Мигель Делибес - Дорога

• Название: Дорога
• Автор: Мигель Делибес
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

В 1950 году Мигель Делибес, испанский писатель, написал «Дорогу». Если вырвать эту книгу из общественного и литературного контекста, она покажется немудреным и чарующим рассказом о детях и детстве, о первых впечатлениях бытия. В ней воссоздан мир безоблачный и безмятежный, тем более безмятежный, что увиден он глазами ребенка.

---

Отец снова выругался сквозь зубы. Потом, не меняя позы, сказал:

— Оставь это; тут уж ничего не поделаешь. Что толку копаться в том, чего нельзя изменить?

Мать, собиравшая со стола крошки в заржавелую консервную банку, проглотила слезы и еще раз попыталась возразить:

— Может, он и не способен к ученью. Рано еще все это затевать. Да и очень уж дорого содержать мальчика в городе. Это может позволить себе Рамон, лавочник, или сеньор судья. А нам это не по карману.

Отец начал нервно вертеть в руках форму для сыра. Даниэль-Совенок понял, что он сдерживает себя, чтобы не вспылить, щадя жену, у которой и без того было тяжело на сердце. Помолчав, он сказал:

— Это предоставь мне. А способен ребенок к ученью или нет, зависит от того, есть ли у тебя деньги. Ты меня понимаешь.

Он встал и, взяв кочергу, разворошил угли, еще тлевшие в очаге. Мать села, уронив на подол загрубелые руки. Она вдруг почувствовала себя обессилевшей и опустошенной, ничтожной и беззащитной. Отец снова обратился к ней:

— Это дело решенное. Не будем об этом больше говорить. Как только Даниэлю исполнится одиннадцать лет, он поедет в город учиться.

Мать вздохнула, сдаваясь, и ничего не сказала. Даниэль-Совенок лег в постель и заснул, гадая о том, что имела в виду мать, когда говорила, что уже не может забеременеть и что после аборта она стала бесплодной.

II

Теперь Даниэль-Совенок уже знал, что значит забеременеть и что такое аборт. Он подумал о Роке-Навознике. Если бы не Роке-Навозник, он, может быть, и до сих пор не знал бы, что значит забеременеть и что такое аборт. Роке-Навозник много чего знал про «это». Мать говорила Даниэлю, чтобы он не водился с Роке, потому что Навозник вырос без матери и набрался всяких гадостей. А Перечницы часто говорили ему, что, связавшись с Навозником, он и сам стал уличным мальчишкой и хулиганом.

Но Даниэль-Совенок всегда заступался за Роке-Навозника. В селении просто не понимали его и не хотели понять. То, что Роке много чего знал про «это», еще не означало, что он обормот и хулиган. Из того, что он был сильный, как бык и как его отец, кузнец, вовсе не следовало, что он злодей. А то, что его отец, кузнец, всегда держал возле горна мех с вином и время от времени прикладывался к нему, не давало основания называть его отпетым пьяницей и утверждать, что Роке-Навозник такой же непутевый, как его отец, потому что, известное дело, яблоко от яблони недалеко падает. Все это было гнусной клеветой, и Даниэль-Совенок мог в том поклясться, потому что никто лучше его не знал Навозника и его отца.

В том, что жена Пако-кузнеца умерла при рождении Навозника, никто не был виноват. Никто не был виноват и в отсутствии педагогических способностей у его сестры Сары, слишком резкой и прямолинейной для женщины.

После смерти матери Сара взяла на себя бремя домашних забот. У нее были жесткие рыжие волосы, и была она плотная и крепкая, как отец и брат. Иногда Даниэлю-Совенку приходило в голову, что мать Роке-Навозника потому и скончалась, что не была рыжей. Может быть, рыжие волосы были залогом долголетия или по крайней мере своего рода амулетом, предохраняющим от беды. Как бы то ни было, мать Навозника умерла при его рождении, и его сестра Сара, которая была старше Роке на тринадцать лет, с самого начала стала обращаться с ним как с неисправимым злодеем. Даниэль-Совенок познакомился с ней, когда она, растрепанная и разъяренная, бежала за братом вниз по лестнице, истошно крича:

— Скотина! Хуже скотины! Ты еще до рождения был скотиной!

С тех пор он слышал от нее этот припев сотни, если не тысячи раз; но Роке-Навознику было от него ни тепло, ни холодно. Без сомнения, всего более озлобил и ожесточил характер Сары полный крах ее системы воспитания. Еще совсем маленьким ребенком Навозник не поддавался на запугивание Букой, Дедом с мешком и Бабой-Ягой. Наверное, физическая крепость внушала ему олимпийское презрение к призракам, лишенным плоти и крови. Во всяком случае, когда Сара грозила брату: «Не делай так, Роке, а то, смотри, Бука придет», Навозник лукаво улыбался, как бы бросая ей вызов: мол, что же, пусть приходит, я его жду. В ту пору Навознику было всего лишь годика три, и он еще не говорил. Сара выходила из себя, видя, что ее угроза наталкивается на насмешливое равнодушие малыша.

Мало-помалу Навозник подрастал, и Сара стала прибегать к другим приемам. Обычно она запирала напроказившего Роке на чердаке и снаружи читала ему моления грешной души.

