Джеймс Кэрвуд - По волчьему следу

• Название: По волчьему следу
• Автор: Джеймс Кэрвуд
• Издательство: «КИМОС—АРД» — «РОЖДЕСТВО» — «БИБЛИОПОЛИС»
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1994
• ISBN: 5-86138-022-8

Если есть на свете существа, созданные, чтобы мы не забывали, что такое страх, то волк — один из них. Ненасытный, беспощадный хищник — вот что такое волк…

А что получится, если волк наполовину собака?

У канадского писателя Кэрвуда получилось две повести: «Казан» и «Сын Казана». Две повести, в которых собаки-полукровки пытаются устроить свою звериную жизнь, разрываясь между волками и людьми. Хищный зверь, оказывается, любит и страдает. Он помнит обидчиков и готов положить жизнь за того, кого выберет в хозяева. Вот только жаль, что не всякий человек достоин любви зверя. Но герои Кэрвуда, в конце концов, находят друг друга: и волки, и люди.

---

И теперь, после стольких долгих недель, он вдруг почувствовал в себе прежние бодрость и быстроту. Воспоминания, которые благодаря времени уже стали покрываться для него пеплом, вдруг вспыхнули в нем с новой силой, и как он вернулся бы назад к Серому Омуту, если бы там вдруг оказалась Нипиза, так теперь его, точно странника к дому, потянуло неожиданно к Бобровой Луже.

Был удивительный час солнечного заката, когда он добрел до нее. Он остановился от нее в ста аршинах, когда еще заводь скрывалась от него за листвою деревьев, и стал прислушиваться и нюхать воздух. Лужа все ещё существовала по-прежнему. Он ощутил ее прохладный домовитый запах. А Умиск, Сломанный Зуб и все другие? Живы ли они? Найдет ли он их? И он насторожил уши, чтобы не проронить ни малейшего знакомого звука, и вдруг минуты через две услышал громкий всплеск воды: это шлепнулся об нее какой-то здешний житель. Бари спокойно пробрался сквозь заросли ольхи и приблизился к тому месту, где впервые познакомился с Умиском. Поверхность заводи слегка заколебалась; из воды высунулись три любопытные головы. Точно подводная лодка, промчался вдруг сквозь воду старый бобр, направляясь к противоположному берегу с палкой в зубах. Бари посмотрел на плотину. Она осталась все такой же, какою была и в прошлом году. В первое время он не показывался наружу, а сидел, спрятавшись в молодом ивняке. Он испытывал все возраставшее в нем чувство успокоения, какое-то облегчение от долгих мук одиночества, пережитых им в ожидании Нипизы. Вздохнув глубоко, как человек, отошел к стороне и лег в ольховых зарослях, высунув из-под них голову, чтобы лучше было видно.

Как только солнце село, вся заводь оживилась. На то место, где Бари когда-то спас Умиска от лисицы, выползло уже новое поколение бобрят, целых трое, и все жирные и неуклюжие. Бари ласково им заскулил.

Всю ночь он пролежал в ольховом кустарнике. Бобровая колония опять стала его домом. Но только изменились условия. Дни превратились в недели, недели в месяцы, и обитатели колонии Сломанного Зуба уже не выказывали ни малейших признаков встретить уже выросшего Бари так, как они приняли его когда-то, в бытность его щенком. Теперь он был громадного роста, черный и походил на волка, страшного, с длинными зубами, свирепого на вид, и, хотя он не выказывал ни малейшего поползновения их обидеть, бобры все-таки смотрели на него с затаенным страхом и подозрительно. С другой стороны, и Бари уже не чувствовал в себе прежнего ребяческого желания поиграть с молодыми бобрятками, поэтому их отчужденность от него уже не смутила его так, как смутила бы в прежние дни. Умиск тоже вырос и превратился уже в толстого счастливого обывателя, обзавелся в этом году женой и целые дни теперь проводил в работе, запасая на зиму корм. Было совершенно ясно, что он уже не стал бы теперь вести компанию с каким-то незнакомым диким зверем, который то и дело стал показываться на берегу, да и сам Бари все равно не узнал бы в нем того Умиска, с которым когда-то обнюхивался носами.

Весь август Бари считал это место своей главной квартирой. Иногда он отправлялся в экскурсии, которые продолжались дня два или три подряд. Такие прогулки он всегда совершал на север, забирал иногда вправо или влево, но никогда не возвращался на юг. И, наконец, в первых числах сентября расстался с бобрами.

Целые дни он шел без всякого направления, куда глядели его глаза. Он жил охотой, ловил преимущественно кроликов и тот простодушный род куропаток, которых индейцы называют «дурочками», питался иногда рыбой. К октябрю он зашел уже довольно далеко, а именно к реке Гейки, и еще далее на север, к озеру Волластон, т. е. на целые сто миль к северу от Серого Омута.

Несколько раз в течение этих недель он натыкался на человека, но, за исключением одного случая, когда он вдруг неожиданно столкнулся с охотником индейцем на верхнем берегу озера Волластон, его не заметил никто из людей. Три раза, следуя по берегу Гейки, он прятался в кусты и наблюдал оттуда, как мимо него проходили лодки; раз десять в тишине ночи он подходил к самым хижинам и шалашам, в которых жили люди, и однажды так близко находился от поста Компании Гудзонова залива на Волластоне, что слышал лай собак и покрикивания их хозяев. И все время он искал, старался набрести на то, что выскользнуло из его жизни. Когда он подходил к хижинам, то обнюхивал у них пороги, а завидев издали юрту, он начинал описывать вокруг нее круги и внюхиваться в воздух. На лодки он смотрел с надеждой. Однажды ему показалось, что ветер вдруг донес к нему запах Нипизы, и тотчас же ноги у него подкосились и сердце упало. Но прошел момент или два, из юрты вышла индианка с корзиной в руках, и Бари скрылся.

