Алексей Коркищенко - Внуки красного атамана

• Название: Внуки красного атамана
• Автор: Алексей Коркищенко
• Жанр: Прочая детская литература

---

- Давай частушечки кручёные-перчёные! - покрикивал Гришка. - Анюта, баба из закута, вызывай подруг, заелись-расселись!

К Анюте вышли с припляской Прося, Гринина мать, и Казарцева. Они завели такие частушки, что хоть детям уши затыкай. Переводчик записывал их в большой блокнот.

Егор и Гриня, как и другие, стоявшие сбоку во дворе Чумониных, обратили внимание на то, что за фургонами, закрывавшими вид тем, кто сидел за столами, солдаты копали яму.

- На биса они там землю ковыряют? - сказал Гриня. - Чи цветочки сажать будут?

У Егора екнуло сердце: "Ох, не зря Ригорашев наказал Панёте держать взаперти Тосю и Васютку!"

- Они сейчас свой любимый фашистский цветочек посадят, - ответил Егор, поглядывая на Ригорашева.

Тот тоже время от времени посматривал в тy сторону, где кидали землю солдаты. Он держался, как всегда, с виду спокойно, с достоинством, не заискивая перед комендантом и его помощником, как это делал Кузякин. А те пили и ели, наигрывая веселость, похохатывали, перебрасываясь между собой замечаниями и шуточками. Кинооператоры и фотограф снимали их с разных точек: на фоне застолья, на фоне пляшущих и поющих женщин.

Трюбе, заметив, что Ригорашев обратил внимание на копавших яму солдат, сказал, улыбаясь одной стороной лица:

- О-о, это будут, господин Ригорашёф, гробен, грабен кёльхоз. Это будет... Ви дас? Как это?.. Будет неожиданность!.. Да, да!.. Наливай, казачки, пей-гуляй! - обратился он к старикам и женщинам, сидевшим за соседним столом.

Попьяневшие Терентий с Парфентием засуетились:

- Наливайтя, казаки!.. Наливайтя, бабоньки!

- Пей-гуляй, не стесняйся!

Гришка Бурлук всыпал казачка, молодицы пустились в пляс с шутками и прибаутками. Терентий с Парфентием вышли коленца выкидывать и выкрикивать всякие несуразности:

- Ox, ox, кум, ох! Ты не будь, кум, плох!

- Гриня плевался, глядя на них. А Егор подтолкнул его локтем:

- Не туда смотришь. Гляди, какой цветок вырос!.. Цветок Гитлера.

Солдаты, вытащив из автофургона готовую виселицу с петлей, поставили в яму; деловито, без суеты посадили свой фашистский цветочек, старательно утоптали землю вокруг него. Затем установили крепко сбитый табурет около виселицы. И тогда унтер-офицер вышел из автофургона, поднял руку, глядя в сторону коменданта. Тот кивнул ему и коротко махнул рукой. Унтер-офицер подал команду, и солдаты, сидевшие в автофургонах, выбежали наружу и выстроились цепью, отделившей станичников от виселицы. Автомашины сразу же взревели моторами, разъехались по сторонам, и жителям станицы во всей своей ужасной сути открылась виселица с петлей.

Умолк баян, остановились танцующие.

Тут же без задержки двое солдат вывели из автофургона и поставил на табурет под виселицей давно небритого, изнеможенного человека с фанеркой на шее, на которой было написано: "Коммунист, вор!"

Единый стон вырвался у людей: они признали в этом человеке своего председателя - Тимофея Табунщикова.

- Неправильно! - громко сказал Bитютя. - Он не вор. Деньги Варакуша украл!..

- Молчи, Севастьянович, молчи, - остановил его Ригорашев.

Надрывно закричала Анюта - двоюродная cеcтpa Табунщикова:

- Люди добрые, да то ж брехня! Алексей Арсентьевич, скажите тому немцу...

Пантюша бросился к ней, потряс за плечи, чтоб в себя пришла:

- Не кричи, Анюта. Не будь дурой... Им ничего не докажешь. Они все равно по-своему сделают.

Женщины, выпившие, разгоряченные, сомкнувшись, с возмущенными возгласами надвигались на солдат, стоявших цепью около виселицы.

Ригорашев хотел выйти из-за стола, успокоить женщин, но комендант удержал его:

- Айн момент! - Поднявшись, он громко произнес: - Продолжать празднований! Сесть! - И по-немецки бросил старшему из охраны, чтоб загнали всех за столы. Эсэсовцы и полицаи из райцентра стали отпихивать женщин от виселицы, упирая им в животы стволы автоматов и винтовок.

И тут раздался отрезвляющий голос Тимофея Петровича:

- Девчата, милые, успокойтесь! Не шумите зря, лапоньки вы мои дорогие. Они вас не поймут, не докажете вы им ничего. - Он улыбался, как всегда, ласково, чуть насмешливо и успокаивающе говорил: - Не навлекайте беды на себя и на своих детей. Оккупанты все равно меня повесят, вор я или не вор. Варакуша кассу украл... Садитесь за столы, наливайте себе по полному стакану и выпейте за помин моей души, дорогие друзья мои!.. И не плачьте, не надо...

