Александр Кононов - На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)

• Название: На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)
• Автор: Александр Кононов
• Жанр: Прочая детская литература

---

В сенях раздался шум, стук, послышался веселый голос Шпаковского.

Отец нахмурился, легонько оттолкнул сына.

Учитель вошел в комнату и еще с порога принялся радоваться:

- Молодец ты, Иван Иванович, ей-богу, молодец!

Он даже руки потирал, до того был доволен.

- Ты про что? - спросил Иван Шумов.

- Да все про то же! Теперь Григорию дорога прямая!

Отец угрюмо отвернулся к окну.

Понятно, почему так радовался Шпаковский: вся затея с реальным училищем была делом его рук - для того он, видно, и в город поехал.

...В то памятное утро, когда отец водил Гришу определять в городское училище, вернулись они оба ни с чем. Заведующий училищем, грузный седоусый человек, похожий на старого рабочего, сказал Шумовым с каким-то даже удовольствием:

- Опоздали. Все места заняты.

У Ивана Шумова опустились руки:

- Как же так! Еще только август месяц...

- Да, август месяц. Ну, а прошений знаете, сударь, сколько поступило? Еще с весны! Ого! Мастеровой народ сынов своих надумал учить, вот оно что. С прошлого года это началось. Никогда еще такого наплыва не было. А в гимназии, в реальном - пожалуйста: свободные вакансии.

- Куда нам в гимназию!

Заведующий развел руками:

- Ничего не могу сделать.

Всю обратную дорогу отец молчал, смотрел себе под ноги, в каменную городскую землю. А у железнодорожного переезда налетел на них запыхавшийся Шпаковский. Полы его замечательной накидки развевались. Он схватил Ивана Шумова за локоть:

- Иваныч, тебя-то я и ищу! Удача какая! Встретил я таки своего друга, помнишь - рассказывал тебе о нем.

- Какого еще друга?

- Здрасте! Я ж сколько раз толковал...

- Не до него мне сейчас! Гришку в училище не взяли.

- В городское?

- Ну, а в какое ж еще?

- В реальное отдадим!

И Шпаковский, торопясь, с опаской поглядывая на красное, сердитое, упрямое лицо Ивана Шумова, рассказал: друг его, еще по школьной скамье ("светлая голова, благороднейший человек"), замолвил где надо словечко Григория согласны принять в приготовительный класс, хотя занятия уже и начались.

- В изъятие из правил! - воскликнул учитель, подняв кверху длинный палец. - Поскольку есть вакансии!

- Реальное не для нас! - с сердцем сказал Иван Иванович. - Баламутишь ты все... У тебя будто ветер на чердаке гуляет, ну нет в тебе обстоятельности! А нашему брату надо на земле стоять как можно крепче.

- Не стоять надо, а идти! Идти по земле - вперед!

И отец со Шпаковским поругались.

Учитель кричал Ивану Ивановичу: "Тяжкодум!" А отец гудел в ответ: "Ветряк!"

Они ссорились еще целых два дня: в горнице у Ненилы Петровны, на улице, в городском саду. Гриша уныло ходил следом за ними по городу, тянул отца за рукав:

- Погляди-ка!

Отец смотрел невнимательно:

- Ну, что там: писчий магазин. Чего глядеть-то! - И оборачивался к учителю: - Сбиваешь ты меня с толку бесперечь, спасу от тебя нету, ветрогон!

- Да я ж добра вам обоим хочу!

Гриша опять впутывался:

- А зачем там ободранный человек в окне стоит?

- Анатомическая модель, - отмахивался Шпаковский и кричал отцу: Поверни в голове жерновами-то!

И учитель наконец одолел.

Отец вечером при свете керосиновой лампы пересчитал оставшиеся свои деньги - немного их, видно, было - потом снял для чего-то со стены шапку и ударил ею об пол:

- Ну! Была не была! Одолел ты меня, ветрогон...

И вот через несколько дней, когда Гриша был уже принят в реальное училище, Шпаковский стоял перед Иваном Шумовым, сияя своими яркими, желтыми какими-то глазами. А отец молчал отвернувшись. Наконец учитель насторожился:

- Ты что, Иваныч?

- Уезжать мне отсюда приходится, - с усилием проговорил отец. - На новое место.

- Опять на новое? - всплеснул руками Шпаковский. - Опять?

- Не стрекочи ты, ради бога! И без тебя тошно! Я вот и думаю: как тут Гришку одного кинешь?

- Раньше надо было думать! Столько трудов положено, друга я своего еле упросил...

- Не стрекочи!

Шпаковский обиделся, умолк.

После долгого молчания отец заговорил виновато:

- Посоветуй, как быть.

- Что ж я могу посоветовать?

- Сердишься?

- Ты не маленький, сам смотри.

- Ехать мне - неминуемо.

- А неминуемо, так о чем разговор?

- Разговор о Григории. Брать его из училища - что ж получится? За ученье заплатили, в новую форму одели... А оставить его одного здесь - на кого оставлю?

