Эвальд Ильенков - Ленинская идея совпадения логики, теории познания и диалектики

• Название: Ленинская идея совпадения логики, теории познания и диалектики
• Автор: Эвальд Ильенков
• Издательство: Наука
• Жанр: Философия
• Год: 1974

Философия и естествознание. Москва, 1974, с. 40–61

---

Тот же А.И. Введенский это обстоятельство прекрасно понимает, связывая рождение «гносеологии» именно с кантовским пониманием «метафизики» как «учения об истинном бытии, а поэтому о трансцендентных предметах», т. е. о бытии, которое мыслится в том виде, как оно существует само по себе, вне зависимости от того, «каким оно осознается нами или каким представляется нам существующим». Согласно Канту и всей кантианской традиции, познание подобного рода абсолютно невозможно, и относительно вещей-в-себе (т. е. мира вещей, существующих вне сознания и независимо от него) человечество вынуждено навсегда довольствоваться верой. В качестве науки «метафизика» невозможна. Или, наоборот, «наука» не имеет права претендовать на «метафизическое» значение своих утверждений, на роль «метафизики». Наука должна скромно ограничиться описанием мира явлений, феноменального мира, т. е. мира, как и каким он выглядит в сознании людей в результате преломления внешних воздействий сквозь призму органов чувств и априорных форм (схем) деятельности рассудка.

Иными словами, кантианское понимание метафизики предполагает, что вся человеческая «наука» была, есть и всегда будет лишь упорядоченно-систематизированным описанием событий, имеющих место только в нашем собственном опыте, и что любое утверждение «науки» следует толковать именно как утверждение о том, и только о том, что происходит в сфере опыта, в сфере представлений и понятий. Пока наука («знание») интерпретирует свои утверждения таким образом, она остается «наукой»; как только она осмеливается утверждать (или отрицать) что-либо о мире «вещей-в-себе», она сейчас же перестает быть наукой и превращается в «метафизику». Речь при этом идет, конечно, не только о таких предметах, как «бог», «бессмертие души» или [43] «свобода волн», но и о любом представлении современного естествознания и общественной науки, будь то атом или электрон, химический элемент или биологический вид, стоимость или класс, капитал или общественно-экономическая формация… То же самое относится и к таким понятиям, как причинность и количество, закономерность и вероятность, часть и целое, и т. д. и т. п. — к любому понятию, входящему в состав научного знания. Поэтому метафизика в кантианском понимании — это вовсе не особая и отдельная наука, трактующая, в отличие от «частных» наук, лишь о всеобщих, универсальных «принципах бытия». Метафизика — это та же физика, та же химия или политэкономия, которые интерпретируются как знание о «вещах-в-себе», как знание о действительности вне сознания человека и человечества.

В этом плане понятия и законы физики абсолютно ничем не отличаются от понятий и законов «логики». И те и другие суть равно формы и законы связи «явлений», т. е. «вещей», как и какими они даны в нашем собственном сознании, в ходе их осознавания, их восприятия и осмысления. Логические формы и законы могут отличаться от физических законов только по степени общности, только количественно и ни в коем случае — не по предмету, в котором они выявляются. Это обстоятельство прекрасно понимает и учитывает любой сколько-нибудь последовательный кантианец в отличие от эклектика, который толкует «логические законы» как «специфические законы мышления», а законы физики — как общие схемы связи вещей вне сознания, вне мышления.

Любой кантианец понимает, что «логические» формы и законы могут быть выявлены и сформулированы только в ходе исследования реального научного мышления как те общие схемы и правила, которым одинаково подчиняются и мышление физика, и мышление химика, и мышление экономиста, ибо нет мышления вообще, которое не было бы ни тем, ни другим, ни третьим, а осуществлялось бы особо, до, вне и независимо от совокупности своих собственных «проявлений». Такое представление о мышлении как предмете логики было бы стопроцентно метафизическим: мышление понималось бы при этом как очередная «вещь-в-себе», как вещь, существующая и мыслимая помимо тех форм, в которых она выступает в качестве явления…

Но мышление физика-профессионала осуществляется («является») в виде физической теории, и потому «формами и законами мышления» физика выступают формы и законы (схемы и правила) познанных и познаваемых в физике явлений. Законами, которым реально подчиняется его интеллектуальная [44] деятельность, являются здесь и закон сохранения энергии, и закон Ома, и максвелловские уравнения, и формула, согласно которой Е = mc2. То же в химии, в биологии, в любой отрасли знания. В этом смысле «логические» формы и законы абсолютно ничем не отличаются и не могут отличаться от представлений и законов физики — это равно схемы анализа и синтеза явлений, данных человеку в «опыте»: в созерцании, в представлении, в эксперименте. Поэтому «логические» формы и правила можно выявить и понять только в качестве всеобщих (универсальных) форм и схем, остающихся инвариантными в любой сфере явлений; иными словами, как формы и законы, общие и миру физических, и миру химических, и миру биологических, и миру экономических явлений, короче говоря — «мыслимому миру вообще», тому самому «миру», который составляет предмет исследования и мышления физика, химика, биолога, экономиста и т. д.

Что «формы и законы мышления» — всего-навсего лишнее название для форм и законов самого «мыслимого мира», — это не вызывает сомнения ни у одного неокантианца (ни у юмиста, ни у берклианца, ни у махиста), и по этому поводу в философии никогда ни у кого не возникало сомнений, а потому не возникало и спора. Логические (т. е. всеобщие) формы и схемы протекания мышления (теоретического сознания) только и даны логику как формы и схемы мыслимого — познанного и познаваемого — мира или, другими словами, мира, как и каким его рисует наука. В этом смысле выражение «общие принципы познания» совершенно эквивалентно выражению «общие принципы мира». На эту аксиому не покушался ни Кант, ни один из его сколько-нибудь последовательных сторонников.

Именно поэтому никому из философов никогда и в голову не приходила нелепая затея построить рядом две разные науки, одна из коих трактовала бы о принципах познания мира, а другая — о принципах познаваемого этой наукой мира. Для любого кантианца и прежде всех для Канта очевидно, что две разные науки тут принципиально невозможны, что это одна и та же наука — как по предмету (тут один и тот же предмет), так и по составу понятий, этот предмет выражающих (это одни и те же понятия, которые Кант рассматривает в своей «трансцендентальной логике» — категории качества, количества, необходимости, субстанции, причинности и т. д.). Рассматриваемые как принципы суждений с объективным значением, как схемы синтеза представлений в научном познании, категории и выступают как формы организации опытных данных в научную картину мира.

Для Канта это именно «принципы познания», а точнее — [45] теоретического познания, универсальные схемы связывания представлений в составе научной картины мира.

Сам по себе взятый, этот взгляд на категории не заключает в себе еще ровно ничего ни специфически кантианского, ни специфически идеалистического, — это просто остро выраженное понимание активной роли всеобщих категорий (и шире — понятий вообще) в процессе познания, в процессе построения научной картины мира, в процессе построения научного мировоззрения.

И этого момента в кантовском понимании категорий не оспаривал впоследствии уже никто — ни Фихте, ни Гегель, ни Фейербах, ни Маркс.

Специфичным для Канта является другое — принципиальное и категорическое отрицание возможности построить цельное научное мировоззрение или, что то же самое, — отрицание за наукой (за всей совокупностью наук) способности играть роль мировоззрения, выполнять функцию мировоззрения.

Вот эту-то тенденцию мышления Канта и подхватило неокантианство, развивая в различных вариантах тот взгляд, что наука (вся совокупность естественных и социальных наук) никогда, ни при каких условиях, ни при каком сколь угодно высоком развитии техники наблюдения и эксперимента не сможет создать своими силами такой «картины мира», которая удовлетворяла бы ее собственным принципам и прежде всего верховному принципу всякого «единства явлений в сознании» — принципу запрещения противоречий в определениях.

Те самые «принципы познания», которые являются «условиями возможности» всякого научного синтеза представлений в понятии, в суждении и умозаключении, — категории — оказываются одновременно и условиями невозможности достижения полного синтеза всех научных представлений в составе связной, единой и непротиворечивой «картины мира». А это на языке кантианцев означает: мировоззрение, построенное на научных принципах (или просто — «научное мировоззрение»), принципиально невозможно. В составе «научного мировоззрения» — и не случайно, не из-за недостатка сведений, а с необходимостью, заключенной в самой природе мышления, выраженной категориальными схемами, — всегда остаются трещины противоречий, раскалывающие это «цельное мировоззрение» на куски, несоединимые друг с другом без вопиющего нарушения высшего принципа «всех аналитических суждений» — запрета противоречия в составе научных определений, связываемых в «единстве понятий».