Джеймс Кэрвуд - По волчьему следу

• Название: По волчьему следу
• Автор: Джеймс Кэрвуд
• Издательство: «КИМОС—АРД» — «РОЖДЕСТВО» — «БИБЛИОПОЛИС»
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1994
• ISBN: 5-86138-022-8

Если есть на свете существа, созданные, чтобы мы не забывали, что такое страх, то волк — один из них. Ненасытный, беспощадный хищник — вот что такое волк…

А что получится, если волк наполовину собака?

У канадского писателя Кэрвуда получилось две повести: «Казан» и «Сын Казана». Две повести, в которых собаки-полукровки пытаются устроить свою звериную жизнь, разрываясь между волками и людьми. Хищный зверь, оказывается, любит и страдает. Он помнит обидчиков и готов положить жизнь за того, кого выберет в хозяева. Вот только жаль, что не всякий человек достоин любви зверя. Но герои Кэрвуда, в конце концов, находят друг друга: и волки, и люди.

---

А там, далеко, у Серого Омута, Пьеро и Нипиза были заняты по горло, так заняты, что Пьеро иногда позабывал все свои страхи перед фактором из Лакбэна, а Нипиза даже позабыла о них и совсем. Был «месяц красной луны», и оба они были захвачены предвкушением и возбуждением от предстоящей зимней охоты. Нипиза целиком погрузилась в приготовление приманок для ловушек из оленьего мяса и бобрового жира, тогда как Пьеро заготовлял свежие шарики для разбрасывания их по звериным следам. Когда он уходил из дому более чем на один день, то она всегда была при нем. Но и дома тоже оставалось много дела, так как Пьеро, как и все его северные собратья, принимался за все эти приготовления только перед самой осенью, когда все уже должно было бы быть давным-давно готово. Нужно было заплести в лыжи новые ремешки, заготовить на всю зиму дров, замазать окна, сделать новую сбрую для собак, наточить ножи и сшить зимние мокасины — сотни маленьких, незаметных дел, не говоря уже о тех серьезных заготовках, которые обыкновенно делаются впрок на всю зиму, от начала до конца, и выражаются в окороках ветчины, оленины и лосины как для собственного употребления, так и для собак на случай, если не хватит для них рыбы. В заботах обо всем этом Нипиза стала меньше уделять внимания Бари, чем в последние недели. Они уже не играли так подолгу, как раньше, уже не плавали вместе, так как по утрам уже стал показываться иней и вода стала холодной, как лед; они больше уже не ходили в лес за ягодами и цветами. По целым часам Бари пролеживал у ног Нипизы, следя за ее пальцами, когда она работала над лыжами, и только иногда она клала ему на голову руку и заговаривала с ним то на своем родном индейском языке, то на английском, то на французском. Бари прислушивался именно к ее голосу и старался понимать ее по ее жестам, позе, движению губ и смене душевных настроений, которые, как свет и тени, отражались на ее лице. Он знал, что должно было означать, когда она улыбалась, и вскакивал с места и начинал радостно носиться вокруг нее, пока она смеялась. Ее счастье было счастьем и для него, а от одного только строгого ее слова он ежился хуже, чем от удара. Два раза Пьеро ударил его, и оба раза Бари отскакивал от него прочь, оскаливал клыки и яростно рычал, ощетинив вдоль спины шерсть, как щетку. Сделай это какая-нибудь другая собака, и Пьеро исколотил бы ее до полусмерти. Иначе человек не был бы ее господином. Но Бари он всегда щадил. Одно только прикосновение руки Нипизы и одно только ее слово — и щетина на спине у Бари немедленно разглаживалась, и рычание тотчас же прекращалось.

Пьеро это нравилось.

«Не стану выколачивать из него этой его повадки… — говорил он себе. — В нем сидит дикий зверь, но он — ее раб. За нее он сможет загрызть до смерти кого угодно!»

Так случилось, что по воле самого Пьеро Бари так и не сделался ездовой собакой. Он по-прежнему оставался на воле. Он даже не находился на привязи, как другие собаки. Нипиза была рада, но совершенно не догадывалась, что было у ее отца на уме. А Пьеро сам себе подмигивал. Она никак не могла понять, зачем именно Пьеро нужно было вечно поддерживать в Бари нерасположение к себе, доходившее иногда до прямой ненависти. А он сам с собою рассуждал так:

«Если я заставлю его ненавидеть себя, то в моем лице он научится ненавидеть всех мужчин вообще. Что и требовалось доказать. Отлично!»

Он имел в виду будущее и Нипизу. И вот пасмурные и холодные дни и морозные ночи вдруг стали производить в Бари какую-то странную перемену. Впрочем, это было неизбежно. Пьеро знал, что так должно было быть, и в первую же ночь, когда Бари сел на задние лапы и завыл на полную луну, он подготовил к этому Нипизу.

— Это дикая собака, Нипиза, — сказал он. — Это почти волк, и рано или поздно он почует непреодолимый для него зов. Он убежит в лес. Он на время будет скрываться. И мы не должны удерживать его. Все равно он возвратится назад. Он возвратится назад!

И, поглядывая на луну, он так потирал себе руки, что у него трещали пальцы.