Даниэль-Совенок еще помнил один из своих первых визитов к приятелю. Дверь, выходившая на улицу, была полуоткрыта, но внутри никого не было видно и ни звука не слышно, словно в доме все вымерли. Он посмотрел на лестницу, которая вела на верхний этаж, и было взялся за перила, но не решился подняться. Он уже знал Сару по рассказам, и эта непостижимая тишина внушала ему смутный страх. Он немножко отвлекся, ловя маленькую ящерицу, норовившую ускользнуть в щель между плитками, которыми был выложен пол в сенях. Вдруг наверху послышалась яростная брань, а вслед за тем с грохотом захлопнулась дверь. Даниэль несмело позвал:

— Навозник! Навозник!

И тут же досталось и ему:

— Это что там за грубиян? Здесь нет никакого Навозника! В этом доме у всех христианские имена. Убирайся отсюда!

Даниэль-Совенок сам не знал, почему он вопреки всему остался на месте, точно пригвожденный к полу. Он стоял недвижимый, как статуя, онемев и затаив дыхание. Наверху заговорила Сара, и он прислушался. В пролет лестницы скорбным и мрачным дождем падали высокопарные фразы:

— Когда мои ноги, цепенея, возвестят мне, что мой путь в этом мире близок к концу…

А из-за двери заунывно и глухо, как из глубины колодца, звучал голос Навозника:

— Иисус милосердный, смилуйся надо мной.

И снова Сара, все более зловещим тоном:

— Когда мои глаза, остекленевшие и выкатившиеся из орбит от ужаса перед неотвратимой смертью, устремят на тебя угасающий взгляд…

— Иисус милосердный, смилуйся надо мной.

Даниэлем-Совенком овладел леденящий страх. От этой мрачной литании у него бегали мурашка по коже. Тем не менее он не двигался с места.

— Когда чувства перестанут служить мне, — монотонно продолжала Сара, — и мир сокроется от меня, и я буду стенать в предсмертной агонии…

Опять из чулана донесся спокойный и сонный голос Навозника:

— Иисус милосердный, смилуйся надо мной.

Когда Сара исчерпала программу своего исправительного мероприятия, Роке нетерпеливо крикнул:

— Ты кончила?

— Да, — сказала Сара.

— Ну, открывай.

— А тебе это послужит наукой? — спросила Сара с плохо скрываемой досадой.

— Нет!

— Тогда не открою.

— Открой, не то я вышибу дверь. Наказание кончено.

И Сара скрепя сердце открыла. Проходя мимо сестры, Навозник сказал:

— В этот раз, Сара, мне было уже не так страшно, как раньше.

Сара вышла из себя.

— Молчи, свинья! — крикнула она в бешенстве. — Когда-нибудь… Когда-нибудь я разобью тебе морду! Не знаю, что я с тобой сделаю!

— Ну-ну! Не тронь меня, Сара. Ты ведь знаешь, еще не родился человек, которому я дам поднять на себя руку, — сказал Навозник.

Даниэль-Совенок ожидал услышать звонкую оплеуху, но Сара, видно, одумалась, и оплеухи не последовало. Вместо этого Даниэль услышал твердые шаги своего дружка, спускающегося по лестнице, и из инстинктивной деликатности вышел в приотворенную дверь и подождал его на улице. Присоединившись к нему, Навозник спросил:

— Ты слышал, что плела Сара?

Даниэль-Совенок не решился солгать.

— Слышал, — сказал он.

— Бред собачий, верно?

— По правде сказать, мне стало страшно, — признался ошеломленный Совенок.

— Брось, не обращай внимания! Вся эта музыка насчет остекленевших глаз и цепенеющих ног сплошная ерунда. Отец говорит, что, когда отдаешь богу душу, ничего не чувствуешь.

Совенок с сомнением покачал головой.

— А откуда твой отец знает? — сказал он.

Роке-Навознику не приходил в голову этот вопрос. Он с минуту поколебался, потом ответил:

— Почем я знаю! Наверно, ему сказала мать, когда умирала. Я не могу об этом помнить.

С этого дня Навозник стал кумиром Даниэля-Совенка. Правда, Роке звезд с неба не хватал, но разве пустяк уже одно то, что он так твердо и независимо держался со старшими! Порой своей самоуверенностью и важностью он походил на взрослого мужчину. Он не терпел деспотизма и не мирился с произволом, требуя — разумеется, в домашней сфере — неизменной справедливости. Со своей стороны сестра уважала его. Волей Навозника нельзя было пренебрегать, как волей Совенка, который был для всех нуль без палочки, она стоила воли мужчины, и с ней приходилось считаться и дома, и на улице. Навозник был человек с характером.

С течением времени восхищение Даниэля Навозником еще возросло. Тот часто дрался с ребятами из округи и всегда выходил из этих схваток победителем и притом без единой царапины. Однажды вечером во время гулянья по случаю храмового праздника Даниэль увидел, как Навозник нещадно дубасит парня, который играл на тамбурине. Вдосталь отколошматив его, он надел тамбурин ему на голову вместо шляпы. Народ хохотал до упаду. Музыканту было чуть не двадцать лет, а Навознику всего лишь одиннадцать. Вот тогда-то Совенок понял, что Роке хорошая опора для него, и они стали неразлучны, хотя дружба с Навозником иногда вынуждала Даниэля доводить свою смелость до крайних пределов, за что он и получал от дона Моисеса, учителя, разок-другой линейкой по рукам. Но зато Навозник во многих случаях служил ему щитом и оградой.