Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет

• Название: Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет
• Автор: Елена Лаврентьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-235-03032-9

Книга знакомит читателей с правилами дворянского этикета пушкинского времени и культурой застолья первой трети XIX века. Повествует о гастрономических пристрастиях русской аристократии. В книгу включены документальные источники и материалы из периодических изданий и руководств по этикету прошлого века.

Изд. второе

---

Положение лица также иметь надобно приятное. Скромная веселость да украсит лице наше, на котором живо должна изображаться чистота души и доброта нравов, ибо мрачный и печальный вид, презрительный взгляд и кислая рожа нравиться никому не могут.

Естьли надобно сморкнуть, кашлянуть или плюнуть, то сделать то в платок, стараясь, сколько можно, чтоб того не приметили, и не смотреть в платок, чтоб не подать кому причины к омерзению.

Когда кто-либо чихнет, не говорить: "желаю здравствовать"; но учтивый наш поклон должен означить, что мы во внутренности сердца здравия ему желаем…»[72]{11}.

Искусство учтивых поклонов вырабатывалось в результате длительных тренировок. «Приличный поклон служит лучшею рекомендациею порядочного человека».

«Не забудь, мой друг, держать шляпу твою под левою рукою и отверстием вперед. При поклонах бери ее в обе руки и подноси несколько раз к лицу», — читаем в «Наставлении молодому человеку, в город отъезжающему»{12}.

«Мужскому полу, держа себя прямо, поступить сколько нужно вперед, стать в первой позиции, наклонить голову по грудь, сгибая очень мало корпус, опустить свободно руки и, приняв прямое положение, стать или пойти далее, смотря по надобностям»{13}.

Преодолеть застенчивость и робость помогали уроки танцев. О том, какое значение придавалось им в воспитании юных дворян, читаем в «Литературных воспоминаниях» Д. В. Григоровича: «Артистическое наше образование дополнялось уроком танцев, сопровождавшимся всегда некоторою торжественностью; приглашались знакомые, зажигались жирандоли с восковыми свечами; нам надевали новые курточки, башмаки и мы выводились в залу. К семи часам являлся старый, лысый скрипач, и вскоре входил танцмейстер г. Бодри, во фраке с необыкновенно высокими буфами на плечах, завитым хохлом и вывороченными, как у гуся, ногами. Раскланявшись с изысканною грацией на все стороны, он устанавливал нас в ряд: сначала учили нас, как входить в комнату, как шаркать ногой, соблюдая при этом, чтобы голова оставалась неподвижной, как подходить к дамской ручке и отходить, не поворачиваясь правым, но непременно левым плечом; затем начинались танцы…»{14}.

С завидным упорством преодолевал свою неловкость наследник престола Александр Николаевич. Для сравнения приведем свидетельства двух его наставников — К. К. Мердера и В. А. Жуковского.

«С некоторого времени князь берет уроки танцевания в бальном костюме, чтобы не казаться слишком натянутым, когда ему придется явиться на бал в чулках и башмаках. Его высочество все еще вальсирует слабо»{15}.

«Нынче на бале императрица послала великого князя вальсировать. Он вальсирует дурно оттого, что, чувствуя свою неловкость, до сих пор не имел над собою довольно сил, чтобы победить эту неловкость и выучиться вальсировать как должно. Будучи принужден вальсировать и чувствуя, как смешно быть неловким, он в первый раз вальсировал порядочно, потому что взял над собою верх и себя к тому принудил. Самолюбие помогло»{16}.

Но ничто, пожалуй, так не помогало избавиться от робости и неловкости, как общение со светскими дамами.

«…Не робейте и при других дамах, умейте их занимать, угождать им, — говорит героиня повести "Дамские уроки" своему "ученику", робкому молодому человеку, не умеющему танцевать, — ищите в голове вашей анекдоты, повести, фразы из лучших авторов, любезничайте, притворяйтесь чувствительными, принимайте участие в малейшем движении присутствующей дамы, и вы, без танцев, будете самый светский человек»{17}.

Отец Б. Н. Чичерина писал сыну-студенту: «…общество хорошо образованных и умных женщин не только увлекательно, но и полезно также для молодого человека: оно освежает его способность и, вообще, дает ему некоторое изящество, которого ни в какой другой сфере приобресть нельзя»{18}.

«Мой начальник, — рассказывает Д. Н. Свербеев, — …обращался со мною добродушно, родственно, но угрюмый, скорее выгонял молодых своих чиновников из дома, чем привлекал их. Добрая и ласковая его жена заставляла меня бывать у них часто, и когда ей некогда бывало со мной поговорить, то я за обедом и после хлопал только глазами и молчал. Совсем другое дело в доме другого брата; там Анна Константиновна, хорошенькая и бойкая, любила заниматься мужчинами и в отсутствие взрослых не пренебрегала и юношами. Она объявила, что берет меня под особенное покровительство и обещалась непременно меня оболванить, уничтожить всю мою робость, равнодушие и даже какую-то открытую ею во мне мизантропию»{19}.