Зов подкрался к Бари медленно и исподтишка, как вор, забравшийся в запретное место. Сначала Бари не понял его. Он сделался вдруг беспокойным, нервным, заволновался так, что Нипиза не раз слышала, как он тоскливо стонал во сне. Он стал чего-то ожидать. Но чего же? Пьеро знал и таинственно улыбался. А затем это «что-то» и пришло. Была ночь, ясная, светлая, со звездами и луной, и под ними вся земля казалась окутанной белой пеленой. И вдруг издалека донесся вой целой стаи волков! Случалось и раньше в эту зиму слышать вой отдельного волка, но это был зов целой стаи, и когда он разнесся по безграничному молчанию таинственной ночи, эта дикая песнь, которая слышится уже целые тысячи веков при каждом полнолунии, то Пьеро знал, что наконец-то явилось то, чего так беспокойно поджидал Бари. И в одну секунду Бари почуял его. Его мускулы напряглись, как натянутые канаты, когда он остановился вдруг на лунном свете, смотря в ту сторону, откуда доносился до него этот таинственный, возбуждавший клич. Нипиза и Пьеро услышали, как он вдруг заскулил, и увидели, как дрожь охватила все его тело.

— Почуял… — шепотом сказал Пьеро Нипизе. — Позвали предки…

Это был он — зов крови, которая струилась в жилах Бари; зов не только его вида, но и Казана, и Серой Волчицы, и всех предшествовавших поколений. Это был голос всей его расы. Пьеро прошептал свои слова и был прав.

Всю золотую ночь Нипиза прождала, потому что именно она теперь играла и могла выиграть и проиграть. Она не произнесла ни звука, даже шепотом не отвечала Пьеро, но, затаив дыхание, наблюдала за Бари, как шаг за шагом он медленно отходил к теням. Еще минута — и он убежал совсем. Тогда она выпрямилась, откинула назад голову, и глаза ее засверкали ярче звезд.

— Бари! — закричала она ему. — Бари! Бари! Бари!

Он убежал еще недалеко, потому что почти тотчас же и возвратился к ней обратно и стал около нее.

— Ты прав, отец, — сказала она. — Он убежит к волкам и все-таки вернется обратно.

Вместе с Пьеро она вошла в избушку; дверь захлопнулась за ними, и Бари остался один.

Последовало продолжительное молчание.

Бари слышал невнятные ночные звуки. Для него эта ночь, даже в ее тишине, казалась полной жизни. Опять он вошел в нее и, дойдя до леса, опять остановился и стал вслушиваться. Ветер переменился, и вместе с ним до него донесся жалобный, волнующий кровь вой стаи волков.

Что-то подкатило Бари к самому горлу. Он вдруг завыл и послал свой ответ прямо к звездам.

В своей хижине Пьеро и Нипиза услышали его. Пьеро пожал плечами.

— Убежал!.. — сказал Пьеро.

— Убежал!.. — ответила Нипиза и выглянула в окошко.

ГЛАВА XVIII БРОДЯГИ

Теперь уже темнота в лесах не внушала Бари страха, как это было в далекие дни. В эту ночь его воинственный крик долетел до луны и звезд, и в первый раз в жизни в этом своем крике он послал вызов и ночи и пространству, свою угрозу всему дикому миру и свой братский привет волкам. В этом крике и в долетевшем на него ответе он почуял новую силу — окончательный триумф природы, которая наконец дала ему понять, что ему больше нечего бояться ни лесов, ни зверей, а что все земные существа должны бояться его. Здесь, вдали от человеческого жилища и от влияния Нипизы, перед ним развертывалось все, к чему была так неравнодушна закипевшая в нем волчья кровь: братство, жажда приключений, красная, теплая кровь добычи и взаимная помощь. Эта последняя как-то таинственно захватывала его целиком, оказывала на него давление, и все-таки он менее всего понимал ее.

Он побежал в темноте по прямой линии на северо-запад, проскальзывая под кустами, волоча за собой хвост и заложив назад уши, — настоящий волк, бегущий на добычу ночью. Стая стремилась куда-то на север и бежала скорее, чем он, так что уже через полчаса он потерял ее из виду. Но отдельный волк выл недалеко от него в западной стороне, и три раза Бари послал ему свой ответ. Еще через полчаса Бари снова услышал стаю. Она бежала уже на юг. В этот момент его отделяло от одинокого волка лесное пространство не более как в четверть мили, но этот одинокий волк оказался уже старым и потому знал все волчьи хитрости и увертки. С непогрешимостью, приобретенной долгим опытом, он помчался к стае прямиком наперерез, так что оказался на целые три четверти мили даже впереди ее. Эта уловка была еще незнакома Бари, он еще не научился ей, но в результате своего неведения и отсутствия познаний он два раза был очень близок к стае и все-таки никак не мог к ней присоединиться. Затем наступило продолжительное молчание. Стая уже догнала свою добычу, принялась за ее растерзание и потому умолкла.

Остаток ночи Бари пробродил один, по крайней мере, до того часа, когда зашла луна. Теперь уже он был очень далеко от хижины и шел, куда глядели глаза, заплетаясь, но его уже не удручало то, что он был один и заблудился. Последние два или три месяца сильно развили в нем чувство ориентации, то «шестое чувство», которое безошибочно руководит голубем в пути и побуждает медведя бежать к своей прошлогодней берлоге для зимовки по птичьему полету напрямик. Он не забыл Нипизу. Несколько раз он оборачивался назад и скулил, но всегда шел в противоположном направлении от избушки. Его поиски этого таинственного «нечто», которого он никак не мог найти, все еще продолжались. Даже с заходом луны и с наступлением серенького утра начавшийся в нем голод не мог побудить его бросить поиски и заняться отыскиванием пищи. Было холодно, и стало еще холоднее, когда погас свет от луны и звезд. Под его бежавшими иноходью ногами, в особенности на открытых пространствах, лежал глубокий белый снег, на котором он оставлял отчетливые следы своих пяток и когтей. Он настойчиво продолжал свой путь в течение целых часов, прошел уже несколько десятков миль и к восходу солнца наконец устал. А затем настало время, когда, щелкнув зубами, Бари вдруг неожиданно остановился как вкопанный.