Афанасий Коптелов - Точка опоры

• Название: Точка опоры
• Автор: Афанасий Коптелов
• Жанр: История

---

- И теперь такой же десяток?

- Сейчас я точно не успела узнать.

- А надо бы, Зинуша. Надо. - Надежда не замечала, что повторяет интонации мужа. - Время старых центральных десятков миновало. Теперь на их месте должны возникнуть комитеты из профессиональных революционеров. Володя считает, что в последние годы мы на Руси уронили престиж революционеров. Надо его поднять. Он пишет об этом в "Что делать?".

- "Что делать?", - повторила Зина. - Как у Чернышевского! Под его влиянием?

- Ты, наверно, сама замечала - Володя с молодых лет увлекается Чернышевским. Это пошло еще от Александра Ильича. А позднее Володя с карандашиком перечитал роман Николая Гавриловича. И мне говорил: "Он меня всего глубоко перепахал. Заряд на всю жизнь".

- И много уже написано?

- По-моему, больше половины. Сужу по тем главам, которые успела переписать для набора. А последнюю главу еще не читала. Он только пересказывал. В ней о профессиональных революционерах, которые будут держать в своих руках все конспиративные связи. - Надя положила руку на плечо подруги. - Извини, что перебила. О Нижнем нам нужно знать как можно больше.

- У нас и тогда, при центральном десятке, все конспиративные связи находились в своих руках. Я ходила с беседами. И мой знакомый Микула Селянинович от меня, - он тогда жил в Нижнем, - нелегальщину на завод носил. Шифрованную переписку мы с ним завели. Правда, примитивную - в газете точками. И один раз он чуть было не влетел. Опустил "Нижегородский листок" в наш почтовый ящик со своей шифровкой, позвонил у парадного, чтобы поскорее взяли, и сам - наутек. А за нашим домом уже следил дворник с другой стороны улицы, окликнул: "Эй, господин! Куда же вы? Позвонили, так ждите. Вам откроют. Куда бежите?" И бросился вдогонку. Рассчитывал, что слесарь оглянется, лицо свое покажет. А тот как заяц, дай бог ноги. Убежал. Потом во время маевки на Моховых горах рассказал мне. Смеялся до слез. Кличку я его запамятовала, а имя помню. Петр. Фамилия приметная Заломов.

- Жаль Володю отрывать. А ему о таких рабочих все интересно.

- После расскажешь. У этого крепыша и мать при нашем деле: возила прокламации в Иваново-Вознесенск. Целый тюк в рогоже. И представь себе, я его встретила. На Сормовском у них большая организация наших: "Искру" читают. Говорит, Май собираются праздновать по-другому: не в лесу, а на улицах. Выйдем, говорит, с красным флагом. Я, говорит, сам, как смогу, напишу: "Долой самодержавие!" И сам понесу. И я уверена - понесет. Такие люди ни перед чем не дрогнут.

- Из таких людей, Зинуша, вырастут профессиональные рабочие-революционеры. Володя как раз об этом пишет в брошюре. И вы с Глебом счастливые - можете быть в самой гуще таких людей. А мы живем только письмами да вот такими рассказами.

5

Над Мюнхеном расстилался горьковатый дымок: в Английском саду тихо горели влажноватые кучи листьев. На улицах торговки жарили каштаны. Зина чихала в платок. Надя едва успевала говорить "Будь здорова" и тоже доставала платок из узкого рукава темного полушерстяного платья, купленного в заурядном магазине. И Зина, чтобы ничем не выделяться на улице, успела одеться во все здешнее.

После сада подруги направились в старую часть города, где не было ни одного деревца и куда не проникал дым горящих листьев. Дома там притиснуты один к другому, как бы сплюснутые неведомой силой, узенькими окнами смотрят на каменные щели, и россиянкам казалось: вот-вот распахнется окно над головой и кто-то пожмет руку человеку, живущему по другую сторону улочки.

- Ну и теснотища! - дивилась Зина. - Ну и ну!

- Заблудимся - не ругай: я здесь в первый раз, - сказала Надя. - Мы с Володей тут стали порядочными неподвигами и всего города по-настоящему не знаем.

- До того ли вам. Этакая уймища работы! Вот уж воистину ни дня, ни отдыха! Помню твоего Володю по Питеру, помню по Шушенскому, по Минусинску. И там он был непоседливее, горячее всех, будто у него ртуть в жилах. Но там, ты сама знаешь, был и отдых: хотя бы та же охота, прогулки по лесу. За грибами, за цветами. Зимой - коньки. А здесь? На чем отдохнет мозг?

- Не до отдыха, Зинуша.

- Да знаю, знаю. Перед схваткой дорога минута, в схватке - секунда. Ко всему надо быть готовым. Но, милая Надюшка! - Зина, подхватив подругу под руку, тряхнула ее со всей силы. - Ты должна, ты обязана придумывать что-то для отдыха. Наши нервы - тетива лука. Если все время держать тетиву оттянутой, то и рука онемеет, и лук ослабнет.

- Не такие уж мы... Мы все же ходим кое-куда. Были как-то в Старой Пинакотеке.

- Все же выкроили часок! Вот за это хвалю! - Зина опять тряхнула подругу. - Ну веди туда. И рассказывай, рассказывай. Что там больше всего понравилось?

