Виталий Гладкий - Приключения-91

• Название: Приключения-91
• Автор: Виталий Гладкий
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1991

Сборник остросюжетных, приключенческих произведений.

---

Это их слегка обижало. Не очень, но обижало. Слегка.

4

— Отпустили, слава богу.

Кручинин неожиданно подмигнул.

— Вы рассказали все?

Изместьев не понимал этого человека, не чувствовал. Озадачивали странные ужимки следователя, неестественная для его возраста резвость, походка попрыгунчика, шарики и, главное, неприятный, сухой, дробно-взрывчатый смех в самом, казалось бы, неподобающем месте.

— Кое-что опустил, — признался он, досадуя на самого себя. — Несущественное.

— Вы думаете? — Кручинин построжел лицом и заговорил по-военному жестко. — Нет, Алексей Лукич. Так у нас ничего не получится. Я хотел бы избежать официальности. По крайней мере, с вами. Повестки, протоколы и прочее. Давайте внесем ясность. Я не понимаю. С одной стороны, я вижу, вы хотите что-то мне сообщить, как вы считаете, для вас важное. А с другой... явно умалчиваете. В чем дело? Иначе мы долго будем ходить вокруг да около смеха. Зачем? Странная ситуация. И бледна и нездорова там одна блоха сидит, по фамилии Петрова, некрасивая на вид. Я знаю, что вы знаете больше, чем говорите. И вы знаете, что я пришел к вам не с пустыми руками. К чему нам икарийские игры, Алексей Лукич? Мне кажется, вы должны быть заинтересованы в том, чтобы помочь следствию. И я предоставляю вам такую возможность. А вы? Почему не идете навстречу?

— Прошу прощения, Виктор Петрович. Я сам неловко себя чувствую. Но, поверьте, иначе не могу. Понимаете? Не могу.

— Чепуха какая-то. Жареная рыбка, маленький карась, где ваша улыбка, что была вчерась?

Изместьева начинали раздражать эти прибаутки, эти дурацкие, совершенно неуместные стихи. Он вопросительно посмотрел на следователя, но на лице его нельзя было прочесть ничего, кроме солдафонской строгости, холода и отчуждения.

— Видите ли, я вам сочувствую, — сказал он, сдерживая себя. — Нет, бога ради, не подумайте, что я слишком высокого о себе мнения, чересчур высокомерен, заносчив или обуян гордыней. Вовсе нет. Так уж случилось: я нахожусь внутри ситуации, а вы снаружи. Мы по-разному смотрим.

— И что? — Кручинин подбросил шарик. — Трудно жить на белом свете. Это не довод.

— Больше вам скажу. У вас будут затруднения. И немалые. Причем не профессионального характера. Отнюдь. Скорее морального, нравственного... Если я, конечно, в вас не ошибся.

— Советуете?

— Если хотите, да.

— И как, по-вашему, я должен поступить?

— Откровенно?.. Нет, я понимаю, что нереально. Но... лучше всего — прекратить расследование. Закрыть дело.

Кручинин коротко рассмеялся — как перепуганный жеребенок.

— Вы предлагаете мне пойти на прямой подлог?

— Я бы назвал иначе. Смелый, решительный поступок. Во имя того, чтобы восторжествовала не та, ваша, узкопрофессиональная правда факта, а — Истина. С большой буквы. Не мне вам говорить, что система правосудия у нас далеко не совершенна. И те нормы, на которые опираются суды при выборе наказания, зачастую — анахронизм, а порой и просто не выдерживают никакой критики. Я сейчас говорю о тех случаях, когда человека, уже наказавшего себя, машина правосудия давит окончательно. Она добивает лежачего, что по всем моральным сеткам — всегда безнравственно.

— Преступник должен быть наказан.

— Безусловно. Неизбежность, неотвратимость наказания — лучшая профилактика. Во всяком случае, иного способа пока не изобрели. Другое дело, как это осуществляется на практике, в определенной общественной среде.

— Вы хотите сказать, что наш преступник уже достаточно наказан?

— Не ловите на слове. — Изместьев замялся. — Я не утверждал, что знаком... Стало быть, и знать не могу, достаточно он наказан или нет. Теоретическое рассуждение, не больше.

— Ах, теоретическое. И на том спасибо. Должен сознаться, так далеко я пока не заглядывал.

— Я вам подсказал?

— Намекнули.

— Нечаянно.

— О, да, — рассмеялся Кручинин. — У вас, насколько мне известно, городская прописка?

Изместьев отвел глаза.

— Виноват... Никак не соберусь.

— Давно в берлоге?

— Около трех лет. Не беспокойтесь, я все улажу.

— Семейные неурядицы?

Изместьев ответил не сразу.

— Пожалуй... Если важно, я поясню.

— Будьте так любезны.

— Жена... Она уверена, что я не выдержу и рано или поздно вернусь. Короче, развода не дает, а мне бороться с нею скучно. Да и времени жаль... Понимаете, — заметно волнуясь, сказал он, — у нас погиб сын. В армии... Несчастный случай... И вот... кризис... разлад... Мы перестали понимать друг друга.

— Извините.

— Ничего... У вас служба.

— Так и живете в сторожке?

— Когда холодно — да. Но, вообще говоря, у меня нет повода, чтобы быть недовольным. Надеюсь, как и у местного начальства — быть недовольным мною... Все-таки полторы ставки... И напарника устраивает... Рядом с лагерем у министерства небольшой дачный поселок, за которым я тоже присматриваю... Комната и веранда. До глубокой осени. Я очень рад.

— И все время один?

— К великому удовольствию.

— Не скучаете по городу? По удобствам? По друзьям?

— Откровенно?.. Нет. Я привез с собой книги. Отличная фонотека. Приемник, магнитофон.

— Такие, как вы, сейчас называют себя «невостребованными временем».

— В принципе правильно.

Кручинин снова подмигнул. И спросил ласково:

— Насколько мне известно, товарных невостребованный, вы проживали здесь не один?

— Что вы имеете в виду?

— У вас был друг.

— Ааа, — не сразу догадался Изместьев, — вот вы о чем... Да-да, вы правы... Цыпа. Цыпочка моя... Я взял его с собой, когда покинул город... Простите. Мне трудно об этом говорить... Вы, конечно, вправе думать все что угодно, но самые большие трудности у меня сейчас оттого, что ее нет рядом. И вряд ли кто-нибудь сможет меня понять... Только тот, кто сам испытал нечто подобное.

— Сильную привязанность, вы хотите сказать?

— Нет, Виктор Петрович. Любовь.

Кручинин подбросил шарик.

— Неприятно в океане почему-либо тонуть — рыбки плавают в кармане, впереди неясен путь... Все-таки придется рассказать. Я вас намеренно не торопил.

— Да-да. Понимаю... Вам нельзя обойти... А умолчал по двум причинам. Изместьев вздохнул. — Тяжко вспоминать... Сначала сын... Теперь вот она... Чем-то я прогневил небо... А во-вторых... это не приблизит вас к разгадке. Дело, повторяю, у вас очень простое. И вместе с тем необычайно сложное. Всей душой вам сочувствую. Мне кажется, что вы, несмотря на любовь к сомнительной поэзии, человек порядочный. Честный.

— В его органах кондрашка, а в головке тарарам... Мы с вами встретились на опушке. Там еще приметное дерево. Клен. У него ветви странно переплелись.

— Вы заметили?.. О, это удивительное дерево... Я прежде считал, что столь круто менять направление жизни только люди в состоянии. Оказалось, что и дерево тоже. Удивительно. Какой излом! Невольно начинаешь думать, что и растения обладают чем-то — если не разумом, то... свободной волей, что ли. Во всяком случае, рефлекс цели у них, несомненно, присутствует. Интуитивное знание. Принцип целесообразности...

— Мандибулы и педипальпы, — перебил Кручинин. — Под деревом похоронен ваш пес?

Изместьев кивнул.

— По кличке Цыпа?

— Полное имя Принципиалка... По характеру — достаточно точно.

— Неопределенной породы?

— Отчего же неопределенной? Чистая дворянка.

— Рослая? Злая?

— Нет-нет, что вы. В холке сантиметров сорок. Примерно со спаниеля. Безобидное существо. Квадратненькая, черно-белая, с бурыми подпалинами. Как все дворняжки, трусовата. Веселая. И очень принципиальная. Ей шел седьмой год... Да, верно. В ноябре бы исполнилось семь. Цветущий возраст.

— И блоха мадам Петрова, что сидит к тебе анфас, — продекламировал Кручинин, уверенно и изящно жонглируя тремя шарами, — умереть она готова, и умрет она сейчас... Алексей Лукич, я примерно догадываюсь, как она погибла.

— Знаю, — Изместьев помолчал. — Мы обходили озеро. Как всегда. Цыпа забегала вперед или немного отставала. У нее свои интересы на прогулке. Но все время на виду. Незримый поводок. Она прекрасно меня чувствовала, даже на расстоянии... Обошли озеро и направились в лес. И тут они окликнули...

5

На поляне играла музыка.

— Мужик! — позвал Агафонов. — Эй! Обожди!

— Але! Не слышишь, что ли? — Притула догнал и грубо развернул сторожа за плечо. — К тебе обращаются.

Цыпа недовольно залаяла.

— В чем дело? Что вы хотите?

— Заехать тебе разок промеж глаз... Чтоб лучше слышал.

— Свянь, — сказал Агафонов приятелю. Лениво поднялся и подошел. — Извини, батя. Все нормально. Ты кто? Не сторож случайно?

— Цыпа. Помолчи... Чем могу быть полезен?

— «Жигуля» не видал? Белый такой, весь заляпанный, не видал?

— Здесь?

— Не шути, мужик, — сказал Притула. — Мы на взводе.

— Сам из деревни?

— Нет.

— Ладно, — сказал Агафонов. — Неважно. Вот оно, Привольное. Видишь? Вторая хата с краю. Там «Жигуль» стоял. Три дня. А сейчас нету. Как испарился, понимаешь? Накололи, зараза. Утром. Или ночью.