Михаил Буткевич - К игровому театру. Лирический трактат

• Название: К игровому театру. Лирический трактат
• Автор: Михаил Буткевич
• Издательство: Издательство "ГИТИС"
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2002
• ISBN: 5-7196-0257-7

В книге "К игровому театру" читатель найдет продуманную до мелочей современную систему профессионального обучения режиссера в театральной школе. В то же время она причудливо и органично сочетает в себе мемуары, анализ "Макбета", "Трех сестер", описание спектаклей маститых режиссеров и учебных работ. Читать книгу будет интересно не только специалистам, но и тем, кого волнуют пути развития русского театра, русской культуры XXI века.

---

В ясные дни на дальнем горизонте синела Адриатика. По вечерам звонил колокол на соборной башне, а на кустах цветущих роз, как россыпь земных звезд раннего лета, вспыхивали рои светлячков. И театр был похож на Большую Оперу города Одессы, только был он неправдоподобно миниатюрен, — этакая дамская шкатулочка для драгоценностей и безделушек.

Это был рай земной — других слов я тогда не мог бы найти.

Но постепенно и понемногу, гомеопатическими дозами, к ощущению райского блаженства начинало примешиваться чувство горечи. Неуловимое, но очень-очень определенное. Да, это был Эдем, но я упустил из виду главное: это все-таки был эдем капиталистический, и не все, ох далеко не все мои русские артисты сумели устоять перед соблазнами сладкой валютной жизни.

Подробнее мне об этом сейчас вспоминать не хочется, да и вряд ли уместно разрушать компактность повествования. Когда придется к слову и к месту, может быть, но не сейчас, не сейчас...

Итальянские публичные репетиции и спектакли, как вы понимаете, прошли тоже амбивалентно: триумф был перемешан со скандальным провалом. И это вызывало тревогу.

Тревога усиливалась и росла пока не разразилась в Москве катастрофой.

Все было буднично и просто. Когда, вернувшись из Италии и несколько дней отдохнув у себя дома, я зашел в театр, ничего особенного не ожидая и ни о чем не догадываясь, Васильев тихонько отозвал меня в сторону, незаметно увел в свой кабинет и убил.

Он сообщил мне, что мой семинар расформирован.

Как? Не посоветовавшись со мной?

Не волнуйтесь, Михаил Михайлович, я им всем разослал письма с извещением о прекращении...

Даже не предупредив меня об этом? Не поставив хотя бы в известность?..

Они же виноваты перед вами, они вас не щадили и вам их жалеть не стоит...

Но нельзя же из-за горстки каботинов разгонять всех...

Мы не понимали друг друга — это было явно и несомненно. В конце концов Васильев предложил вариант смягчения: объявить в газетах новый набор, но до меня никак не доходило, почему прошедшие уже через горнило конкурсных отборов, почему проучившиеся уже — и успешно! — целый год в школе семинара, должны они держать снова абитуриентские экзамены на общих основаниях. И тут я услышал правду:

— Они должны понимать, что учиться в Васильевской школе — это большая честь для них и им придется теперь постоянно подтверждать свое право считаться артистом театра Васильева.

Высокомерная эта и оскорбительная мысль была сформулирована так открыто, с такой бесстыдной прямотой, что сразу же обрела статус очевидности. И я согласился. Я уговорил большинство своих учеников снова пройти через мясорубку вступительных состязаний, пообещав им, что все они обязательно будут зачислены; я провел десятки консультаций с новичками, просмотрел и просеял сотни сумасшедших артистов, выслушал тысячи стихов, басен, прозаических отрывков, и, когда после бесчисленных песен, танцев, имитаций и импровизаций, я представил Васильеву и двум его подручным тридцать четыре новых абитуриента, отобранных для первого тура вступительных экзаменов, он прослушал их в невыносимой похоронной тишине , объявил, что не пропускает на второй тур ни одного человека и прикрыл семинар окончательно. Его выдумка с повторным набором оказалась не уступкой, а только отсрочкой.

Я собрал свои вещи и уехал на Левый Берег.

Больше мы не виделись — я поставил на нем крест.

Но сам феномен Васильевской безжалостности долгое время не оставлял меня в покое. Зализывая раны в своей однокомнатной норе, я то и дело возвращался к бессмысленному происшествию на улице Воровского. Шли месяцы, проходили годы, жизнь продолжалась, она неутомимо подбрасывала новые аттракционы и похлеще и покруче прежнего, а ответа о Васильеве не было. Лишь постепенно, вместе с успокоением, наступила относительная ясность. Задним числом я начал догадьшаться, что был наивным дураком, принимая происходящее вокруг нашей студии за чистую монету доброжелательства. Однажды я позволил себе и вот такое допущение: параллельно с идеей создания семинара Васильев высиживал и идею его разгрома.

Противоречивость устремлений — клеймо одаренности.

И я вспомнил один из заветных монологов талантливого человека. Уединившись со мной в своем музее после первого вступительного экзамена в семинаре "10 времен года", он мне признался...

Но сначала о самом экзамене.

