Эвальд Ильенков - Наука логики

• Название: Наука логики
• Автор: Эвальд Ильенков
• Жанр: Философия
• Год: 2000

Evald Ilyenkov’s philosophy revisited ed. by V. Oittinen. Helsinki: Kikimora, 2000, p. 329–372

---

Гегель демонстрирует это обстоятельство на мышлении, которое продуцирует понятия о самом себе, т. е. на мышлении, как оно выступает в самой логике, реализуется как «логика»; он фиксирует тот факт, что «правила», устанавливаемые этой логикой, нарушаются уже в самом ходе установления этих самых правил… Претендуя на роль законодательницы всего царства мышления, традиционная логика ведет себя как своенравный удельный князек, считающий «законы», издаваемые им для подданных, обязательными для всех — но только не для себя самого.

Все так называемые «логические законы», долженствующие играть роль правил доказательства, условий доказательности мышления, эта логика, однако, не доказывает, а просто постулирует, утверждает как догмы, в которые надлежит слепо веровать, не задаваясь вопросом — почему? Она их не обосновывает, не «опосредует», а просто заверяет, ссылаясь на то, что наша «способность мышления» так уж устроена… Особенно отчетливо это видно там, где традиционная логика формулирует так называемый «закон достаточного основания».

«Формальная логика дает установлением этого закона мышления дурной пример другим наукам, поскольку она требует, чтобы они не признавали своего содержания непосредственно, между тем как она сама устанавливает этот закон, не выводя его и не доказывая его опосредствования. С таким же правом, с каким логик утверждает что наша способность мышления так уж устроена, что мы относительно всего принуждены спрашивать об основании, с таким же правом мог бы медик на вопрос, почему утопает человек, упавший в воду, ответить: человек так уж устроен, что он не может жить под водой»[20].

Конечно же, ирония Гегеля абсолютно справедлива — «закон», который провозглашается «логическим законом», т. е. правилом, которому обязано подчиняться мышление вообще, мышление в любом его частном применении, утверждается как раз через вопиющее его нарушение.

Гегель же требует от логики, чтобы она была прежде всего сама логичной, ведь если логика — тоже наука, тоже мышление, то в развитии собственных положений и понятий она и обязана первой соблюдать все те требования, которые она формулирует как всеобщие, как «логические». Поскольку она сама их не соблюдает, она и доказывает, помимо своей воли и своих сознательных намерений, что формулируемые ею правила всеобщими, т. е. логическими, не являются.

Далее. Эта логика требует от мышления «последовательности». Но — «основной ее недостаток обнаруживается в ее непоследовательности, в том, что она соединяет то, что за минуту до этого она объявила самостоятельным и, следовательно, несоединимым…»[21].

Поэтому-то и внутри самой этой «логики», и внутри мышления, руководствующегося диктуемыми ею правилами, царит безвыходный плюрализм, отсутствие какой бы то ни было необходимой связи между отдельными утверждениями. Она кишит формальными противоречиями, только предпочитает этого обстоятельства не замечать.

Так, провозглашая «закон тождества» и «запрет противоречия в определениях», «закон противоречия», высшими и абсолютными законами мышления вообще, эта логика позволяет себе в первых же строках своих изложений заявлять, что логика есть наука. Но ведь логической формулой такого рода заявлений («Иван есть человек», «Жучка есть собака», «логика есть наука» и т. д. и т. п.) является прямое отождествление непосредственно различных, нетождественных определений (особенное есть всеобщее, единичное есть общее).

Мышлению, которое «осознает себя» в виде традиционной формальной логики, «недостает простого сознания того, что, постоянно возвращаясь от одного к другому, оно объявляет неудовлетворительным каждое из этих отдельных определений, и недостаток его состоит просто в неспособности свести воедино две мысли (по форме имеются налицо лишь две мысли)»[22].

Эта манера рассуждать («мыслить»), согласно которой все вещи на свете надлежит рассматривать «как со стороны тождества их друг другу», «так и со стороны их отличий друг от друга», «с одной стороны — так, а с другой стороны — эдак», т. е. прямо наоборот — «в одном отношении как одно и то же, а в другом отношении — как не одно и то же» — как раз и составляет подлинную логику этой «логики».

