Мигель Делибес - Дорога

• Название: Дорога
• Автор: Мигель Делибес
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

В 1950 году Мигель Делибес, испанский писатель, написал «Дорогу». Если вырвать эту книгу из общественного и литературного контекста, она покажется немудреным и чарующим рассказом о детях и детстве, о первых впечатлениях бытия. В ней воссоздан мир безоблачный и безмятежный, тем более безмятежный, что увиден он глазами ребенка.

---

— Ну, поднимайся, сестра, — радостно сказала она. — Сегодня в церкви дон Хосе прочтет мое первое оглашение. Это должен быть незабываемый день для тебя и для меня.

Перечница-младшая, ни слова не говоря, встала, оделась, пошла с сестрой слушать первое оглашение. Когда они вернулись домой, Лола сказала:

— Выше голову, сестра. Ты будешь моей посаженой матерью.

И действительно, Перечница-младшая исполнила роль посаженой матери. И все беспрекословно. Через несколько месяцев после свадьбы Перечница-старшая, удивленная кротостью и безропотностью Ирены, послала за доном Рикардо, врачом.

— Эта девушка перенесла чрезмерное потрясение. У нее помутился рассудок. Но во всяком случае она не опасна. Никаких признаков буйного помешательства, — сказал врач и, прописав какие-то уколы, ушел.

Подавленная Перечница-старшая заплакала.

Но все это не удивило Даниэля-Совенка. Он начинал отдавать себе отчет в том, что жизнь не скупится на события, которые, пока не произойдут, кажутся неправдоподобными, а когда совершаются, предстают совсем в ином свете: вдумавшись, понимаешь, что в них нет ничего необъяснимого и удивительного, что они так же естественны, как ежедневный восход солнца, или дождь, или ночь, или ветер.

Он следил за развитием отношений между Перечницей и Кино-Одноруким по рассказам Уки-уки. Любопытно, что, как только он узнал об этих отношениях, у него пропала без следа прежняя неприязнь к девчурке, а вместо нее пробудилось смутное чувство сострадания.

Однажды утром он встретил ее на берегу реки, где она шарила в зарослях кустарника.

— Помоги мне, Совенок. Куда-то сюда забился дрозд с подбитым крылом.

Даниэль принялся его ловить и наконец поймал, но птица, вырвавшись, с разлета угодила в реку и тут же утонула. Тогда Мариука-ука села на берегу, опустив ноги в воду. Совенок сел рядом с ней. Обоих печалила неожиданная гибель птицы. Но скоро их грусть рассеялась.

— Это правда, что твой отец женится на Перечнице? — сказал Совенок.

— Говорят, женится.

— Кто говорит?

— Они.

— А ты что на это говоришь?

— Ничего.

— А что говорит твой отец?

— Что он женится, чтобы у меня была мать.

— Я бы ни за какие коврижки не захотел, чтобы у меня была такая мать, как Перечница.

— Отец говорит, что она будет умывать меня и расчесывать мне косы.

Совенок не успокаивался:

— А ты что на это говоришь?

— Ничего.

Даниэль-Совенок угадал, как страдает малышка, каких героических усилий стоит ей молчание, которое она хранила с таким достоинством.

Вдруг девочка спросила:

— Это правда, что ты уезжаешь в город?

— Да, через три месяца. Мне уже исполнилось одиннадцать лет. Отец хочет, чтобы я вышел в люди.

— А ты что на это говоришь?

— Ничего.

Тут Совенок заметил, что они поменялись ролями, что теперь отмалчивается он. И он понял, что у него и Уки-уки внезапно появилось нечто общее. И что ему по душе болтать с ней, и что между ними есть сходство: им обоим приходится покоряться тому, что находят удобным для себя родители, которые их мнения не спрашивают. А еще он отдал себе отчет в том, что, сидя здесь и болтая с Укой-укой, он чувствует себя хорошо и даже не вспоминает о Мике. А главное, что мысль об отъезде в город, где он должен выйти в люди, снова становится для него невыносимой. К тому времени, когда он выйдет в люди и захочет вернуться из города, кожа у Мики наверняка уже не будет глянцевитой, и она народит дюжину детишек.

Теперь он встречался с Укой-укой гораздо чаще, чем прежде, когда он угрюмо избегал ее.

— Ука-ука, когда свадьба?

— В июле.

— И что ты на это говоришь?

— Ничего.

— А Перечница что говорит?

— Что, когда станет мне матерью, отвезет меня в город, чтобы мне вывели веснушки.

— А ты хочешь?

Ука-ука сконфузилась и, потупив глаза, отвечала:

— Конечно.

В день свадьбы Мариука-ука куда-то запропастилась. Когда стемнело, Кино-Однорукий забыл о Перечнице и обо всем на свете и сказал, что надо во что бы то ни стало найти девочку. Даниэль-Совенок, как завороженный, наблюдал за приготовлениями к поискам. Мужчины с палками и фонарями, в подбитых гвоздями сапогах, громко цокавших по шоссе, отправились в горы.

Время шло, а мужчины не возвращались, и Даниэля-Совенка охватило мучительное беспокойство. Мать плакала и причитала: «Бедный ребенок». По всей видимости, она не разделяла мнения, что Уке-уке нужна поддельная мать. Когда Рафаэла-Грязнуха, жена Куко, зашла на сыроварню и сказала, что, должно быть, девочку сожрали волки, Даниэль-Совенок чуть не закричал. И в эту минуту он признался себе, что, если у Ука-уки выведут веснушки, она потеряет свою прелесть и что он не хочет, чтобы у нее вывели веснушки, а тем более, чтобы ее сожрали волки.

В два часа ночи вернулись мужчины с палками и фонарями, ведя бледную, растрепанную Мариуку-уку. Все побежали в дом Кино-Однорукого встретить девочку, обнять и расцеловать ее и порадоваться, что она нашлась. Но Перечница опередила всех и встретила Уку-уку двумя пощечинами — хлоп по одной щеке, хлоп по другой. Кино-Однорукий, с трудом сдержав ругательство, одернул Перечницу и сказал ей, что не желает, чтобы девочку били, а донья Лола с раздражением ответила ему, что с сегодняшнего утра она уже ее мать и должна воспитывать ее. Тут Кино-Однорукий опустился на скамейку и, положив руку на стол, уронил на нее голову. Можно было подумать, что он плачет. Можно было подумать, что у него случилось большое несчастье.

XIX

Герман-Паршивый поднял палец, наклонил голову и, прислушавшись, сказал:

— Слышишь, птица поет? Это славка.

Совенок возразил:

— Нет. Это щегол.

Герман-Паршивый объяснил ему, что славки умеют прекрасно подражать трелям я посвисту всяких птиц. Потому их и называют пересмешниками.

Совенок уперся на своем:

— Нет. Это щегол.

В это утро его обуял дух противоречия. Он знал, что его утверждение трудно опровергнуть, хотя оно и необоснованно, и упорно возражал Паршивому, находя в этом какое-то нездоровое удовольствие.

Роке-Навозник вскочил и сказал, указывая на воду метрах в трех правее того места, где Эль-Чорро врывался в затон.

— Смотрите, водяной дурак.

В селении дураками называли водяных змей. Ребята не знали, почему, но никогда и не задавались вопросом о происхождении местного лексикона. Они без дальних размышлений усваивали его, и поэтому змея, которая, извиваясь, подплывала к берегу, была для них водяным дураком. В зубах у дурака была рыбешка. Трое друзей вооружились камнями.

Герман-Паршивый сказал:

— Не давайте ему вылезти из воды. На земле дураки свиваются в кольцо и катятся, как обруч, да так быстро, что зайцу не угнаться. И нападают на людей.

Роке-Навозник и Даниэль-Совенок со страхом посмотрели на животное. Герман-Паршивый с камнем в руке стал подбираться поближе к змее, прыгая со скалы на скалу. То ли он оступился, то ли поскользнулся на покрытом тиной валуне, то ли у него подвернулась хромая нога, но, как бы то ни было, он упал, со всего маху ударившись головой о каменную глыбу, и, как куль, свалился в затон. Навозник и Совенок, не раздумывая, бросились за ним в воду. Ценой отчаянных усилий они вытащили его на берег. У Паршивого зияла огромная рана на затылке, и он потерял сознание. Роке и Даниэль были ошеломлены. Роке взвалил на плечо безжизненное тело Паршивого и понес его на шоссе. В доме Кино Перечница положила ему на голову спиртовой компресс. Немного погодя проезжавший мимо пекарь Эстебан отвез его в селение на своей двуколке.

Рита-Дуреха, увидев сына, истошно заголосила. Поднялась сумятица. Через пять минут все селение теснилось у двери сапожника. Дон Рикардо, врач, едва пробрался через взволнованную толпу. Когда он вышел, все взгляды устремились на него — что-то он скажет.

— Перелом основания черепа, — объявил врач. — Состояние очень тяжелое. Вызовите «скорую помощь» из города.

Долина вдруг опять стала серой и унылой в глазах Даниэля-Совенка. Свет померк. И в воздухе чувствовалось какое-то грозное веяние, выдававшее неведомую силу, еще более могучую, чем Пако-кузнец. Панчо-Безбожник сказал, что эта сила — Судьба, но Перечница утверждала, что это воля божья. Даниэль предоставил им спорить, а сам тем временем проскользнул в комнату больного. Герман-Паршивый был очень бледен, и губы его были сложены в слабую улыбку.

В течение восьми часов Паршивый был между жизнью и смертью. Из города приехала санитарная машина и на ней — Томас, брат Паршивого, работавший в автобусном парке. Он как безумный вбежал в дом и в коридоре столкнулся с Ритой-Дурехой, которая с выражением ужаса на лице выходила из комнаты больного. Мать и сын судорожно обнялись.

— Ты опоздал, Томас, — сказала Дуреха. — Твой брат только что умер.