Георг Лукач - Литературные теории XIX века и марксизм

• Название: Литературные теории XIX века и марксизм
• Автор: Георг Лукач
• Издательство: Государственное Издательство Художественная Литература
• Жанр: Философия
• Год: 1937

Государственное Издательство Художественная Литература Москва 1937

---

Этот взгляд, который повторяется и в позднейших сочинениях Лассаля[63], характерен в двух отношениях. Во-первых, он насквозь идеалистичен, ибо игнорирует основные экономические вопросы (эксплоатацию крестьян дворянством) или трактует их как нечто более или менее второстепенное[64], решая вопрос о революционном характере движения с точки зрения юридического урегулирования вопросов собственности и не ставя вовсе вопроса о формах эксплоатации (или ее уничтожения).

А во-вторых, революционный и реакционный принцип противопоставляются друг другу в механически-застывшем виде, что ведет к отказу от диалектики. Живое взаимодействие классов совершенно игнорируется, несмотря на его огромное значение именно в данном случае, когда основные классы буржуазного общества — буржуазия и пролетариат — еще не успели образоваться, когда таким социальным слоям, как "плебеям", крестьянам, принадлежит решающая роль.

Лассаль не понимает не только трагического конфликта в социалистических иллюзиях Мюнцера, но также, и прежде всего, революционного значения всего народного движения, как и того, что объединение "прогрессивных элементов нации", как оно выразилось в имперской конституции Венделя Гиплера, является "предвидением нового современного буржуазного общества". Правда, защищаемые Вендель Гиплером принципы и выдвигаемые им требования "не представляли из себя непосредственно возможного, но они были несколько идеализированным необходимым результатом совершающегося разложения феодального общества; и крестьяне, как только они поставили перед собой задачу составить проекты законов для всей империи, неизбежно должны были стать на его точку зрения"[65]. Так пишет Энгельс. В дальнейшем анализе проекта Гиплера Энгельс отмечает, что "дворянству были сделаны уступки, весьма приближавшиеся к современным выкупам…" [66].

Но если по этой линии, по линии подчинения "подлинным интересам граждан", движение могло ставить себе буржуазно-революционные цели, то как раз необходимая цель Гуттенов и Зикингенов — дворянская демократия — была определенно реакционной. Это, — говорит Энгельс, — одна "из самых грубых форм общества и совершенно нормально эволюционирует далее в развитую феодальную иерархию, которая является уже значительно более высокою ступенью"[67]. Полемика Лассаля ясно показывает, что конкретной исторической диалектики классового развития, действительной диалектики революции он не понимает, понять ее не хочет и не может.

Дело нисколько не меняется от того, встречаются ли у Лассаля в его драме и в письмах отдельные правильные формулировки или нет, дает ли он правильное изображение отдельных ситуаций. Важен недиалектический характер его основной точки зрения, не только мешающий ему правильно понять современность и историю, их правильное истолкование Марксом и Энгельсом, но даже заставляющий его изменить своей собственной философской основе, идеалистической диалектике Гегеля, и приблизиться к догегелевским воззрениям.

Мы уже коснулись этого вопроса выше, в связи с лассалевским пониманием "трагической вины" и с его приближением к Шиллеру. Маркс и Энгельс не подошли в своих письмах непосредственно к этому вопросу (выдвижение Шекспира против Шиллера с ним очень тесно связано), но их критика настолько расшатала позицию Лассаля, что последний оказался вынужден показать свое философское лицо. Он пытается опровергнуть аргументы Маркса-Энгельса по отношению к историческому Зикингену и таким образом лишить почвы всю их критику в целом. Но, словно чувствуя, что в этой области его аргументы недостаточны, он старается отстоять решающий для него пункт, то есть характер и судьбу своего (а не исторического) Зикингена и с философской стороны. Речь идет, понятно, опять-таки о союзе Зикингена с крестьянством, о том, насколько этот союз был бы возможен и к чему бы он привел. И вот здесь Лассаль оказывается вынужденным подробно изложить свой общий взгляд на историческую необходимость и ее отношение к человеческой активности. Ввиду важности вопроса мы должны привести это место целиком: "Что получилось бы? Ееяи исходить из конструктивной философии истории Гегеля, усердным приверженцем которой являюсь я сам, то придется, конечно, ответить вместе с вами, что в конечном счете все же неизбежно наступила бы и должна была наступить гибель, потому что Зикинген, как вы говорите, представлял реакционный an fond интерес и необходимо должен был представлять его, ибо дух времени и классовая принадлежность не давали ему возможности твердо стать на другую позицию.

Но это критико-философское понимание истории, в котором одна железная необходимость цепляется за другую и которое именно поэтому угашает действенность индивидуальных решений и поступков, как раз потому и не может явиться почвой ни для практически-революционного действия, ни для драматического представления. Для обоих этих элементов предпосылка преобразующей и решающей действенности индивидуальных решений и поступков является, наоборот, той необходимой почвой, вне которой драматически зажигательный интерес так же невозможен, как и смелый подвиг". Здесь принципиально важно то обстоятельство, что в вопросе об исторической необходимости и практике Лассаль имеет в виду практику не классов, а только индивидов и поэтому поневоле разрывает необходимость и "свободу" (практику). Это приводит его к дуализму, который не только весьма далек от диалектического понимания этой проблемы у Маркса и Энгельса, но остается далеко позади Гегеля, приближая Лассаля к Фихте, Шиллеру, Канту. Правда, гегелевская философия истории имеет дело с индивидом и его "страстью", соединенной посредством "лукавства разума" с общей необходимостью исторического процесса. Однако у Гегеля индивид есть представитель определенного исторического коллектива (нации и т. д.), и его "страсть" теснейшим образом связана с "интересами". "Это частное содержание, — говорит Гегель, — настолько едино с волей человека, что оно составляет всю определенность последнего и неотделимо от него: благодаря этому содержанию человек есть то, что он есть"[68]. Но именно эта переплетенность "идеи" и "страсти" и создает у Гегеля тесную историческую связь (вопреки его собственной идеалистической метафизике).

"Таким образом великие исторические личности, — продолжает Гегель, — могут быть поняты только на своем месте"[69] (подчеркнуто мной. — Г. Л.). Связь между "вождем", "всемирно-исторической личностью" и ведомой массой основана у Гегеля на том, что вождь высказывает и делает то, к чему масса стремиться, сама того не зная. "Всемирно-исторические личности впервые разъяснили людям, чего они хотят. Знать, чего ты хочешь, не легко: можно в самом деле хотеть чего-нибудь и все-таки стоять на отрицательной точке зрения, испытывать только недовольство: сознание положительной цели вполне может при этом отсутствовать". Итак, по Гегелю, "вождь" является таковым потому, и только потому, что он есть выражение некоторой объективно-исторической массовой необходимости; он может им быть лишь постольку, поскольку он выражает собою тенденцию общественного развития, поскольку он формулирует в виде программы то, к чему, согласно своим интересам, неизбежно стремятся остальные, хотя это стремление и остается смутным, бессознательным и т. д. Ясное дело, что Лассаль, расходясь в этом пункте не только с Марксом и Энгельсом, но даже с Гегелем, отрывает "индивидуальные решения и поступки" от реальной почвы, противопоставляет их необходимости, — словом, этизирует их в духе Канта и Фихте.

На этой почве он надеется одержать победу в споре с Марксом и Энгельсом о преимуществах темы "Мюнцер" или темы "Зикинген". Он формулирует этот вопрос как противоположность "слишком далеких" и "недостаточно далеких" шагов на революционном пути и настаивает на том, что его решение "гораздо глубже, трагичнее и революционнее", чем решение, предлагаемое Марксом и Энгельсом. Оно трагичнее, ибо только при нем возможно появление знаменитой "трагической вины". Как читатель помнит, Энгельс заметил, что отдельные лица, и в том числе лассалевский Зикинген, могут действительно стремиться к союзу с крестьянами, но это тотчас же привело бы к их столкновению с дворянством, в чем, по Энгельсу, может заключаться источник трагической коллизии. Лассаль указывает (и после вышеприведенной цитаты это понятно) на то, что в предполагаемом Энгельсом случае конфликт имел бы место только между Зикингеном и его партией, и "куда девалась бы тогда собственная трагическая вина Зикингена? Он погиб бы, внутренне вполне оправданный и безупречный, исключительно из-за эгоизма дворянского класса — страшное, но в сущности совершенно нетрагическое зрелище".

Теперь уже, конечно, нисколько не удивительно, что Лассаль, берущий развитие Зикингена в чисто индивидуальном разрезе, видит в объективно необходимом классовом конфликте Зикингена с дворянским классом только "эгоизм" последнего, что он рассматривает действия обеих сторон, конфликт между ними не как объективно-исторически необходимую коллизию и ставит со своей точки зрения — теперь уже вполне последовательно — вопрос о "трагической вине". Но, ставя этот вопрос, он неизбежно порывает с гегелевской философией истории, неизбежно переходит на точку зрения субъективного идеализма.