- Ну, как тебе сказать?.. Небогато. Хотя есть и Леонардо да Винчи, Рафаэль. Есть Рубенс: "Пьяный Силен", "Два сатира". Помню еще "Автопортрет с женой".

- Рубенсом полны все музеи Европы. Я восторгалась им в Дрездене.

- У этого неистового фламандца так и брызжет с полотен неудержимая сила, веселость, здоровье, жажда жизни. Но суровой правды нет. Такие у него раскормленные и дебелые бюргерши. Кровь с молоком! - Надя глянула на подругу и рассмеялась. - Жаль, ты опоздала родиться: могла б ему сойти за натурщицу. В костюме Евы! И Тициану могла бы! Сдобная булочка!

- Боже упаси - не сдобная. Ржаная. - Зина тоже рассмеялась, и на ее полных щеках заиграли ямочки. - Ну, веди-веди в Старую Пинакотеку. К Рубенсу! Интересно, что твой Володя говорит о нем, о здешнем?

- Он видел Рубенса не только здесь. В венском музее изобразительных искусств бывал. Там, говорит, гораздо богаче. А ценит он из прекрасного то, что перейдет в наследство рабочим и крестьянам. Все правдиво и талантливо отображающее жизнь.

- А мне, Надюша, из последних веков более всего по душе наша русская живопись: Репин, Суриков. Неповторимые гиганты! А наша литература? Созвездие гениев! А наша волжская песня?!

- И Володя обожает... Нет, не то слово... У Володи волжская народная песня - в душе. Он говорит: корни искусства - в народной толще. Там чистый родничок. Оттуда оно появляется на свет, как Волга-матушка, и разливается во всю ширь. Вот, говорит, о чем надо писать профессорам, мыслящим по-марксистски. Если бы у него доходили руки...

- Дойдут... Еще напишет... Ну, а где же эта галерея?

- А я теперь уже и не разберусь в таком лабиринте улочек. Придется у кого-то спросить.

- Спрашивай. Ты небось успела освоить баварский диалект?

- Немножко. А по-русски, пожалуй, лучше нам не разговаривать. И поглядывать - не увязался бы за нами какой-нибудь подозрительный тип.

6

Елизавета Васильевна присматривала за кастрюлей, в которой варился суп; между делом набивала табаком гильзы Катык. Кржижановский вошел к ней с дымящейся сигаретой.

- И как вы можете курить такую дрянь? - Елизавета Васильевна повернулась к нему с готовой папиросой в руке. - Берите вот, а эту гасите. Я сигарет не выношу - какие-то все пресные. И без мундштука их нельзя. А с мундштуком женщина как чиновник из департамента.

Она взяла папиросу, слегка сдавила бумажный мундштук, не скрывая предстоящего удовольствия. Кржижановский, успев погасить сигарету в пепельнице, поднес ей горящую спичку, а потом закурил сам. Они встали к открытому окну.

- Вот докурю последнюю тысячу и - домой. Не могу я здесь жить. Все вокруг - чужое, и у меня подкатывает к сердцу эта... как ее?.. тоска по родному краю.

- Ностальгия.

- Я раньше о ней только в романах читала: человек места себе не находит от щемящей тоски по родине. А теперь сама мучаюсь. Выйду на улицу - деревья не наши. Даже колокольный звон и тот не наш. Уеду!

- А Надежда с Владимиром как же тут без вас?

- У них - дело. Нельзя газету бросать. Я же вижу: на них все держится. Даже на неделю и то не смогли вырваться в горы.

- И ностальгия к ним не подступится?

- Как сказать... Тоже тоскуют. Только не говорят. Крепятся. И живут письмами из России. От друзей, от агентов "Искры", просто от рабочих-революционеров. Теперь письма-то к ним, как голуби, летят со всех сторон. Ну, а мне Питер снится, и зима здесь покажется мучительной. Вот и решила - домой...

Покурив, Глеб Максимилианович направился в соседнюю комнату, шагал легко и осторожно, чтобы не стучали каблуки и чтобы ничем не помешать Ильичу, мысленно говорил себе:

"Ему необходимо закончить брошюру, елико возможно, быстрее. Она нужна всюду. Безотлагательно необходима".

Нетерпеливо припал к рукописи, будто утолял жажду. То и дело подтверждал кивком головы: "Правильно, Володя!.. Верно!"

Читая острую полемику с "экономистами", извращающими марксизм, поклонниками стихийности и доморощенными тред-юнионистами, сжимал кулаки и как бы подбадривал в схватке: "Так их!.. Так!.. - И, переводя дух, тряс головой: - Эх, если б я мог этак!.. С накалом высокой мощности... Тут же в каждой главе - электрический заряд!.."

Многие страницы он перечитывал, стараясь сохранить во взбудораженном мозгу каждое слово. В особенности взволновал его раздел "Организация рабочих и организация революционеров". Да, борьбу должно возглавлять стойкое ядро профессиональных революционеров, отдающих делу партии не какие-то там свободные часы, а все свое время, все силы, находчивость и умение. И рабочие-революционеры должны выковать из себя профессиональных революционеров. Готовиться изо дня в день, вышколить себя не меньше царской полиции, централизовать все конспиративные связи, порывать с раздробленностью и местничеством, работать для общего партийного дела. Все во имя свершения политической революции.