Ольга Глазунова - Иосиф Бродский: Американский дневник

• Название: Иосиф Бродский: Американский дневник
• Автор: Ольга Глазунова
• Издательство: Нестор-История
• Жанр: Культурология
• Год: 2005

---

Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас, воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским.

В отсутствии идеалов и настоящей любви поэт обращается к памяти, которая хранит воспоминания об "огромности лестниц в так наз. / разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком".

Значение образа "разоренного гнезда" в контексте стихотворения проясняется при обращении к прозе поэта. В эссе "Полторы комнаты" (1985), размышляя о том, что для каждого ребенка естественным желанием является вырваться из родительского "тесного гнезда" наружу, в настоящую жизнь, в широкий мир, Бродский пишет:

"В положенный срок его желание сбывается. И какое-то время молодой человек захвачен новыми перспективами, строительством собственного гнезда, собственной реальности.

Затем однажды, когда новая реальность изучена, когда самостоятельность осуществлена, он внезапно выясняет, что старое гнездо исчезло, а те, кто дал ему жизнь, умерли. В тот день он ощущает себя неожиданно лишенным причины следствием. Чудовищность утраты делает оную непостижимой. <.>

Человек осознает, что его юношеские поиски "настоящей жизни", его бегство из гнезда оставили это гнездо незащищенным. Ничего не попишешь; тем не менее он может свалить вину на природу. В чем природу не обвинишь, так это в открытии им того, что его собственные достижения, реальность его собственной выделки менее обоснованны, нежели реальность покинутого гнезда. Что если некогда и существовало что-либо настоящее в его жизни, то это именно гнездо, тесное и душное, откуда ему так нестерпимо хотелось бежать".

Горечь от сознания того, что во "взрослой", самостоятельной жизни, никакие "достижения" не могут сравниться с "тесным и душным" гнездом, усугубляется обвинениями поэта в свой адрес: незащищенность покинутого им гнезда приводит к его разорению.

Тема подъема — "лестниц", с которой начинается первая строфа, присутствует во всех строфах второй части стихотворения в виде "зашвырнувшей вас в облака из-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек" и "перил", которые исчезают по мере восхождения к звезде.

Образ лестниц в сочетании с образом звезды не нуждается в комментариях. Более сложным, с точки зрения соответствия смысловому содержанию, представляются образы "прямой" и "отрезка" в контексте стихотворения.

Анализируя поэзию Бродского, можно сделать вывод, что творчество в эмиграции представляется поэту в виде кривой — состоящей из отдельных отрезков ломаной линии. Сравните: "Я, певец дребедени, / лишних мыслей, ломаных линий, прячусь / в недрах вечного города от светила" ("Римские элегии", 1981); "Эти горы — наших фраз / эхо, выросшее в сто, / двести, триста тысяч раз. // Снизив речь до хрипоты, / уподобить не впервой / наши ребра и хребты / ихней ломаной кривой" ("В горах", 1984).

Смысл метафорического сопоставления проясняется при обращении к юношеским стихам Бродского 50-х.60-х годов, в которых жизненный путь представляется поэту прямым и бескомпромиссным: "Да будет мужественным / твой путь, / да будет он прям / и прост"; "Будь прям и горд, / раздроблен изнутри, / на ощупь тверд" (выделено — О.Г.).

Фраза "о победах прямой над отрезком" раскрывает вывод, к которому пришел поэт в эмиграции. Смысл его соотносится с фразой из стихотворения "Я распугивал ящериц в зарослях чаппараля", написанного Бродским в том же 1987 году, которое, как и стихотворение "Я входил вместо дикого зверя в клетку" (1980), можно рассматривать в качестве этапного в его творчестве: "Знать, кривая способна тоже, в пандан прямой, / озверевши от обуви, пробормотать "не треба"".

Не только бескомпромиссная прямая, но и кривая, озверев от материального благополучия (в данном случае "обуви" — потому что речь в стихотворении идет о версте; в других стихотворениях в этом значении выступают "парча", "тюль"), способна еле слышно, но довольно решительно "пробормотать "не треба"", отказавшись от всех благ настоящего.

Фраза Бродского о том, что "Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас, / воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским", может быть прочитана в контексте стихотворения по-разному. О каком "воскресении" говорит поэт? Причастие несовершенного вида "воскресавших" указывает на повторяемость действия. Отсюда следует, что речь идет не о воскресении после реальной смерти (оно может быть единичным), а о творческом воскресении автора и его адресата. "Мертвые" в реальной действительности, они оживают при обращении к своему прошлому. При пересказе с изменением порядка слов данная фраза приобретает более доступную для восприятия форму: каждый раз после полета творческой фантазии ("воскресения") для поэта и его адресата наступает длинная жизнь, такая длинная, что ничего на земле не может с ней сравниться. Длинной, монотонной, бесконечно тянущейся представляется человеку жизнь, утратившая содержание, жизнь, в которой он чувствует себя абсолютно лишним.

О "мертвой" реальной жизни поэт говорит и в следующей строфе стихотворения: тема, присутствующая в образе "отбросившей костяшки руки", раскрывает значение "жизни" и "смерти" в системе поэтических символов Бродского.

И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рука то ли машет вослед, в направленьи растраченных денег, то ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облака из-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.

Зрительный образ машущей вслед "растраченных денег" руки совмещается в строфе со звуковым — аккордом бренчащих ступенек. В строфе присутствует образ руки как символа прощания (Сравните: "Беспечный прощальный взмах / руки у конце улицы обернулся / первой черточкой радиуса") и руки как проводника, с помощью которого "глухонемая вселенная" обретает звучание в поэтическом творчестве. Сравните из стихотворения "Бабочка" (1972): "Так делает перо, / скользя по глади / расчерченной тетради, / не зная про / судьбу своей строки, / где мудрость, ересь / смешались, но доверясь / толчкам руки, / в чьих пальцах бьется речь / вполне немая, / не пыль с цветка снимая, / но тяжесть с плеч".

Скользящее по бумаге перо подчиняется ("доверяется") толчкам руки, в чьих пальцах пульсирует немая речь Вселенной. "Бренчащая сумма ступенек", которая в настоящей жизни выходит из-под пера поэта, является лишь отголоском растраченных "миллиардов" прошлого.

В следующей строфе подводится итог стремлениям поэта возродить поэтическое вдохновение:

Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем, и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил, лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям.

Попытки добраться до звезды в реальной жизни обречены на провал, потому что чем ближе поэт к ней оказывается, тем труднее ему на что-либо опереться. Окружающая обстановка, "квадратность" и "тюль" квартир, не способствует творческому вдохновению.

Во второй части строфы зрительный образ версты сливается со звуковым — раскрученной до конца спиралью граммофона.

Какой смысл скрывается за этими метафорами?

Верста как символ простора, необходимого поэту для творчества, занимает особое место в поэзии Бродского. Сравните: "Там шлагбаумы на резкость наводит верста" ("Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова", 1971.1984); "Набери, дружок, этой вещи в горсть, / чтобы прикинуть, сколько до Бога верст" ("Метель в Массачусетсе", 1990)"; "Знаешь, лучше стареть там, где верста маячит" ("Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне", 1992).

Образ версты присутствует и в однокоренных словах, которые обладают в творчестве Бродского символическим значением: "Тело похоже на свернутую в рулон трехверстку" ("Колыбельная Трескового мыса", 1975); "Раскаяться? Переверстать судьбу? / Зайти с другой, как говорится, карты?" ("Бюст Тиберия", 1985); "Повернись к стене и промолви: "я сплю, я сплю". / Одеяло серого цвета, и сам ты стар. / Может, за ночь под веком я столько снов накоплю, / что наутро море крикнет мне: "наверстал!"" ("Прилив", 1981) (выделено — О.Г.).

Не менее частотным в поэзии Бродского является и образ пластинки, неизменного атрибута граммофона, о котором поэт говорит во второй части стихотворении. В повторяющемся звуке иглы, шаркающей по испорченной пластинке, воплощаются представления Бродского о своем творчестве в эмиграции: "В музыке есть то место, когда пластинка / начинает вращаться против движенья стрелки. / И на камине маячит чучело перепелки, / понадеявшейся на бесконечность лета" ("В Англии", 1977); "Полдень. Со стороны / мозг неподвижней пластинки, чьи / бороздки засорены" ("Полдень в комнате", 1978); "В этих узких улицах, где громоздка / даже мысль о себе, в этом клубке извилин / прекратившего думать о мире мозга, / где, то взвинчен, то обессилен, / переставляешь на площадях ботинки / от фонтана к фонтану, от церкви к церкви / — так иголка шаркает по пластинке, / забывая остановиться в центре, — / <.>Звук, из земли подошвой / извлекаемый, — ария их союза, / серенада, которую время уно / напевает грядущему. Это и есть Карузо / для собаки, сбежавшей от граммофона" ("Римские элегии", 1981); "Мой голос глух, но, думаю, не назойлив. // Это чтоб лучше слышать кукареку, тик-так, / в сердце пластинки шаркающую иголку" ("Послесловие", 1987); "И площадь, как грампластинка, дает круги / от иглы обелиска. Что-то случилось сто / лет назад, и появилась веха. / Веха успеха. В принципе, вы — никто. / Вы, в лучшем случае, пища эха" ("Вид с холма", 1992) (выделено — О.Г.).