Тадеуш Конвицкий - Зверочеловекоморок

• Название: Зверочеловекоморок
• Автор: Тадеуш Конвицкий
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-352-00501-1

Эта книжка – не для примерных детей. Примерные дети ничего из моих воспоминаний не извлекут. Не стоит и стараться. А вот проказники – совсем другое дело. Проказники найдут в этой невероятной истории много поучительного, уйму ценных мыслей, а главное – глубокое понимание и сочувствие их нелегкой доле. Я чуть было не написал: бездну понимания и сочувствия, но вовремя спохватился, что это прозвучало бы как фраза из предисловия к детской книжке. А мои удивительные приключения правдивы, как правда, самые что ни на есть взаправдашние.

---

Потом, когда наконец дали полный свет, все принялись друг на друга шикать. Стало тихо, только где-то в глубине зала стучали молотками рабочие. Нас с Дакой поставили перед камерой. Спинка стула должна была изображать эту таинственную загородку. Опять все закричали наперебой с разными интонациями: «Готовы… Готовы? Готовы!» Потом Щербатый крикнул: «Камера!», какая-то девица хлопнула у меня перед носом одной черной дощечкой о другую и что-то прокричала противным голосом, а я сказал то, что от меня требовалось. Но только я собрался ударить Даку, как увидел ее глазки, похожие на смородинки, и в них такое уважение, что, вместо того чтобы ударить, я погладил ее по спине, ну, может, чуточку ниже. Кстати, все это продолжалось не дольше трех секунд.

– Стоп! – крикнул Щербатый. – Никуда не годится. Ты же должен был ее ударить.

– Она будет плакать…

– Ты лучше о себе заботься. Сниматься хочешь?

– Хочу.

– Тогда не халтурь, а делай, что тебе говорят.

И все повторилось заново. На этот раз я здорово приложил Даке. Она завопила и с ревом кинулась в темноту зала.

– Стоп. Хороший дубль! – завопил Щербатый.

Девица с черной хлопушкой вылезла из-за камеры ужасно злая.

– Ты почему переврал текст?

– Я не перевирал.

– Как это? Вместо «не трогай эту загородку» сказал «не трогай этой загородки».

– Потому что так правильнее.

– Пан сценарист! – крикнула девица. Толстяк поспешно приблизился. Выслушал жалобу и почему-то раскипятился.

– Я не позволю искажать текст. Безобразие! Мало того, что платят гроши, еще и не считаются.

– Послушайте, – примирительно сказал я. – С отрицанием употребляется родительный падеж, а не винительный. Это, наверно, машинистка перепутала.

Пан сценарист закрыл глаза, пошептал что-то, проверяя падежи. А потом делано рассмеялся:

– Ты прав, герой. Машинистки в кино – особая статья. Говори, как тебе проще.

И, кажется, опять хотел погладить меня по голове, но передумал. Стал рассказывать девице, как его сочинения корежили в издательствах, даже в заграничных, мимоходом упомянув о наградах, которые неоднократно получал.

На третий раз я вроде сыграл правильно, потому что Щербатый весело крикнул:

– Спасибо. Мне нравится. А тебе?

– Нашему брату всегда все нравится, – без энтузиазма ответил бородатый оператор и потянулся за термосом.

Тут я заметил между какими-то перегородками Лысого, то есть режиссера; рядом с ним на стульчике сидела недовольная блондинка в странном пластиковом комбинезоне, сквозь который все просвечивало. Быстро поплевав сухими губами, режиссер сказал:

– Не то. Безнадега. Ничего он не может. Щербатый, который окончательно на мне зациклился, подошел и сказал очень вежливо:

– Я не согласен, пан Войцех. У него специфическая внешность, вылитый Птер.

– Много вы понимаете! – завопил режиссер. – Банда лоботрясов! Все я за вас должен делать!

– Войтусь, – сонно протянула недовольная блондинка. – Тебе нельзя волноваться.

– Я вообще прекращу съемки. Группы нет, актеров нет, текста нет! Надоела эта самодеятельность!

– Прошу прощения, а какие у вас претензии к тексту? – с обидой вмешался толстый сценарист. – Вы его сами тысячу раз переделывали. Я просто не узнаю своей книги.

– Потому что это дурацкая байка для безмозглых детишек.

– Ну, знаете!

– А мне нужно… как бы вам сказать… чтобы глубина была, чтоб звучало по-современному. Я не могу снимать старомодную белиберду. В фильме должен ощущаться дух времени, атмосфера сегодняшнего дня. Все, прекращаю съемки. Надоело.

И, бешено сплевывая, повернулся, собираясь уйти, но сценарист схватил его за свитер:

– Пан Войтусь, ведь можно еще что-то придумать, что-то изменить, добавить. Вы сами говорили, что над фильмом работают вплоть до премьеры.

Бесшумно, словно призрак, появившийся Щетка взял меня за ухо:

– Пошли отсюда, Гжесь, это не для детей картинка.

И поволок меня в какой-то длинный коридор.

– Ничего не вышло, – мрачно сказал я. – Столько нервотрепки, и все зря.

– Спокойно, сынок. Будет он снимать. Мадам сама нашла эту книжку и пожелала сыграть добрую волшебницу, так что Лысый будет снимать как миленький!

– А я?

– А ты? Посмотрим. Экран покажет. Иди в кассу.