О благотворном влиянии на молодых людей общества светских дам писали многие современники. По словам В. А Соллогуба, «при них невольно надо держаться осторожно, вежливо, искать изящества и приобретать правильные привычки».

«Келлер был женат на княжне Шаховской, женщине большого света. Она с некоторой долей снобизма следила за манерами приглашенных молодых людей. Хоть большинство из них в этом отношении и имело достаточную подготовку дома, но все же эти обеды и чаи у директора, да еще в присутствии изящной, далеко не старой женщины, заставляли подтягиваться молодежь, склонную распускаться в казенной обстановке корпусного интерната, и приносили несомненную пользу»{20}.

Многие почтенные дамы считали своим долгом обучить юношей «науке жить в свете», поэтому они не стеснялись делать им замечания.

В «Капище моего сердца» И. М. Долгоруков с благодарностью вспоминает М. П. Нарышкину: «Знатная дама, пожилая, у которой все молодые люди обучались бон-тону в Петербурге. Дом ее был первая моя школа, когда я туда появился. Старики езжали к ней для того, что у нее был лучший повар тогда в городе, а молодые приобретали благопристойные навыки. Она была очень строга насчет общежития и не пропускала ни одной мелочи, касательной до того, без насмешки или порицания, смотря по человеку и по свойству проступка. Дом ее был для меня очень полезен в этом смысле; она принимала меня милостиво, иногда шпетила, иногда поправляла, и все это усовершенствовало меня в науке жить в свете»{21}.

Молодой человек, пренебрегающий приглашениями в «порядочное общество», мог услышать в свой адрес упрек в неумении «жить в свете». 21-летний Иосиф Виельгорский 6 февраля 1838 года запишет в дневнике: «Государь подошел к Паткулю и сказал: "Я хотел вас побранить, тебя и В[иельгорского]. Ты и Виельгорский себя дурно ведете; зачем вы не были у Воронцова; когда вас приглашают в порядочное общество, то вы должны туда ездить; не умеете вести себя; вы меня страмите. Вы не умеете жить в свете"»{22}.

Не без иронии пишет Д. Н. Свербеев о своей тетке, которая обучала его светским манерам. «Тетка Марья Васильевна преследовала меня жестоко за мой варварский французский язык, за покушение носить очки, которые у меня всегда были в кармане, или понюхать табаку, а всего более доставалось мне от нее за несоблюдение каких-либо великосветских обычаев, которые считала она святынею»{23}.

Появиться в обществе в очках, действительно, в начале XIX века считалось неприличным. В павловские времена, по утверждению современника, дошло до того, что все, кто не мог обойтись без очков, должны были оставить службу. При дворе императора Александра, свидетельствует А. М. Горчаков, «ношение очков считалось таким важным отступлением от формы, что на ношение их понадобилось мне особенное высочайшее повеление, испрошенное гофмаршалом Александром Львовичем Нарышкиным; при дворе было строго воспрещено ношение очков»{24}.

«Конечно, можно служить и без очков, известно также, что их без особого приказа и носить не должно», — писал 30 сентября 1825 года своему другу А. А. Елагину Г. С. Батеньков{25}. Будущему декабристу А. Н. Муравьеву было разрешено «служить в очках» благодаря протекции его влиятельного дяди, действительного камергера Д. М. Мордвинова. «Если вы увидите святейшее семейство, кланяйтесь ему от меня, скажите им, что я на военной службе, несмотря на свою близорукость», — писал он в 1810 году «любезным братцам»{26}.

Император Александр I сам был близорук и носил с собой маленькую лорнетку, «которую он всегда прятал в рукаве своего мундира и часто терял»{27}.

Антон Дельвиг вспоминал, что в Царскосельском лицее воспитанникам запрещалось носить очки, и поэтому все женщины казались ему прекрасны. «Как я разочаровался в них после выпуска», — говорил Дельвиг. Взгляд сквозь очки на даму или на старшего по чину считался дерзостью: увеличительные стекла создавали опасность разглядеть какой-нибудь изъян.

«Настойчивым гонителем очков» в александровское время был суровый московский главнокомандующий фельдмаршал граф Гудович: «Никто не смел явиться к нему в очках; даже и в посторонних домах случалось ему, завидя очконосца, посылать к нему слугу с наказом: нечего вам здесь так пристально разглядывать; можете снять с себя очки»{28}.