Александр Кононов - Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3)

• Название: Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3)
• Автор: Александр Кононов
• Жанр: Прочая детская литература

---

- Я на вашей кухне не бывал.

- О, какой серьезный! Вы, должно быть, марксист.

- Недостаточно образован для этого.

- Терпеть не могу марксистов! И вообще политику. Сэм, тайны кончились, подите сюда. Как вы в прошлый раз сказали о политике?

- Она удел людей ограниченных.

- Это, положим, не ваше изречение...

- Ириночка!

- Но все равно, неплохо сказано. Ненавижу политику. Из-за нее чуть не погибла моя лучшая подруга... Ах, Люська, Люська, дура несчастная! Это она с "серыми" связалась. Что глядите? "Серые" - это эсеры, по созвучию; конечно, глупо. Когда все считали, что Люся умрет, главарь "серых" прислал записку: "Бог поцеловал ее в душу". Лучше бы бог его самого поцеловал!

- Надо уважать чужие убеждения, Ириночка. При всей их ограниченности...

- Ах, молчите, Сэм! Убеждения! Вы думаете, у Люси были политические убеждения? Ерунда. Уж я-то ее лучше знаю.

Сурмонина вдруг забеспокоилась, начала шарить по кушетке рукой, нашла у себя за спиной зеркальце, глянула в него, отложила, задумалась о чем-то... И вдруг накинулась на Шумова:

- Может быть, вы все-таки скажете что-нибудь? Может быть, вы спросите, кто такая была моя подруга, Люся Дзиконская?

- Дзиконская? Не дочка ли полицмейстера?

- Да. Дочка полицмейстера. Палача народа. Я и забыла, что вы из тех краев. Значит, осведомлены?

- Слышал стороной, что она застрелилась.

- Стрелялась. Но осталась жива. Главарь "серых" поторопился со своей запиской. Теперь врачи посылают ее в Каир. Идиоты! Какой там еще Каир во время войны?

- Но я слышал, - несмело вмешался Персиц, - можно и в Крым... в Симеиз, например.

- Только не осенью. И не зимой. Что же, до весны ждать?

Она помолчала, снова взяла в руки зеркальце, повертела его, отшвырнула. И опять рассердилась:

- Однако вы собеседник не из завидных, Григорий Шумов! Уж придется мне занимать вас умным разговором. О чем мы? Об убеждениях... Вы думаете, Люсе Дзиконской нужны были эти самые убеждения? Как же! Ей до интересов народа - или, как там еще говорят господа политики, до борьбы рабочего класса - такое же дело, как мне до китайского императора! Можете мне поверить, Шумов Григорий!

- А я верю.

Сурмонина зло захохотала:

- Он, видите ли, верит! Осчастливил! Чувствительно вам благодарна.

- Не стоит благодарности.

- Слушайте, вы что, подрядились злить меня? Смотрите, поссоримся!

- Нет, не поссоримся.

- Откуда такая уверенность? Не знаете вы еще меня!

- Да я встану и уйду. Вот ссоры и не будет.

Сурмонина поглядела на него с интересом:

- Э, да вы, значит, дядя характерный. Ну, не сердитесь на меня. Я шалая, вам ведь Сэм, конечно, уже сплетничал обо мне...

- Ириночка!

- Нет, Сэм, вы сплетник, я знаю. Но вернемся к серьезному разговору. Можете вы, Шумов, представить себе, что человек способен убить себя только потому, что жаждет жизни яркой, необыкновенной, такой, чтобы сгореть, как в огне? Нет такой жизни, - ну, тогда смерть. Добровольная смерть - это тоже ведь необычный жребий. Будут потом говорить, жалеть, плакать, преклоняться перед непонятым страданием... По выражению вашего лица, Шумов, я вижу, что эта тема вам не нравится... Ну, тогда переменим ее. Сэм, помогите переменить тему!

- Готов, Ириночка. Не лучше ли нам, в таком случае, вернуться к истокам нашей беседы?

- Какие там еще истоки!

- Насколько я уловил, вы и Шумов встречались во времена незапамятные?

- Это для него те времена незапамятные, а я все помню. Чтобы удовлетворить ваше любопытство, Сэм, сообщаю: отец Шумова был садовником в имении моей матери. В остальном разбирайтесь сами.

- Что ж, я разберусь. Кстати, тут и будет поворот разговора в другую сторону, по-моему, очень интересную. Вот мы случайно собрались вместе. Вы - дочь помещика. Я - сын негоцианта...

- Какой изысканный термин!

- Вы кубок с ядом! Ну хорошо - купца, сын купца. У Шумова отец, можно сказать, деревенский пролетарий. Женя Киллер, которого мы ждем, - сын генерала. И что же? Разве это помешает всем нам вместе наслаждаться красотой, поэзией, музыкой...

- Кстати, о музыке. Сыграйте что-нибудь. Ну-ну, не ленитесь.

Самуил поглядел на Сурмонину с мольбой, но ослушаться не посмел, вернулся к пианино.

"Как она им командует, однако! - невольно подумал Гриша. - Совсем скрутила!"

Персиц обеими руками взял несколько аккордов.

Ирина Сурмонина переждала немного, потом, полузакрыв глаза, начала декламировать нараспев под музыку:

Призрак туманный, безвинно жестокий,

Ты проходишь покорно и сонно,

Роняя пепел сожженных мгновений

С твоих дымных тканей скользят опьяненно

Цветы былого, цветы неживые...

Она читала долго.

Персиц поглядывал на нее искоса, с опаской, стараясь подбирать аккорды в лад ее тягучему голосу.

Стихи были незнакомые Грише: цветы и призраки... призраки, увенчанные цветами...

"Встану сейчас и уйду без дальнейших разговоров! - Шумов начинал уже сердиться. - Сперва сплетни о "предках", потом несусветная чепуха о политике, о самоубийстве, теперь стихи какие-то мутные. Вот такие особы, наверно, и называются истеричками".

- Нравится вам, Шумов? - прервала чтение Сурмонина.

- Нет. Мутные какие-то стихи.

- Вино поэзии всегда мутно! - патетически провозгласил Персиц.

- Например, у Пушкина?

- Ах, Шумов, ведь Пушкин - это же хрестоматия! - Сурмонина посмотрела на Гришу с каким-то даже сожалением.

Сразу же ощетинившись от этого взгляда, он приготовился к отпору, но тут раздался звонок, Сурмонина предостерегающе подняла руку:

- Явились наконец!

И в комнату вошли два молодых человека, чем-то неуловимо похожих друг на друга.

10

Поздоровавшись с хозяйкой, они остановились перед Гришей и не поклонились, а резким движением уронили головы. Очевидно, здесь были какие-то свои правила обхождения.

Один из молодых людей назвал себя:

- Киллер.

Другой пробормотал что-то невнятное.

- Принесли? - капризным тоном спросила Сурмонина.

- Вот! - Киллер победоносно потряс над головой журналом, на обложке которого чернели буквы, падающие лестницей вниз.

- Сперва будем слушать поэму Сэма или займемся новинкой? - спросила Ирина и сама себе ответила: - Сэма - под конец, на десерт. Читайте, Женя!

- Принято к исполнению. - Киллер развернул журнал и начал читать стихи, подвывая на середине строк.

Сперва Шумов удивился: подобного издевательства над здравым смыслом ему еще не приходилось встречать.

Поял петел Петра.

Предал камни навек...

Чубурухнуть пора

Имярек!

Рифмованная бессмыслица оказалась довольно однотонной, хотя Киллер некоторые строфы читал тихо, а другие - выкрикивая с пафосом:

Жернова, как ни кинь,

В рот не суй. Пинь пинь, пинь!

Гриша постепенно перестал следить за чтением. Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, он начал украдкой разглядывать гостей Сурмониной.

Оба молодых человека были не на много старше Гриши, может быть, года на два. Оба были невысокого роста, но стройненькие. И очень изящные. Куда там Самуиловой визитке против их пиджаков с великолепными шелковыми отворотами (это, должно быть, и есть смокинги, подумал Гриша), с белыми хризантемами в петлицах. Но не это делало их похожими друг на друга. А что же?

...Бывают такие комнатные собачки, чистенькие, аккуратненькие и не внушающие доверия. Не то что честный дворовый пес с открытым и мужественным видом отважной своей морды. А вот такие глядят умильно, а отвернись - очень свободно могут цапнуть за ногу, особенно если есть надежда, что это пройдет безнаказанно.

Бог знает, какая ерунда лезет в голову; Гриша, не зная, чем бы развлечься, взял в руки статуэтку с каминного карниза. Это был желтоволосый амур, тащивший под мышкой огромное пурпурное сердце, бедняга прямо-таки надрывался, ноша ему оказалась не под силу. Забавная вещица.

- Смешно? - строго спросила Сурмонина. - Вам, Шумов, эти стихи, вероятно, кажутся бессмыслицей?

Гриша поставил амура на место:

- Нет, почему же. Там есть строки, полные глубокого смысла. Жернова, действительно, как ни кинь, в рот не суй.

- Коллега, может быть, незнаком с футуризмом? - спросил Киллер.

Он снисходительно посмотрел на Гришу сверху вниз - это ему удалось, потому что он читал стихи стоя, а Гриша так и остался сидеть на низеньком и очень неудобном пуфе.

- Представьте себе, немного знаком. Это не меняет моего отношения к мысли о том, что жернова в рот не суй.

У Персица лицо стало несчастным. Он, конечно, уже раскаивался в том, что привел сюда Шумова.

Киллер вопросительно посмотрел на Ирину Сурмонину. Та еле заметно кивнула ему головой, и он начал не торопясь, посасывая губами, почему-то хмыкая, покашливая, и все время оглядываясь по сторонам:

- У Федора Сологуба мне рассказали: на вернисаж, э-кхм, новой живописи пришел один... э-э, пейзанин. Одет традиционно: лапти, армяк. Думали: возможно, стилизован под мужичка? Э, нет - настоящий сермяжник, натуральный, без притворства. Художник, который на вернисаже объяснял содержание картин, прямо-таки оказался в тупике: ну как такому дяде что-нибудь растолкуешь? Там была одна картина - круг из золотой бумаги, перечеркнутый черной линией, потом - треугольник рядом; подпись "Наполеон"... Пока, однако, художник раздумывал, мужик вдруг как зевнет во весь рот: "Чаво там толковать, ето нам знакомо, неоимпрессионизм, и боле ничаво".