Какой-то мужчина, беспрерывно сыпавший шуточками, выдал мне шестьдесят злотых. На беду притащился Заяц, директор картины. Уставился в окно своими белыми глазами и уныло забубнил:

– Номер не пройдет. Мы не имеем права. У него нет опекунов.

– Ты, Заяц, – сказал Щетка таким голосом, что любой прохожий на темной улице, не пикнув, отдал бы ему пальто. – Катись со своими правилами знаешь куда? Я его опекун, усек?

В коридоре меня догнал Щербатый.

– Где тебя в случае чего искать?

– Вы думаете?..

– Ничего я не думаю. На всякий пожарный.

– Я временно живу у знакомых. У них есть телефон.

Я стал спускаться по лестнице, тупо глядя на фотографии актеров на стенах. Кто-то поднимался мне навстречу. Я слышал дробный перестук твердых каблучков. И вдруг на площадке между этажами чуть не столкнулся с той, в джинсах, имени которой мне не хочется называть. На этот раз она была не в джинсах, а в моднющем платье и плаще, кажется импортном. Вообще-то, я даже задел ее плечом, она отскочила как ужаленная и сказала: «Извиняюсь», хотя виноват был, скорее, я.

Я остановился и, сам не знаю почему, обернулся. И она задержалась на крохотную долю секунды и посмотрела на меня сквозь железные листья нарядной перегородки, а потом торопливо побежала наверх. Возможно, впрочем, мне только показалось, что посмотрела.

На улице опять шел снег – крупными хлопьями, точно в январе. Может, в другое время никто бы и внимания не обратил, но сегодня все удивлялись. Продавщицы в магазинах смотрели на снег через большие запыленные витрины, прохожие, задирая головы, провожали глазами низкие тучи, даже милиционер, который было засвистел вдогонку неправильно повернувшему автомобилю, махнул рукой и засмотрелся на пушистые белые клочья, как будто срываемые кем-то с гигантской прялки.

Наверно, и этот злющий режиссер, как все, ждет столкновения с астероидом.

Наш город в такую погоду выглядит не лучшим образом. Он совершенно серый, словно вытершийся от долгого употребления. Дома точно обгрызены морозами, дождями и ветрами. Заляпанные грязью машины разбрызгивают во все стороны месиво, скапливающееся в водостоках. Люди, отворачивающиеся от пронзительного весеннего ветра, тоже не ахти как привлекательны. И вообще жить не хочется. Если б не надежда, что скоро придет весна… Но придет ли она в этом году?

Возле нашего дома я столкнулся с Буйволом. Он с наслаждением шлепал по лужам в резиновых сапогах, каким-то чудом не лопавшихся на его икрах. Буйвол был на званом обеде и так наелся, что под конец куска больше не мог проглотить. Правда, помолчав минутку, он признался, что, пожалуй, дал маху: еще немного сладкого в него бы влезло. Опустив веки с желтыми ресницами, он бесконечно долго перечислял все, что съел у приятеля, который страдает отсутствием аппетита и родители которого очень по этому поводу переживают. Вкусятина!

– Зачем ты так обжираешься? – неприязненно спросил я.

– Как зачем? Я записался в спортивный клуб. Буду поднимать штангу.

Я понял, что это очередной предлог: теперь можно будет есть без зазрения совести.

– Значит, больше не ждешь комету?

– Э-э, – промычал Буйвол. – В газетах пишут, что это вранье. Она пролетит очень далеко от Земли.

– Если в газетах пишут, что вранье, это лучшее доказательство, что правда.

Буйвол непонимающе заморгал желтыми ресницами.

– Это они нарочно, чтобы не было паники. У редактора, который живет у нас на пятом этаже, ночи напролет горит свет. Уж он-то знает правду и не может спать.

– Э-э, да ты псих ненормальный. Недаром родители не разрешают мне с тобой водиться.

– Значит, расхотел умирать?

– Что я, глупый? Мы летом поедем на озера. Там грибов, ягод – тьма. Вот уж когда поем вволю. По мне лучше получать плохие отметки, чем забивать голову всякой чепухой.

– Хорошо тебе, – вздохнул я.

– Еще бы. Я и книг никаких не читаю, только по программе – прочитал и забыл. Такая жизнь мне нравится, здоровьем Бог не обидел, и вообще – вкусятина. А у тебя какие от жизни радости? Вызубрил наизусть целую энциклопедию – и что? Папаша мой говорит, вы лентяи, оттого вам и жить не хочется. Ну скажи, что твоя мать делает? Коврики какие-то иногда расписывает. А отца вообще выперли с работы.

– Отец не сработался со своим начальником – у них разные научные взгляды.

– Э-э, – снова противно заблеял Буйвол. – Вкалывать ему неохота. Если бы все только валялись на диване и философствовали, что бы стало с нашей Землей?

– Знаешь, Буйвол, ты страшный примитив.

– Может, я и примитив, зато мне хорошо. Я тебя могу уложить одной левой.

Ну что тут скажешь?! Таков уровень умственного развития у моих ровесников. Поэтому можете не удивляться, что я ничего не рассказываю о школе, об одноклассниках и их забавах. Кстати, Буйвол еще не худший. Он даже неплохо учится. Правда, похоже, только назло другим. Потому что в классе его недолюбливают. Он сплошь и рядом возвращается из школы испачканный грязью, в порванной рубашке и прилично помятый. Его мать бегает жаловаться, но ее, видно, тоже не любят, потому что возвращается она ни с чем. И, должно быть, именно это толкает вперед нелюбимое всеми семейство.