В силу этого прежняя логика и соответствует, в качестве теории, той самой практике мышления, которая «логична» лишь по видимости, а на деле никакой необходимости в себе не содержит.

Эта логика (как теория, так и практика ее «применения») на самом деле («в себе») насквозь диалектична в ее собственном, укоризненном, смысле этого слова; она кишит неразрешенными противоречиями, делая при этом вид, будто никаких противоречий нет. Она постоянно совершает действия, запретные с точки зрения ее же собственных постулатов, ее «законов» и «правил», только не доводит этого факта до ясного осознания, до выражения через свои собственные принципы…

Внутри самой теории логики эта диалектика выражается уже в том, что так называемые «абсолютные законы мышления» — точнее «те несколько предложений, которые устанавливаются как абсолютные законы мышления» — оказываются «при ближайшем рассмотрении противоположными друг другу; они противоречат друг другу и взаимно упраздняют одно другое»[23].

Гегель, как нетрудно заметить, ведет критику традиционной логики — и мышления, этой логике соответствующего — тем самым «имманентным» способом, который и составляет одно из главных завоеваний его собственной Логики. А именно — он противопоставляет утверждениям («правилам» и «законам») этой логики не какие-то другие утверждения, а процесс практической реализации ее же собственных положений в реальном мышлении. Он показывает ей ее собственное изображение в зеркале ее же собственного «сознания», ее же собственных основоположений.

Он не оспаривает ее представления, ее «понятия мышления», т. е. соглашается с нею в том, что «сознательное мышление» (которое она только и исследует) действительно таково, что оно действует в согласии с теми самыми «правилами», которые оно само себе задает и потому признает как «кодекс», по которому его можно и нужно судить. Он показывает, однако, что именно неукоснительное следование принципам «сознательного мышления» необходимо, с неумолимой силой, приводит к отрицанию этих самых принципов, в чем и обнаруживается их собственная абстрактность — т. е. неполнота и односторонность.

Это — та самая критика рассудка с точки зрения самого же рассудка, которую начал уже Кант в своей «Критике чистого разума». Это та самая критика, которая приводит к выводу, что «диалектика составляет природу самого мышления, что в качестве рассудка оно должно впадать в отрицание самого себя, в противоречие…»[24].

К этому выводу пришел уже сам Кант, и если до Канта «логика» могла быть несамокритичной по неведению, то теперь она может сохранять свои позиции лишь а том случае, если будет уже вполне сознательно отворачивать свой нос от неприятных для нее фактов, — если она сделается уже сознательно несамокритичной.

Главную слабость старой — чисто-формальной — логики Гегель и видит в том, что она, на самом деле нагромождая противоречия на противоречия, старается этого своего собственного «продукта» не замечать, старается вновь и вновь делать вид, будто никаких «противоречий» в ее составе нет, что это — лишь «мнимые противоречия», «противоречия в разных отношениях» или «в разное время» (т. е. на разных страницах ее собственных изложений), и тем самым оставляет их в мышлении неразрешенными.

Гегель видит главную и самую острую проблему, вставшую перед логикой как наукой в результате трудов Канта, Фихте и Шеллинга, именно в том, чтобы найти, выявить и указать реальному мышлению логический метод разрешения противоречий, в которые оно впадает именно потому и постольку, поскольку и в силу того, что оно сознательно и неукоснительно руководствуется традиционной логикой, т. е. обладает лишь относительно верным, но крайне абстрактным, сознанием относительно самого себя, абстрактно-неполноценным «самосознанием».

В этом именно и заключается действительное отличие гегелевской логики от всех предшествующих ей логических концепций. А вовсе не в том, как до сих пор утверждают адепты архаически-догегелевского состояния логической мысли, что прежняя логика, якобы, заботилась об «освобождении» мышления от «противоречий в определениях», а Гегель задался злокозненной целью эти противоречия в мышлении узаконить, придать им статус «правильной формы» любой логической конструкции и реконструкции действительности. Такое объяснение гегелевского отношения к «противоречию» и до сих пор вдохновляется желанием во что бы то ни стало дискредитировать идею диалектической логики при неспособности справиться с нею на теоретической почве.