Учитель скоро перестал сердиться, а посоветовать толком ничего не мог. Так и ушел, уже поздним вечером: утром ему надо было возвращаться в Ребенишки, в свою школу.

Отец, вздыхая, лег спать рядом с Гришей.

Долго они лежали, прижавшись друг к другу. И оба не могли заснуть.

Никогда раньше Гриша не чувствовал такой близости к отцу. Близость эта во много раз была усилена горечью разлуки - неизбежной, как он сейчас понял. И еще одно он понимал: отец считал себя виноватым...

- Расскажи мне что-нибудь, - попросил Гриша тихонько, как просил когда-то прежде; теперь ему казалось - было это очень давно.

И отец начал вполголоса вспоминать о том, как жилось ему, когда он был Гришиных лет. Пас он скот, и одна корова зашла в лес, не найти... Страху-то сколько было! Потом пошли другие рассказы - про то, как он жил на Кавказе, как рыбу ловил в море... Иван Шумов повеселел и спросил сына, как равного:

- Поведать тебе про мое самое заветное?

- Поведай, батя.

И отец рассказал. Живет в одном городе, далеко - посреди России, садовник-кудесник, плоды земные по-своему переделывает. Дали ему мертвый пустырь, взрастил он там небывалые яблони, и сам дал им новые имена. Поехать к нему, увидеть его, посмотреть на тот сад - вот это и есть заветная отцова дума.

- А ты поезжай, батя. Вот будет лето - и поезжай.

- Эх, сынок, не одно уж лето я туда собираюсь! А нельзя!

- Отчего нельзя?

- Дорога стоит много. Да и работа - как ее бросишь? Нельзя.

Отец вздохнул и замолчал надолго.

Не зная, как ему помочь, сын взял в свои ладони огромную отцову руку и сказал:

- Теперь я буду рассказывать.

- Ну-ка, ну, расскажи! - с притворным оживлением откликнулся отец.

И Гриша начал рассказывать про богатыря, которого давно любил за силу, за смелость, за то, что бился тот с врагами всю свою жизнь и всегда побеждал. Обступит богатыря вражье войско, некуда ему податься, приклонится он к земле - даст ему родная земля новую силу.

- Ты где ж это читал? - недоверчиво спросил отец. - Я такой книжки у тебя не помню. Должно быть, тебе это старый Винца рассказывал... Мудрый старик, это он ведь про народ наш сказывал!

Гриша не отвечал. Иван Шумов заглянул ему в лицо - сын дышал ровно, заснув на полуслове.

Отец посмеялся тихонько, укрыл сына потеплей и сам, согретый его теплом, уснул незаметно.

5

Через день отец, по совету Ненилы Петровны, отвел Гришу к мадам Белковой.

Белкова сдавала комнаты жильцам-нахлебникам, а называлась "мадам" потому, что была чиновницей.

Гриша, разглядев ее, удивился: во рту у мадам была длинная папироса он никогда не видал до той поры курящих женщин, - левый ее глаз щурился от едкого дыма, платье на ней было особенное - ярко-зеленое, до пят, с кружевными засаленными оборками.

Изогнув брови, что-то уж очень черные, она извинялась перед Иваном Шумовым за свой, как она сказала, "пеньюар". Отец пробормотал сконфуженно: "Что вы, сударыня!" - и стал расспрашивать об условиях, на которых можно оставить у нее Гришу, хотя бы до весны только.

- У меня годами живут мальчики из лучших семей, - гордо сказала Белкова.

Отец с мадам принялись толковать о припасах, которые надо будет доставить из деревни - это кроме денег, - а Гриша начал размышлять о пеньюаре. Он сразу разделил его надвое: пень Юар. Стоит в бору старый пень, оброс бородой - длинным лесным лишайником, - зовут его Юаром.

Когда отец ушел, Гриша решил поделиться с мадам Белковой своими соображениями насчет пня. Та, выслушав его, кисло сморщилась:

- Какой неразвитой мальчик!

И ушла куда-то, должно быть на кухню. Оттуда сквозь худую дверь доносился дым, чад и крик Белковой:

- Я барыней была, барыня есть и барыней буду!

...Поздно вечером отец прощался с Гришей в темной прихожей, где стояли пыльные лари и пахло мукой и мышами.

- Вот как у нас вышло, сынок. Не винишь меня?

Гриша молча приник к его шершавому домотканому кафтану и замер.

- Большое мы с тобой дело задумали. Осилишь?

- Осилю, - прошептал Гриша; горло у него перехватило.

Потом он увидел себя посреди просторной городской комнаты с оборванными обоями в мелких розовых цветочках, с четырьмя койками у стен, с круглой железной печкой в углу.

На одной из коек, поближе к окну, лежал в полной форме реалиста кудрявый франт лет четырнадцати и читал книгу.

За столом, накрытым рваной пегой клеенкой, сидел мальчик, по виду Гришин одногодок, и жевал французскую булку. А мимо него, косясь на булку, ходил лохматый верзила и беспрерывно гудел: