Ольга Глазунова - Иосиф Бродский: Американский дневник

• Название: Иосиф Бродский: Американский дневник
• Автор: Ольга Глазунова
• Издательство: Нестор-История
• Жанр: Культурология
• Год: 2005

---

Вот скромная приморская страна. Свой снег, аэропорт и телефоны, свои евреи. Бурый особняк диктатора. И статуя певца, отечество сравнившего с подругой, в чем проявился пусть не тонкий вкус, но знанье географии: (…)

Когда пытаешься понять, на основе какого качества или свойства литовский поэт сравнил "отечество" с "подругой", ничего определенного не приходит в голову. И тот факт, что это сравнение было сделано им не на основании "тонкого вкуса", а благодаря "знанью географии", только усложняет поиски, потому что не ясно, в каком значении поэт рассматривал географию, что он подразумевал под этим понятием: местоположение на карте, очертания границ, особенности ландшафта, климатические условия или, может быть, наличие полезных ископаемых.

И только в следующей строке дается указание на то, как следует понимать данную фразу. Прочитав и осознав следующее предложение, можно вернуться назад и восстановить логику высказывания: (…) южане здесь по субботам ездят к северянам и, возвращаясь под хмельком пешком, порой на Запад забредают — тема для скетча.

Говоря о географической природе такого сравнения, Бродский, имел в виду относительно небольшую территорию Литвы, что не могло не сказаться на уподоблении родины "подруге", а не традиционно принятым образам. Не очень тонкий вкус, который проявил поэт при таком сравнении, объясняется тем, что слово "подруга", в отличие, например, от "матери" или "жены", обычно имеет временное, непостоянное, отчасти легкомысленное значение.

Шестая строфа стихотворения помогает уточнить, что подразумевал автор под словом "некуда" в предыдущей строфе: В полночь всякая речь обретает ухватки слепца; так что даже "отчизна" на ощупь — как Леди Годива (VI).

"Некуда" — нет отчизны и, возможно, нет даже желания туда вернуться, хотя бы мысленно. Может быть, поэтому в воображаемом разговоре с другом Бродский напоминает ему о Дариусе и Гиренасе — двух литовских летчиках, которые ради возвращения предприняли отчаянную попытку перелететь через Атлантику на неприспособленном самолете. Их поступок долгое время не давал поэту покоя и, вполне вероятно, послужил отправной точкой для написания "Литовского ноктюрна" как противовес, как главный аргумент в споре с другом.

Для самого Бродского, когда он думает об отчизне, "речь обретает ухватки слепца", то есть вся внешняя шелуха — обида, раздражение, гнев — слетает, как слетает одежда с леди Годива[52], и она (отчизна) предстает совсем в другом обличии.

Образ леди Годива у Бродского соотносится со стихотворением Мандельштама "С миром державным я был лишь ребячески связан". В этом стихотворении, написанном в 1931 году триумфа сталинской государственной системы, присутствует и образ Петербурга — "самолюбивого, проклятого, пустого, моложавого", вызывающего раздражение и в то же время обладающего необъяснимой властью над мыслями и чувствами поэта. Пытаясь найти объяснение этой мистической связи, Мандельштам обращается к воспоминаниям о далеком прошлом: Так отчего ж до сих пор этот город довлеет

Мыслям и чувствам моим по старинному праву? Он от пожаров еще и морозов наглее,

Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый. Не потому ль, что я видел на детской картинке

Леди Годиву с распущенной рыжею гривой, Я повторяю еще про себя, под сурдинку:

"Леди Годива, прощай… Я не помню, Годива…".

В статье 1991 года, посвященной стихотворению Мандельштама, Бродский говорит о том, что леди Годива — это актриса Вера Судейкина, в доме которой в Коктебеле Мандельштам был частым гостем. На одной из ее фотографий 1914 года "вполоборота, через обнаженное плечо на вас и мимо вас глядит женщина с распущенными каштановыми, с оттенком бронзы, волосами, которым суждено было стать сначала золотым руном[53], потом распущенной рыжею гривой"[54].

В контексте стихотворения "С миром державным я был лишь ребячески связан" образ, запечатленный на фотографии, приобретает обобщенное значение утраченного идеала, "Величавой Вечной Жены", и определяет тематику стихотворения в целом. Тема прощания и "трагедия отказа от запретных воспоминаний" ("Леди Годива, прощай… Я не помню, Годива…") созвучны настроениям Бродского в эмиграции.

В шестой строфе "Литовского ноктюрна" слово отчизна

Бродский заключает в кавычки, возможно, потому, что была она для поэта скорее мачехой. Однако, чтобы избежать иного прочтения, в следующих строках поэт сообщает и о "микрофонах спецслужбы в квартире певца", и "всплесках мотива / общей песни без слов", и о том, что человеческая жизнь там ничего не стоила. "Наступив" на человека, государство даже не замечало его, как будто перед ним был не человек, а муравей. И только близкие люди еле слышно, учащенным биением пульса, и писатели — скрипом пера — "возвещали" об этом миру: "Отменив рупора, / миру здесь о себе возвещают, на муравья / наступив ненароком, невнятной морзянкой / пульса, скрипом пера".

В VI строфе стихотворения от исторической ретроспективы автор переходит к описанию недавнего прошлого, в котором у него и его собеседника было много общего.

2.

"Литовский ноктюрн" состоит из двадцати одной строфы. На тематическую завершенность и относительную самостоятельность строф стихотворения указывает обозначение их с помощью цифр. По тематике "Литовский ноктюрн" распадается на пять частей: четыре первые части — каждая по пять строф и последняя двадцать первая строфа — заключительная.

Если в первой части (строфы I–V) речь шла о Литве в составе Российской империи, то вторая часть начинается с воспоминаний об их общем "доме", где жизнь не была раем. Но то, что есть в их сегодняшней жизни, — и хорошее, и плохое — связано с этим прошлым.

VII Вот откуда твои щек мучнистость, безадресность глаза, шепелявость и волосы цвета спитой, тусклой чайной струи. Вот откуда вся жизнь как нетвердая честная фраза, на пути к запятой. Вот откуда моей, как ее продолжение вверх, оболочки в твоих стеклах расплывчатость, бунт голытьбы ивняка и т. п., очертанья морей, их страниц перевернутость в поисках точки, горизонта, судьбы.

Противостояние государству — дело нелегкое, и далеко не всегда человек выходит из него победителем. Если худшего не происходит, если человек не оказывается раздавленным государственной машиной, слишком много потерь ожидает его на этом пути — потерь и в прямом, и в переносном смысле как следствий компромиссов, неизбежных в неравной борьбе с системой. Однако противостояние, по большому счету, заключается не в том, чтобы одержать победу, а в том, чтобы сохранить себя, остаться независимым хотя бы в своих мыслях и чувствах.

"Нетвердая честная фраза" — такой представляется поэту жизнь его и его друга. Ведь тот выбор, который они в свое время сделали, тоже был компромиссом. Хотя, с другой стороны, что может быть более естественным, чем желание молодых людей расширить горизонт, перевернуть страницу, изменить судьбу, заглянуть за очертанья морей. Это потом, по прошествии времени, в зрелом возрасте многое в прошлой жизни может восприниматься как юношеский максимализм — буйство молодых побегов: "бунт голытьбы ивняка".

Разговор об общности судеб автора и его собеседника продолжается в следующей строфе: VIII

Наша письменность, Томас! с моим, за поля выходящим сказуемым! с хмурым твоим домоседством подлежащего! Прочный, чернильный союз, кружева, вензеля, помесь литеры римской с кириллицей: цели со средством, как велел Макроус!

Т.Венцлова весьма своеобразно комментирует этот отрывок: "Слова о римской литере и кириллице, по-видимому, говорят не только о том, что адресат и автор изначально причастны к различным культурным мирам — западному и восточному (границу которых Бродский пересек, уехав из Советского Союза и став двуязычным писателем). Это, возможно, еще и намек на литовскую "борьбу за письменность", за собственную культурную традицию, за латиницу против кириллицы"[55].

Безусловно, синтаксис предложений Бродского весьма сложен, "извилист", но не настолько, чтобы терялся смысл и белое можно было принять за черное. В самом деле, разве об отличиях рассуждает Бродский в этом отрывке? Как раз наоборот, он говорит "о прочном, чернильном союзе", о "помеси литеры римской с кириллицей", о взаимодействии двух культур, и не западной культуры с восточной, а литовской культуры с русской.

Мне не удалось найти у Бродского упоминания о борьбе литовцев за свой собственный письменный язык, зато в "Частном голосе из будущего" присутствуют следующие строки: "Человек — существо ретроспективное, и любая форма письменности, включая стихосложение, есть так или иначе тому подтверждение". Обратимся к этому самому прошлому, чтобы понять, на какой союз между "литерой римской" и "кириллицей" намекает поэт в этом отрывке.

В XV.XVII веках Юго-западная, или Литовская, Русь входила в состав Польского королевства (Галиция) как часть Великого княжества Литовского, которое захватило русские земли, ослабленные монголо-татарским нашествием. В.О. Ключевский пишет: