Алексей Коркищенко - Внуки красного атамана

• Название: Внуки красного атамана
• Автор: Алексей Коркищенко
• Жанр: Прочая детская литература

---

- Да, я тоже так подумал! Дюже зоркие глаза у старого дядьки! - отозвался тот. - Я вот улучу момент, пошарю в его бедарке. Нам бы очень пригодился хороший бинокль.

Тадыкин поставил Варакушина посреди кабинета под яркие лучи заходящего солнца, бившего в окно, как прожектор. Варакушин поклонился, здравия всем пожелал тихим, лживым голосом и руки сложил на животе, ожидающе глядя то на атамана, то на Тадыкина.

Ригорашев раскрыл свой портфель, вынул из него какие-то бумажки и повел с ним такой разговор:

- Ты вот тут донос принес, станичник Варакушин...

- Не донос, а заявление...

- Молчать! - рыкнул на него Тадыкин. - Как смеешь перечить атаману?

- Да-да, ты уж лучше помолчи, станичник Варакушин, - сказал Ригорашев, не повышая голоса. - Когда потребуется, я разрешу тебе говорить. Вот ты принес донос на Семена Кудинова и Кузьму Анютиного и думаешь, что я их не арестую, потому что очень уж они нужны нам на молотьбе, ну, а ты потом побежишь доносить на меня помощнику коменданта, мол, так и так, Ригорашев покрывает бывших красноармейцев, возможных коммунистов, как ты тут пишешь... Однако зря ты так думаешь. Я арестую их... Но видишь ли, какое положение вещей сложилось: и на тебя донос поступил. Он у меня уже вторую неделю тут лежит, и я пока что не давал ему ходу. - Атаман заглянул под зеленое сукно на столе и будто бы стал читать. - Так, так... Тут пишется: Варакушин - активист Советской власти, лизоблюд и подпевала коммунистов. В протоколах колхозных собраний и митингов, которые сохранились, черным по белому написано, как он распинался в их пользу...

- Так то ж я так! То ж я... - выговорил Варакушин помертвевшим голосом.

Он, видно было, сильно испугался. Шапку выронил из рук и не заметил этого.

- Герр комендант и его помощник в черной форме еще не знают про это, продолжал размеренно Ригорашев, - а когда узнают, то многое поймут: почему и отчего ты такой-сякой разный... Ты, наверно, хочешь спросить, где ж они, те самые протоколы, в которых записаны твои выступления?.. Они хранятся в архивах, а те архивы находятся в здании комендатуры. Знаешь ведь, в каком здании поместилась комендатура? То-то!.. Они быстро все выяснят, и попробуй им тогда объяснить, что ты те слова просто так говорил.

Варакушин и руки умоляюще вытянул, и лицо жалобно перекособочил, но Ригорашев не позволил ему говорить.

- Потом еще такое открылось, станичник Варакушин.. Ты продал две породистые телки...

- Так то ж были колхозные телки! - выскочило у Варакушина, он с запозданием угрыз себя за язык.

Все, кто сидел в кабинете атамана - Егор, Гриня, Витютя, Ион Григорьевич и Тадыкин, - смотрели на Варакушина сурово и безжалостно.

- Ты все-таки продал их, негодяй! - Ригорашев даже стукнул кулаком по столу. - Правду люди говорили... Как же ты посмел?! Ты тут сильно погорел, станичник Варакушин. Те телки были не колхозные. Да, да!.. Когда ты гнал стадо туда, оно было советское, колхозное, а когда обратно погнал, то оно уже стало немецкое, и те телки стали немецкие, потому что находились они на оккупированной территории. Оккупированной, слышишь? А есть очень суровые приказы на этот счет у немецкого военного командования... Все добро, которое находится на оккупированной территории, принадлежит геррам немцам.

Варакушин веревкой завился, простонал:

- Господи боже мой, я же не знал!

- Незнание приказов и законов в учет не берется... Ох и не любят же немцы воров и мошенников! Ох и ненавидят же их! Так что, станичник Варакушин, по этому твоему доносу я арестую Семку и Кузьму, возможных коммунистов, а по тому доносу - тебя арестую, подпевалу коммунистов, вора и мошенника. И лично препровожу в комендатуру вместе с доносами. А там суд скорый, станичник Варакушин. Вас всех рядышком на одной виселице вздернут

Варакушин упал на колени и пополз к Ригорашеву, подвывая:

- Христом-богом умоляю вас, Алексей Арсентьевич, порвите!

Егору стало тошно от жалкого, трусливого поведения Варакушина. Да всем, кто находился там, было противно.

Глядя в сторону, Ригорашев с кажущимся равнодушием протянул:

- Не знаю, что с тобой делать, станичник Варакушин. Работать ты не хочешь, шмыгаешь по полям, подворовываешь.

- Дайте любую работу, Алексей Арсентьевич!.. Исполню любое ваше приказание... Поверьте! - заклинал Варакушин атамана, все еще стоя па коленях.

- Ладно. Встань. Порву твой донос. И тот донос порву... Думаю, договорюсь с тем человеком, что написал его. А тебе такое дело будет: в Шахтах на рынке мы открываем свой артельный ларек. Деньги нашему хозяйству нужны для оборота то дегтя, то гвоздей купить. А денег нет у нас, сам знаешь. Пропали артельные деньги... Так вот, назначаю тебя заведующим ларьком. Ты ведь торговал в нем одно время, знаешь это дело. Да смотри не проворуйся, как было у тебе однажды...

- Упаси боже! Да я...

- Цыть! Слушай дальше, С торговли тебе и охраннику ларька проценты будут идти. Завтра обоз соберем. Лук есть у нас, фасоль, просо прошлогоднее. Петро Митрофанович, а кого из полицаев прикрепим к нему для охраны ларька? обратился Ригорашев к Тадыкину.

- Климкова, думаю, прикрепить надо, он по-немецки знает; пригодится им это и в дороге, и в городе, - ответил обер-полицай, как будто в размышлении.

Егору было известно: они обо всем еще раньше договорились.

- Ну, на том и порешили, - заключил атаман. - Иди пока, станичник Варакушин, помоги полицаю Климкову навести порядок в холодной.

Варакушин пятился задом до самой двери, раскланиваясь и бормоча слова благодарности.

Некоторое время Ригорашев сидел за столом молча, окаменело, ничем не выдавая своих переживаний, затем вымолвил устало:

- Дай волю таким сволочам, как Варакушин и Клим-ков, - такая междоусобица разгорится в станице, такая черная пропасть откроется между станичниками душа от ужаса замерзнет.

- Да, Алексей Арсентьевич, междоусобица - богопротивное дело, - сказал Тадыкин, - и наше святое дело - не дать ей разгореться.

Егор не понимал Тадыкина, когда-то раскулаченного станичника, а теперь старшего полицая. Он поддерживал Ригорашева во всем, а Ригорашев стоял за свой народ, за Советскую власть. Значит, выходило, что и Тадыкин - за нее?.. Не мог Егор найти объяснения этому обстоятельству. Возвращаясь домой вместе с Витютей, он стал расспрашивать его о Тадыкине. Родич рассказал много интересного про Тадыкина и Ригорашева. Они в те молодые годы корешовали, вместе воевали за Советскую власть в рядах красных казаков, были толковыми хозяевами на земле и никогда ничего не сделали во вред своему народу.

- Зря его раскулачивали в тридцатом году! - сердясь, сказал Витютя. - Не за что было. Хотели и Ригорашева раскулачить, но Миня, твой дед, в те поры красный атаман, защитил его, а Тадыкина защитить не смог: тот, едрена мышь, лишнего на краснобаев в сердцах наговорил.

В тот вечер Егор написал в очередном письме к деду:

"Милый, дорогой дед Михаил Ермолаевич, жив ли ты?..

Я вот недавно был на племенной свиноферме, собрались там наши колхозники бабы и старики - в красном уголке, разговорились, вспоминали прежнюю жизнь. Тебя вспомнили - с уважением и любовью. Ты, оказывается, человек гораздо интересней, чем я думал. По разным замечаниям я определил, что тебя любила не только Панёта... Ну, об этом мы с тобой поговорим один на один, когда вернешься, а то, если бабуля прочитает мои письма, перепадет и мне и тебе.

Знаешь, деда, кто-то припомнил, как ты однажды полдня выуживал кошкой ведро из колодца, которое с жучка снялось, и что потом было... Ох, как взялся об этом рассказывать заика Яша Колесник - мы все со смеху в кучу свалились!.. Но таких веселых минут бывает мало в теперешней нашей жизни. На душе тяжко..."

Егор писал за столом в низах при лампе, а бабка, тихонько напевая, накладывала латки на его рабочие штаны. Он засмотрелся на нее: она изменилась к лучшему. Заметно даже изменилась. Недавно, казалось, умирать собиралась, все жаловалась на болезни, которым и счету не знала, а теперь, гляди-ка, не узнать!.. В беготне по хозяйственным делам все болезни растеряла. Вобралась, сбитая стала и проворная. Панёта подняла па него глаза, улыбнулась... Вот и глаза у нее прояснились, ушла из них мутная вода. Она продолжала улыбаться, и такая ласка засияла в ее ясно-серых, чистых глазах, что Егор, подчиняясь неведомому чувству, вскочил, обнял ее и поцеловал, чего с ним никогда не случалось.

От неожиданности выронив иглу, Панёта охватила его лицо ладонями и, покрывая поцелуями, растроганно произнесла:

- Кровинка ты моя жалельная!.. Как ты вырос... Вот ты Дашу полюбил по-настоящему и добрее, умнее стал.

Новые записи в толстой тетради Егор сделал лишь в конце следующей недели:

"20 августа 1942 года.

Здравствуй, Запашнов старшой! Будь жив, дорогой, и здоров, чтоб мы повидались вскорости с тобой!

Сколько всякого-разного произошло у нас в станице за эти дни! Трудно обо всем подробно написать да и некогда: работаю день и ночь, насмерть выматываюсь. Лягу и лежу - не могу поднять головы. Панёта стянет меня на пол, а я и на полу сплю, не в силах глаз раскрыть. Наш отряд во главе с Семкой Кудиновым снабдил колхозников зерном, в первую очередь многосемейных и солдаток. И на сохранность самое ценное зерно развезли по дворам верных людей. У нас в курятнике мы с Гриней большую яму выкопали: пять фурманок семенной гарновки туда вошло. Прикрыли соломой зерно, присыпали пометом - комар носа не подточит.