- Аллес штрайбен, - сказал Трюбе переводчику. - Всё писать.

Анюта, отступая от виселицы, уловила взгляд Тимофея, сказала:

- Братушка, Тема, твои живы-здоровы!.. Не беспокойся...

Он кивнул - понял ее.

Женщины и старики снова сели за столы, и в гнетущей тишине с потрясающей силой зазвучали спокойные прощальные слова председателя колхоза:

- Кого обидел невзначай - простите. Ради родных колхозных дел ругались, а правду сказать, больше тешились, чем ругались. Жили мы душа в душу, работали дружно и весело. Я верю, так оно у нас всегда будет, такое никогда не похоронишь. Такое и при наших детях останется...

Стрекотали кинокамеры, щелкал фотоаппарат, и что-то поспешно записывал в блокнот переводчик.

С высоты своей последней трибуны оглядел Тимофей Петрович людей, сидевших за столом. Встретился взглядом с Ригорашевым, кивнул, улыбнулся. Налево посмотрел, во двор Чумонина, где толпился народ. Егор жестом показал: "Все в порядке! - и руку сжал в кулак. Табунщиков кивал густо поседевшей головой, встречаясь глазами со своими колхозниками, улыбался ласково и грустно.

Штурмбанфюрер Трюбе вдруг встал, подняв бокал, - в это время его должен был заснять на фоне виселицы кинооператор, стоявший на крыльце, и вначале по-немецки, затем по-русски сказал, явно рисуясь перед камерой:

- Хёронить кёльхоз - хёронить председатель, коммунист, вор! Гип, гип!..

Тимофей Петрович сам надел петлю, не ожидая, пока это сделают солдаты.

Встали женщины и старики вместе с Ригорашевым, подняли стаканы, кто с брагой, кто с самогоном.

- Прощайте, товарищи, прощайте, родные! Не журитесь... - произнес Табунщиков уже с петлей на шее. - Правда на нашей стороне. И правда и сила... Да здравствует Родина! Да здравствует Советская власть!.. Победа будет...

Комендант взмахнул рукой, солдаты выдернули табурет из-под ног Тимофея Петровича. Последние слова он договаривал сквозь петлю, хрипя.

Кто-то резко, коротко вскрикнул во дворе Чумонина и умолк. И от этого тишина стала еще глубже, еще страшнее...

Выпили старики в молчании, выпили женщины, как просил Тимофей Петрович, по полному стакану на помин его души. И не успели они еще поставить пустые чарки на стол, как откуда-то донесся звук кавалерийской трубы. Это блажной Федя играл "атаку".

Трюбе с улыбкой что-то проговорил своему помощнику, дал знак кинооператорам приготовиться к съемке. И тут могучий рев потряс округу, затем раздался тяжелый топот, треск забора, и во двор из-за сарая вылетел разъяренный бугай Чепура. Федя сидел на загривке, держа перед его бешеными глазами красную тряпку, привязанную к палке. Чепура несся, как паровоз. Солдаты из охраны брызнули от него во все стороны.

- Накажи их, Чепура! - закричал Федя, направляя бугая на торцовый стол, где сидели немецкие офицеры и полицмейстер с атаманом.

С опозданием поняв, чем ему это грозит, комендант закричал растерявшейся охране:

- Фойер! Фойер!

Все четверо проворно выпрыгнули из-за торцового стола, при этом Трюбе свалил переводчика, покатился через него кубарем.

Чепура с ходу взял на рога тяжелый стол и с поражающей силой метнул его на замешкавшегося переводчика; бутылки, миски, закуска и бокалы веером разлетелись вокруг. Скатерть с бахромами, которой был закрыт стол, осталась на рогах бугая, закрыв ему голову; он крутнулся, и тут охранники ударили из автоматов. Федю пулями смахнуло со спины бугая, и он даже не вскрикнул от боли, не успел... А Чепура еще кружился, ревя и разбрасывая столы, растаптывая их, а по нему били в упор очередями. Он наконец упал в развалинах застолья, среди битой посуды и растоптанной еды. Испуская дух, промычал жалобно, протяжно, как телок.

Люди стояли молча, оцепенело, сбившись в кучки во дворах. Было слышно, как, тихо прострекотав, смолкла кинокамера у невозмутимого, старательно работавшего старшего оператора.

- О, это быль колоссаль! - отряхивая свой испачканный мундир, пробормотал штурмбанфюрер Трюбе. За его спиной прятался бледный, с растрепанной прической гестаповец. Переводчик сидел на земле у крыльца, охая и постанывая.

Гитлеровцы тут же уехали из станицы. Чуть позже убрался и Кузякин со своими прихлебателями, сказав на прощание Ригорашеву, что комендант разрешает снять труп с виселицы лишь с наступлением сумерек.

Наутро автофургоны с эсэсовцами и конные полицаи снова появились в станице Ольховской. Рассредоточившись на улицах, по выгону, они разгоняли людей, собиравшихся на похороны Табунщикова и Феди. Станичники украдкой, огородами и садами, пробирались к ним отдать последний поклон.