Николай Коншин - Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

• Название: Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году
• Автор: Николай Коншин
• Жанр: История

---

Мирославцев сидел у стола; глаза его были мутны, лицо воспалено, он считал записанный на себе проигрыш, на конце счета стоял роковой итог - 25 тысяч червонцев.

- Господин Мирославцев, - сказал ему Обоянский, - я не забыл, что мы играли на кредит: позвольте мне считать вас своим должником; мы поквитаемся когда-нибудь. Я вижу, что вы увлеклись игрой и, кажется, проиграли более, нежели думали проиграть.

Мирославцев молчал.

- Ну, друг, - вскричал Богуслав, ударив его приятельски по плечу, - я не почитал тебя таким горячим игроком, никак не сел бы с тобой играть, если б мог предчувствовать, что ты способен так увлечься.

- Господа, - вскричал Мирославцев, встав со стула и обращаясь к ним обоим, - благодарю за прекрасный урок, жаль только, что он поздно уже дан мне: год назад он мог бы мне быть полезным. С позволения графа, я даю вексель на проигранную сумму, на полгода.

Зарайский вошел в это время в комнату с векселем в руках.

- Вот мой долг, граф, - сказал он, отдавая ему вексель, - Мирославцев, за тобой осталось три тысячи червонцев; веришь ли, милый друг, что это последние деньги, с которыми я должен уехать из Москвы.

- Не напоминайте, - сухо отвечал Мирославцев, - я не забыл, что вам должен; прошу пожаловать ко мне. Дайте мне возможность, господа, - продолжал он, обращаясь к прочим, - написать здесь мой вексель, я готов подписать его.

- Вот, милый мой, - сказал Зарайский, который, несмотря на видимую холодность Мирославцева, выдерживал с ним прежний дружеский тон, - вот маклер, которого я призвал, чтоб написать мой вексель; удержи его, если хочешь, он напишет и тебе.

Мирославцев вышел, не отвечав ни слова. Через четверть часа обещанный вексель был дан; Мирославцев холодно поклонился всем и вышел, сказав Зарайскому: "Вы сейчас получите от меня три тысячи червонцев". Через несколько минут камердинер явился с мешком золота и отдал его полковнику.

Читатели, конечно, замечают, что Мирославцев был обыгран на верное. Богуслав и граф Обоянский жили в этом самом трактире, так же как и упоминаемый отставной полковник Зарайский, мерзавец, обрекший свою жизнь бесчестной игре и посвященный многолетними опытами в ее бесконечные таинства. Обоянский после потери дочери вел здесь буйную и развратную жизнь в кругу записных повес, рассеивавших его мрачную тоску на свой лад; склонить его играть подобную роль, без сомнения, стоило бы труда, но Зарайский умел найтись.

- Послушайте, - сказал он, - Мирославцев знает меня за игрока, и я уверен, что против меня играть не станет ни за что - я предложу играть ему со мной, заодно, противу вас. Сообразите же: не пожелает ли он в таком случае воспользоваться моими способами к тому, чтоб вас ограбить? Это аксиома, а следствие, из сего выводимое: он должен быть наказан за это.

По совещании решено, что Зарайский будет играть пополам с Мирославцевым и проиграется в пух; если сей последний и заметит наконец обман, то уже будет поздно, проиграв много, он не остановится играть до последнего рубля, и тогда бастовать предоставлялось графу по своему благоусмотрению.

Мирославцев, лишившийся всего состояния так неожиданно, пришел в свои комнаты полубезумным. Прошедшая ночь, как ужасный сон, представлялась его воображению; он как будто не верил еще своему несчастию, сжатое сердце его трепетало судорожно. Первый предмет, поразивший его, был незнакомец, стоявший в передней.

- Чего ты хочешь? - спросил Мирославцев.

- Я золотых дел мастер, - отвечал сей последний.

Несчастный вошел в комнату свою: на столе, между бумагами, лежал портрет его жены, приготовленный для отдачи в обделку.

- Бедный друг мой, - воскликнул он, прижав его к груди своей, - я погиб и тебя увлек в мою погибель! Прости мне твое несчастие, ангел добродетели!.. Боже! Где я? Правда ли это?.. Убийцы, ужели они не пощадили меня до такой степени!.. Безумец, что я сделал!

Вдруг дверь из передней отворилась, и камердинер его - Антон, известный уже читателям под именем Синего Человека, вошел в комнату; крупные слезы градом лились по щекам его, с лицом, исполненным умиления, он бросился на пол и обнял ноги своего господина.

- Вы не погибли, - вскричал он, - ибо я жив еще: злодеи ограбили вас, я это знаю; недаром меня не пускали ночью в комнаты к Богуславу; они боялись, что верный слуга ваш подсмотрит их грабительство. Я пойду к ним сейчас, я задушу их моими медвежьими лапами, или они должны возвратить вам вашу собственность.

- Встань, - сказал Мирославцев, - поздно; все кончено. Встань. Боже мой! Какое ужасное положение, ни самою жизнию я не могу искупить уже несчастия бедной жены моей... Мы нищие! Антон, едем сейчас вон из этого ада... Эти стены меня душат. Едем домой... Она простит меня. Я невольно погубил ее... Спаси меня; увези меня отсюда. Но я запрещаю тебе предпринимать что-либо: я уверен, что моя честь тебе дорога!

В 6 часов вечера Мирославцев был уже в бреду горячки; ему пустили три раза кровь, боясь воспаления в мозгу; все тщетно, на третий день несчастный потерял чувство.

- Слава богу, - сказал добродушный Антон, безотлучный свидетель его терзаний, - небо сжалилось над страдальцем; он потерял память своего злополучия, она не грызет уже его сердца!

Нарочный поскакал в Смоленск с известием жене о болезни мужа.

Она приехала; Антон уведомил ее обо всем - и потеря имущества не испугала ее сердца. Упав па колени перед одром бесчувственного, юная, прекрасная супруга осыпала поцелуями его сгоравшие уста, кликала его именами любви и дружества, с воплем отчаяния воззывала его к жизни, объясняла ому, что чувствует себя матерью, что он отец, что для жизни ее нужен только он... Напрасно - несчастный не понимал, не видел и не слыхал ничего!

Прошли еще две недели, и он опомнился в объятиях своего ангела-хранителя. Всесильная любовь возвратила его себе, увы, хотя не надолго! Прошли другие две недели, и бедные несчастливцы оставили Москву, место, где разрушилось невозвратимо их блаженство, на самой заре своей, ясной безоблачной заре, обещавшей сердцу их неизменяемое счастие!

По возвращении в деревню сделано тотчас было распоряжение об очищении долга, и на уплату оного почти все имение было продано. Мирославцева сделалась матерью, но рождение дочери возобновило тоску в сердце отца; он впал в меланхолию и через год умер.

Хотя вся Москва полна была слухами о несчастии, постигшем Мирославцева, но он не сказал никому об этом ни одного слова. Чувствуя приближавшуюся быстро кончину, он простил своим убийцам невозвратное зло, ему причиненное, и на смертном одре истребовал от жены своей и верного Антона обещание - никогда не произносить имен их.

Зарайский недолго наслаждался подвигами своего ремесла: через год после смерти Мирославцева его нашли задавленным в той самой комнате, где он обыграл несчастного. В Москве носились слухи, что однажды ночью он получил записку, которою приглашали его приехать в Трактир на Воронцовом поле, ежели хочет увидеть старого должника, желающего с ним поквитаться; что он приехал по данному адресу и что поутру, в девятом часу, нашли его мертвого в комнате, из коей успел выбраться неизвестный, накануне лишь остановившийся в трактире. Все розыски об нем остались безуспешны. Служители трактира на Воронцовом поле божились, что этот неизвестный был сам нечистый дух, ибо, во-первых, у Зарайского был полон карман денег, которыми не воспользовались, а во-вторых, на теле не нашли никаких знаков, кроме следов от пяти страшных пальцев на шее; а что вряд ли бы отыскался такой силач, который бы мог задавить пятью пальцами такого здоровяка, каков был Зарайский. В Семипалатском замечали, что Синий Человек не любил, когда об этом говорили при нем.

XXXV

Между тем сцена в Семипалатском переменилась: Антип Аристархович подошел к Мирославцевой и, поклонившись, сказал:

- Быв законным образом уполномочен от доверителя моего, господина подполковника, графа Бориса Борисовича Обоянского, я имею честь представить вам, сударыня, крепостные акты на владение селом Семипалатским, с прочими деревнями и со всеми угодьями, как оно состояло в 1790 году за покойным супругом вашим, бригадиром и кавалером Николаем Александровичем Мирославцевым. Акты сии совершены по точной силе закона, и по оным никто и никогда спорить и прекословить не возможет.

Антип Аристархович никогда не был столь счастлив, как в сию минуту; он совершил славный труд, скупил по частям у двенадцати владельцев Семипалатское имение; перевел его на имя Мирославцевой, отвез в прошедшую ночь остальные за оное деньги, привезенные графом из Казани, и, наконец, сам, лично, действует в прекрасном подвиге: все это одушевило лицо его неизъяснимым счастием; он произнес речь свою ясно, громко и с расстановками, по долгу делового человека и искусного оратора, и, заключив оную вторичным поклоном, умолк.

- Ежели вы не хотите взять назад мной ограбленного, - вскричал Обоянский, замечая, что Мирославцева не берет представляемой ей Антипом Аристарховичем бумаги, - то это убьет меня, сударыня. Это ваше родовое достояние. Я объявляю торжественно, при всех, - продолжал он, обращаясь к Богуславу и Влодину, - что я украл его у покойного господина Мирославцева.