Был уже декабрь, когда метис Лерю с Лакбэна увидел на только что выпавшем снегу следы Бари, а несколько позже и его самого, когда он, как молния метнулся от него в кусты.

— Уверяю вас, — рассказывал он потом, — у него лапы — вот как эта моя ладонь; он черен, как вороново крыло.

И когда ему не верили в лавке компании в Лакбэне, то он восклицал:

— Лисица? Да что вы! Он ростом с полмедведя! Вот на волка он похож! Только черен, как дьявол.

Среди слушателей был Мак-Таггарт. Когда до него долетели слова Лерю, то он подписывал бумаги с донесениями в главную контору Компании. И вдруг рука его так вздрогнула, что он положил на бумагу кляксу. Когда он поднял голову на метиса, то в глазах у него светилось любопытство. В это время вошла Мари. Мак-Таггарт вернул ее к себе опять. Ее большие темные глаза светились скорбью, и за этот год сильно увяла ее дикая, первобытная красота.

— Он удрал от меня вот так! — продолжал Лерю и щелкнул двумя пальцами.

Но, увидев Мари, он вдруг замолчал.

— Ты говоришь, черный? — спросил его Мак-Таггарт беззаботно, не отрывая глаз от писания. — А не заметил ли на нем каких-нибудь собачьих особенностей?

Лерю пожал плечами.

— Он удрал, как стрела, мосье. Но, кажется, это был волк.

Мари при всех прошептала что-то Мак-Таггарту на ухо; он сложил свои письма, быстро встал и вышел из склада. Целый час он затем не возвращался. Это удивило и Лерю и других. Далеко не часто случалось, чтобы Мари входила в лавку, да и вообще она редко когда показывалась людям. Она жила у фактора точно в гареме, и всякий раз, как Лерю случалось ее видеть, ему казалось, что она еще больше похудела и что глаза ее стали еще крупнее и более ввалились. Ему было от души ее жаль. Часто ночью он проходил мимо ее окна, когда она спала, еще чаще старался при встречах хоть что-нибудь прочесть у нее на бледном лице в свою пользу и был необыкновенно счастлив, заметив однажды, что она его поняла и что глаза ее сверкнули при одной из встреч совсем иначе, чем это было до сих пор. Но этого никто еще не знал. Тайна оставалась только между ними одними, и Лерю терпеливо ожидал и наблюдал.

«Время придет, — говорил он себе, — я своего дождусь!»

Это было все.

В этих немногих словах для него заключался весь смысл его жизни и надежд. А когда это время действительно придет, то он повезет Мари прямо к миссионеру в Чорчиль, и они станут мужем и женой. Это была мечта, но благодаря ей долгие дни и еще более длинные ночи у Полярного круга становились не такими невыносимыми. Теперь оба они были рабами у этого всемогущего владыки. Но кто знает? Что, если и на самом деле оба они дождутся своего?

Лерю думал именно об этом, когда час спустя Мак-Таггарт вернулся обратно в лавку. Он подошел прямо к ним, ко всем этим шести человекам, сидевшим вокруг громадной, сложенной из кирпичей печи, и с самодовольным видом стал стряхивать с плеч свежевыпавший снег.

— Пьер Эсташ принял предложение правления, — объявил он во всеуслышание, — и отправляется в качестве проводника с топографической партией на Барренс на всю зиму. А ведь у него здесь, Лерю, остаются целых полтораста ловушек и капканов и чуть не целая область с отравленными приманками! Как ты думаешь об этом, Лерю? И все это я взял у него сейчас в аренду. Теперь будет и у меня заработочек на стороне. Три дня здесь и три дня там. Как ты находишь это, Лерю?

— Дело неплохое, — ответил Лерю.

— И даже очень, — подтвердил Роже.

— Отличные там ловятся лисицы, — отозвался Монруль.

— И к тому же не так далеко, — добавил тонким, как у женщины, голосом Валанс.

ГЛАВА XXV НА ОХОТЕ

Охотничий район Пьера Эсташа тянулся на тридцать миль к западу от Лакбэна. Он был не так велик, как район Пьеро, но представлял собою главную артерию, пробегавшую через самое сердце богатейшего пушного края.

Сюда-то в декабре и явился Бари.

Он пробирался опять к югу, не торопясь и без всякого задора, и был занят разыскиванием пищи в глубоком снегу. Пронеслась страшная буря, гораздо раньше в эту зиму, чем обыкновенно, и целую неделю после нее не могло двинуться с места ни одно живое существо, ни хищное, ни копытное. Бари не закапывался в снег, как это делали другие животные, а ждал, когда небо прояснится и образуется наст. Всю эту неделю, пока бушевала вьюга, он вовсе оставался без пищи. Целых четыре дня дул резкий ветер и стегала крупа, а затем остальные три дня стоял невероятный мороз, в который все живые существа глубоко закопались в снег. Даже птицы и те зарылись. Можно было свободно пройтись по спинам оленей и лосей и даже этого и не заметить. В самые холодные часы Бари тоже сделал себе убежище в снегу, но не допускал, чтобы снег его засыпал совсем.