороший, мой ненаглядный и посмотреть не захотел, наверно он меня не любит, другие нравятся глаза, он не придет, не приголубит, завянет девичья краса»… В Доме офицеров работают кружки для офицерских жен и детей. Мама поет прекрасно, в ней течет половина южной казачьей крови. Она поет в хоре и, по-моему, руководит им. Женщины и дети военного городка живут обособленной от остального населения жизнью. Через много лет я поняла, что эта жизнь была гораздо более сытой и обеспеченной, чем у окружающих нас грязовчан. Хотя и с трудом, некоторые продукты можно было купить, например яйца, которые папа очень любил. Мы, как и все офицерские семьи, копали огород вокруг дома, сажали картошку, морковь, свеклу, капусту. Но кроме овощей мы разбивали клумбы и сажали цветы. Перед крыльцом у нас была маленькая лужайка, заросшая травой, а на клумбах все лето качались на длинных стеблях цветные ромашки и папины любимые флоксы. Здесь хорошо было лежать на одеяле и читать книжки. Чтение в нашей семье считалось отдыхом, мы довольно много помогали родителям. Носили воду из колонки, находящейся метрах в пятидесяти от дома. Помогали пилить и колоть дрова, носили их в дом и топили печи.

Видимо мясо тоже трудно было достать, поэтому мама завела уток и кроликов. Уток я не любила, они загадили весь двор, не пройти, не проехать. Их быстро съели и больше не разводили. А вот, кролики мне очень нравились. Серые, ушастые, поначалу такие маленькие и удивительно красивые. Я брала в руки крольчат, гладила и кормила их травой, выпускала побегать на лужайке. Они жили у нас в сарае, за домом. Кроликов разводили многие в Грязовце. Эти неприхотливые животные размножались быстро, принося людям нежное мясо и мягкие шкурки. Развели кроликов и в моей школе, за ними ухаживали все дети. Я так увлеклась кролиководством, что проводила все свободное время на школьной ферме, чистила клетки, кормила животных остатками каши и хлеба из школьной столовой, рвала для них траву. Утром раньше всех бежала в школу, унося в портфеле свой завтрак кроликам. Про меня даже заметку в местной газете написали и напечатали фотографию с двумя крольчатами на руках. Внезапно все закончилось. В школе на кроликов стали нападать крысы и съедать почти весь молодняк, да и зимой кормить их было нечем. А дома, по осени мама решила побаловать семью крольчатиной и забила первого кролика. Он висел в сарае над дверью, привязанный за лапы веревкой, вниз ушастой головой, и с носа капала кровь. Это было ужасно. Есть кролика я не стала. Как можно есть друга?!

Зимой мы с родителями ездим в лес на лыжах. Лес начинается сразу же за железной дорогой, совсем близко от военного городка. Деревья кажутся огромными, особенно елки и сосны, осины и березы. Вдоль просеки тянется неровная лыжня, справа и слева от нее — девственно чистый снег, глубокий и мягкий, укрывающий от холодов землю, деревья и кусты. На снегу много следов. Папа показывает нам — вот заяц пробегал, вот мышиный след, вот лиса бежала за зайцем, а вот куропатки зарылись в снег от лисы. Подальше в лесу мы видим волчьи следы. Здесь прошла волчья стая, хищники идут прыжками, след в след, поэтому отпечатки остаются глубокие и большие. Интересно, что волчий след тянется какое-то время вдоль лыжни. В январе голодные волки близко подходят к городку и по ночам утаскивают собак. Ходили слухи, что не раз волки нападали и на людей, главным образом, вечером и на лесных тропах, ведущих из деревень в Грязовец. Слушать такое жутко, но охоту бегать в лес не отбивает. Разве может быть что-нибудь чудеснее запаха сухой горящей хвои на расчищенном от снега клочке земли? В этом запахе и аромат еловой смолы, и морозная свежесть заледеневших веток валежника, и чистый лесной воздух, расправляющий легкие и веселящий сердце! Ничто не радует глаз так, как весело пощелкивающий тонкими ветками костерок. Жаль тех, кто никогда не испытывал упоения свободной жизнью наедине с природой. Жаль тех, кто не видел и не ощущал всем сердцем, каждой клеточкой своего тела, как меняются в лесу времена года. Как в апреле, надрезанная ножиком береза истекает прозрачным кисловатым соком, как сквозь сухую траву и жухлые листья пробиваются первоцветы и весенние грибы, строчки. Что за чудо покрытый желтым пухом цветущий ивняк! Весь лес цветет распускающимися почками и будто гудит бродящими в нем соками. Земля еще холодная, мокрая, но в болотцах и в канавах уже появляются желтые цветы. Весной в природе правят два цвета — желтый и зеленый. Может быть, с тех детских лет это мои любимые цвета. Заглядывал ли кто-нибудь в канаву или в ручей весной? Только сойдет снег, как в канаве появляется лягушечья икра, лежит на воде прозрачной кучкой около какого-нибудь листика или травины и ждет, пока из нее не проклюнутся юркие головастики. В это же время в канаве появляются тритоны похожие на уменьшенных в сотни раз древних ящеров. Мы с братом ловим тритонов и сажаем их в банку с водой. Налюбовавшись на их длинные тельца и похожие на лягушачьи лапки, выпускаем их на волю. В мелком ручье под железнодорожным мостом, в прозрачной воде извиваются черные и серые ленточки пиявок. Черви и пиявки вызывают у меня гадливость, хотя я признаю, что это необычные живые существа, по-своему совершенные и прекрасные. По-моему, в природе прекрасно все, даже грязь и лужи, даже коричневая гнилая листва и сухая трава, только показавшаяся из-под стаявшего снега. Грязь подсохнет, лужа отражает солнечный свет и в ней кипит жизнь каких-то мелких существ, едва заметных глазу, а сквозь сухостой снизу просвечивает прикорневая зелень. Гнилые листья пряно пахнут надеждой на новую, молодую жизнь. Неприятно и страшно смотреть только на мертвых птиц и животных, они напоминают о конечности всякого бытия, показывая, что в телесной смерти красоты нет.

