Джеймс Миченер - Роман

• Название: Роман
• Автор: Джеймс Миченер
• Издательство: Издательство «Новости»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7020-0895-2

«Роман» Джеймса Миченера подробно описывает издательский мир, и сосредоточен на внутренней жизни его героев, с точки зрения которых, показаны события четырех его частей.

Главный герой — немолодой писатель, рассказывающий, как он пишет роман. Вокруг него много людей и множество поводов для сюжетных осложнений.

Книга написана не просто завлекательно, но со знанием человеческой натуры, с юмором и с глубокой верой в разум человека.

---

В значительной мере Эмма сумела изменить нашу жизнь. Это было в тот момент, когда я почти ничего не получил за свой четвертый роман, во всяком случае, этого было недостаточно для нас обоих. Тогда она воскликнула: «Мы прокляты, Лукас». Я, помню, проговорил, что не верю в эту чепуху с проклятьями, и добавил: «Наши немцы верят во всяких ведьм и прочую нечистую силу не от большого ума и украшают свои амбары мистическими знаками, стараясь отпугнуть дьявола». Это было началом духовного спора.

История семьи Эммы весьма любопытна. В середине XVII века ее предки, Столцфусы, жили в Палатайне, районе Западной Германии, между Рейном и французскими территориями Эльзасом и Лотарингией. Вдохновленные культовыми кострами, зажженными в предыдущем веке Мартином Лютером и Ульрихом Цвинтли,[4] они стали горячими анабаптистами, проповедовавшими, что глупо и неправедно крестить детей при рождении: «Только в возрасте семнадцати или восемнадцати лет, когда человек становится достаточно взрослым, чтобы осознавать значение христианства, только тогда его или ее можно крестить». И для поддержки своей точки зрения они цитировали Иоанна Крестителя, самого Иисуса и святого Павла.

Вследствие этого их учения, а также из-за их пацифистских настроений и политических столкновений с официозом клан Столцфусов преследовался, некоторые его члены были уничтожены. Столцфусы бежали из Палатайна вместе с несколькими тысячами Йодеров, Бейлеров и Цуков. Уильям Пенн,[5] вдохновенный английский квакер, прослышав об их судьбе, предложил беглецам обосноваться в Пенсильвании, что они и сделали в 1697 году, когда внезапно разделились на две радикально противоположные религиозные секты. Амиши[6] в Ланкастере твердо придерживались самых суровых библейских условностей: запрета на пуговицы в одежде (так как ими пестрели солдатские формы), на отход от канонов в платье и домашней обстановке, на механические приспособления, совершенствующие то, что Бог предназначил делать беспомощному человеку, и на образование, так как знания делают человека тщеславным. В то время остальные члены клана, обосновавшиеся в моем Дрездене, стали меннонитами.[7] Как и их братья амиши, они носили черное, предпочитали бороды усам, но позволяли себе более свободный образ жизни. Они не отвергали пуговицы, использовали музыкальные инструменты во время богослужения в церкви, применяли в сельском хозяйстве механические приспособления и, как в мое время, автомобили, которые все еще так неистово отвергаются амишами.

Столцфусы — предки Эммы — с 1693 по 1890 год были истыми амишами. Мои же — Йодеры — с того времени и по сей день — меннонитами. И они не возражали, когда я в возрасте семнадцати лет сказал: «Хочу поступить в Мекленбергский колледж». Как Эмме удалось покинуть своих суровых амишей в Ланкастере и поступить в Брайн Мауер — это просто фантастика, но об этом я здесь не буду распространяться. Но факт остается фактом — она сделала это. Мы встретились, выяснили, что у нас общее происхождение, и поженились. Это был самый лучший поступок в моей жизни.

И вот, когда я подтрунивал над ее верой в магические символы, отвращающие дьявола, и особенно над культовыми кострами, она проговорила: «Знаешь, Лукас, если эта тема стала занимать так много места в наших беседах, почему бы тебе не исследовать ее в своей следующей книге, а?»

Поначалу я не воспринял ее слова всерьез, но Эмма все время возвращалась к этой идее, и постепенно те доводы, которые она приводила, запали в мою голову. Однажды весной, когда Дрезден был околдован цветением и журчащими ручейками, я принял твердое решение: «Я буду писать роман о нечистой силе. И посвящу его Эмме». Но и тогда я не позволил ей читать написанное мною, пока все не закончил.

Четвертый мой роман — «Изгнанный», — идея написания которого принадлежит мне, был распродан в количестве 1607 экземпляров. Мой пятый, «Нечистая сила», на который меня вдохновила жена, — в количестве 871 896 экземпляров. Я был удивлен и с тех пор стал прислушиваться к ее советам.

Сейчас, когда мы готовились отведать остывший пудинг, я предупредил:

— Этот год сулит стать нелегким. Думаю, он будет очень напряженным.

Когда она спросила почему, я ответил:

— Люди будут подозревать, что это моя последняя книга, и захотят как-то отметить событие.

— Я не думаю, что ты говоришь серьезно. Значит, и правда прощание?

— Ты же знаешь, что говорит по этому поводу наш друг Цолликоффер: «Чуть больше — это уже слишком много». — В предвкушении погружая ложку в золотистое кушанье, я проговорил: — Поверь мне, это мои последние усилия. Я хочу выплеснуть в новый роман все, на что я способен.

— Довести его до совершенства, как и три последних?

— Меня совсем не интересует, как он будет продаваться. Пусть об этом волнуется «Кинетик пресс». Меня беспокоит то, как публика оценит завершение моей серии.

Когда Эмма поднялась, чтобы собрать посуду, я поймал ее руку, притянул к себе и поцеловал:

— Спасибо за то, что ты помогла мне закончить этот роман. — Затем я принялся за осуществление ритуала, знаменовавшего завершение каждого моего романа: — Наполни три чаши оставшимся пудингом. Одну — для Цолликоффера, вторую — для Фенштермахера, третью — для Дифендерфера. Они — мои магические символы жизни. Они приносят мне удачу.

Было десять часов утра, когда я направил свой «бьюик» 1986 года выпуска на север к ферме Германа Цолликоффера, свернув с автострады. Я вез с собой не только три чашки пудинга, но также и две копии своего завершенного романа.

Приносить все, что я написал о немецкоговорящей Пенсильвании, для изучения Герману вошло в привычку с самого начала моей карьеры. Тогда я попросил его: «Пожалуйста, прочти и проверь каждое слово. Верно ли и не оскорбительно ли все, что я написал о нас, немцах». Герман с радостью согласился, так как был истинным патриотом своей нации и считал нужным поведать миру о языке и традициях своего народа.

Сейчас, вновь подъезжая к его ферме, я припомнил свои предыдущие визиты, когда Герман ожидал меня с законченной рукописью. Она, эта рукопись, будет прочитана экспертом — им для меня являлся Цолликоффер, — а уж потом подвергнется критике редактора. Если она содержит спорный материал, за дело возьмутся юристы. И, наконец, какой-нибудь чародей должен будет выверить каждое слово, каждую букву. Когда же в конце концов появляется книга, после всего долгого внимания, которое ей было оказано, не исключено, что она может не найти своего читателя. Я содрогался при мысли о знаменитых американских писателях, чьи последние книги не имели успеха. И с усмешкой вспоминал рекламу моего соседа Оскара Хаммерстейна, за которую он заплатил газете, после того как несколько постановок его пьес, среди которых «Оклахома!» и «Король и я», не принесли ожидаемых сборов. Набранное крупным шрифтом объявление оповещало: «Я сделал это однажды. Я могу это сделать снова». А под ним он перечислил названия и даты первой и последней постановки семи или восьми предыдущих неудачных пьес. Если бы я был склонен к подобным штукам, я мог составить похожее объявление с рекордами моих ранних книг. Все это доказывает, что у меня были веские причины для беспокойства за мой новый роман, готовый к печати.

Тревожные мысли рассеялись, как только в поле моего зрения показались постройки фермы Цолликоффера, символизирующей все, чем дорожат пенсильванские голландцы.[8] Интересный термин! У меня язык не поворачивается сказать «пенсильванские голландцы». Душа и ум отвергают это. Мы были немцами, и, насколько я знаю, в наших краях никогда не было ни одного выходца из Голландии, поэтому наше название можно считать ошибкой. Это случается. Герман Цолликоффер и я — типичные «молчаливые пенсильванские немцы», правда, может быть, не такие уж мы молчаливые, как многие думают.

Мое сердце всегда билось сильнее, когда я приближался к владениям Цолликоффера, ведь его ферма была предметом мечтаний каждого пенсильванского немца. Амбары — сердцевина фермы — стояли по одну сторону дороги, а дом и прилегающие к нему постройки — по другую. Два амбара, конечно же, покрашены в красный цвет и были они гораздо больше самого дома, который представлял собой простую прямоугольную трехэтажную белую постройку. Дом стоял близ дороги, и к его фасаду примыкала терраса о четырех колоннах. Три строения поменьше теснились рядом с домом: старомодная кухня-сарай, глубокий погребок для хранения продуктов и зернохранилище, каждое из этих строений покрашено, но не в красный и не в белый цвет. На той стороне, где был амбар, находилась силосная яма, а за домом тянулся огород, где миссис Цолликоффер выращивала овощи, из которых каждое лето и осень делала домашние заготовки для зимних нужд.

К западу от построек высились семь великолепных голубых елей удивительного оттенка — их пышность напоминала пухлых немецких хозяюшек. Неожиданное присутствие этих красавиц во владениях Цолликоффера многое объясняет как в нем, так и в других моих немецких соседях. И, так как я был причастен к истории появления этих елей на ферме, могу объяснить, как это произошло.