Это был мой несомненный шедевр.

Это был упоительный экзамен-спектакль.

Я уже отобрал на предварительных консультациях всех, кто мне был нужен, и смысла в проведении дополнительных испытаний не было никакого. Но Васильев требовал с тупой настойчивостью: все должно быть как положено, по всем правилам, по всей форме, и я решил порезвиться — сделать все мероприятие шикарным. "Устроим все наоборот, — сказал я Розе[13] — обычно экзамен проводится как пытка, полная ужаса и нечеловеческих усилий, а мы сделаем все, чтобы превратить его в сплошное удовольствие для абитуриентов". Роза поняла все и улыбнулась. Я тоже улыбнулся, и машина антиинтриги завертелась на полные обороты.

К первому я побежал к хозяину. Бежал и соображал: сейчас мне можно просить у него все, что угодно, и он не откажет; не знаю, зачем, но чувствую, что мой семинар нужен ему позарез. Я могу прожить и без этого семинара, а он почему-то не может, так что можно начинать шантаж.

— У меня к вам две просьбы: 1) раз уж вы затеяли экзамен, то вы сами должны быть на нем обязательно, более того, 2) прикажите, чтобы на приеме присутствовала вся ваша труппа.

А труппа зачем? Тем более вся?

Я хочу, чтобы было у нас все, как в старом МХАТе. Представьте: это ведь будет роскошная картина: с одной стороны, вот так — артисты театра, а с другой, напротив, — будущие студийцы. Вечная преемственность. Эстафета поколений. Торжественная обстановка, праздник, — для тех и для других, для моих и для ваших...

Васильев бросил на меня скептический, сомневающийся взгляд: уж не наглая ли это покупка, не валяю ли я перед ним Ваньку, но в моих чистых глазах не нашел он ничего, кроме радостной надежды и веры во взаимопонимание.

— Ладно, я подумаю, — промямлил он хмуренько, но я понял, что и сам он придет и труппа явится полностью. Мы договорились о времени сбора, и я побежал дальше.

Я забежал к реквизиторам, добился там полного взаимопонимания по поводу исторического столового хрусталя, красного в белый горошек, в общежитии театра отыскал еще одного своего любимого бывшего ученика Белкина, сунул ему несколько радужных бумажек с просьбой достать для меня шампанского и притащить на предстоящий экзамен, но тайно, Олег, тайно, умоляю вас, чтобы ни одна душа... Абитуриента Дружбинского отправил добывать виолончель, абитуриентку Кудрявцеву проинструктировал на предмет пения модной в те дни ламбады (на иностранном языке), с абитуриентом Субботиным наметил вчерне трюк с галстуками и солдатским юмором и три оставшихся дня носился по Москве в поисках хорошего джазового САКСОФОНИСТА. Саксофониста нашел мне Николай Николаевич Гуляев, однокурсник Розы по учебе у Васильева, режиссер Ленкома, бывший врач-психоневролог, и, наверное, поэтому саксофонист у меня был, как говорится, то, что доктор прописал. Накануне экзамена я собрал всех до одного абитуриентов и сговорился с ними о форме одежды: на конкурсе все должны быть одеты как на великосветский раут. В буквальном смысле: черные костюмы (тройки или пары), белые сорочки и бабочки у мужчин, а женщины должны быть прекрасно причесаны и одеты в вечерние платья (кто может — с декольте), уместные и со вкусом подобранные украшения-бижу, но главное — изящная обувь на высоком, очень высоком каблуке.

Роза Тольская, которую я пригласил работать в качестве педагога, была моя любимая ученица, талантливый и очень современный, даже модерновый режиссер, бывшая красотка-альпинистка, а теперь молодая бабушка. Роза Анатольевна сурова, закрыта и абсолютно независима: она училась не только у меня, но и у А. А. Васильева.

— Вымойтесь, выспитесь, отстранитесь от своих повседневных забот и будьте готовы — ко всему. До завтра. Да, подождите, еще два слова. Вы должны понять, куда вы попали. Вас будут здесь готовить для нового, другого театра, совсем другого и, естественно, экзамен будет совсем другой, необычный, может быть даже неожиданный и для вас и для самих экзаменаторов. Экзамен будет как начало занятий, как уже разворачивающееся обучение в "Школе драматического искусства". Поэтому постарайтесь завтра понять каждое задание и как можно лучше его выполнить. Откровеннее, искреннее и смелее. В последней своей статье А. А. Васильев нашел формулу, которая выражает суть актера, "...искусство актера—это исполнительское искусство, но может стать авторским". Этой цели и будет служить наш семинар. Мы будем раскрывать и лелеять ваши личные актерские особенности, постараемся развивать именно то неповторимое, что в вас заложено Богом и всей вашей предыдущей биографией; вы выйдете от нас еще больше непохожими друг на друга, станете индивидуальностями еще в большей степени, чем сегодня. И если в случае с Колей это само собой разумеется и полностью понятно, то в случае с Людмилой Николаевной или Володей Бурмистровым это уже на грани чуда.