Я учусь в четвертом классе базовой школы. Моя школьная подруга Люся умирает от болезни сердца. Впервые смерть проходит так близко от меня. Сначала Люся долго болеет, ее возят в Москву на операцию, но это не помогает. В те годы операция на сердце — большая редкость, об этом событии говорит вся школа. Люсю привозят из Москвы умирать дома. Она хочет меня видеть, и я хожу ее навещать. Она всегда была тоненькой, слабой и бледной девочкой. Сейчас она бледна до прозрачности, глаза наполнены необыкновенной кротостью и страданием — ей больно. На тонкой шее пульсирует жилка. У нее стараюсь быть беззаботной и веселой, уходя, плачу в прихожей. И вот ее нет, она лежит в своей комнатке, в гробу, на столе, все вокруг белое, а ее лицо желтовато матовое. Одноклассники по очереди стоят у гроба, а взрослые сидят в соседней комнате. И я стою. От Люси тонко пахнет луком и тленом. У меня кружится голова. Потом мы всем классом молча идем к железной дороге, к лесу, ломать лапник на могилу. Ползаем, проваливаясь в глубокий снег, в невысоком ельнике у дороги, очень стараемся: мы-то живые, а ее уже нет…

Люся была самой умной и талантливой девочкой в классе, училась всегда отлично. У меня хранится ее последняя фотография — умное, тонкое лицо, высокий лоб, над ним легкие завитки светлых волос, серьезный обращенный в себя взгляд и приподнятый в легкой улыбке краешек рта.

У меня два любимых занятия — чтение и рисование. Рисую дешевыми акварельными красками все, что вижу. Прикреплю лист бумаги на дверь в комнате, сделаю из картона мольберт и самозабвенно рисую, а потом устраиваю выставку картин на чердаке. Рисовать меня научила мама, она хорошо рисует и печатает специальными перьями и тушью заголовки к стенгазетам и разным школьным бюллетеням. Мои занятия прерывает Сашка — то краску утащит, то рисунок порвет и сразу убегает. Я терплю до последнего. В конце концов, срываюсь с места и начинаю бегать за братом, пытаясь поймать и отлупить его. Сашка быстрый и увертливый — бегает, дразнится и смеется. Мы всегда так, постоянно ссоримся и деремся, но и обойтись друг без друга не можем. Если Саше что-нибудь дали, он немедленно спрашивает: «А Таньке давали?» Так же и я. Подрастает сестра Лена. Она уже ходит, и мы стараемся дальше двора ее не пускать, потому что вдоль мостков, ведущих к части и к офицерским баракам, тянутся довольно глубокие канавы. Вода в канавах прозрачная и чистая, в ней плавают головастики и тритоны, наблюдать за которыми одно удовольствие. Как-то раз, весной, когда вода в канавах была вровень с мостками, слышу Сашин крик: «Ленка тонет!» Выбегаю за ворота и вижу, в двух шагах от дома Лена лежит поперек мостков, а голова и руки у нее в воде. Вытащили из канавы захлебывающуюся водой и ревом Лену и увели домой. В это время мама уже работает, и сестру воспитывает весь военный городок.

Детская дружба. Оглядываясь назад, я понимаю, что друзей у меня тогда было не так уж и много, их можно по пальцам пересчитать. Одно могу сказать — мне всегда хотелось иметь друзей, быть любимой ими, иметь большой авторитет, вести за собой. Но особенно хотелось быть всеми любимой. Думаю, этого хочет каждый человек, независимо от того, много ли он получает внимания в своей семье. А мне внимания стало не хватать лет с двенадцати. Отец нежно любил только малышей, а когда дети подрастали, он не знал, как с ними общаться. Мама, как всегда, отдавала нам все что могла — лучшую пищу, одежду и все свое время, остававшееся от работы и учебы. Она всегда работала и училась, моя гордая и независимая мама. Она хотела, чтобы никто не мог ее попрекнуть куском хлеба. Трудно живя с отцом, она многое терпела ради нас троих. Желание вырастить детей в полной семье и дать им как можно больше коренилось в ее собственном голодном детстве, она знала, что такое безотцовщина и бедность, не понаслышке. Сильный мамин характер, ее независимость и чувство собственного достоинства перешли ко мне по наследству. Не могу сказать, что эти качества помогали мне приобретать друзей, но без них я не стала бы такой, как сейчас, возможно, сломалась бы под напором обстоятельств, и жизнь моя пошла бы совсем по-другому.