Валерий Королев - Древлянская революция

• Название: Древлянская революция
• Автор: Валерий Королев
• Жанр: История

---

-- Кыш.

И три друга разжали руки. Повернулись налево кругом, опустили головы и гуськом -- Обалдуев, Чудоюдов, Рыбакитин -- побрели с площади. Видно было: возле каланчи появился человек с ломом, ударил в то место, где на дверях висел замок, и со скрипом, от которого у Федора Федоровича заломило зубы, распахнул дверь.

Тихо стало на площади. Только орали галки, тучей взлетевшие с каланчи, да позвякивала цепь наперсного креста протоиерея.

-- Куда они? -- обомлев сердцем, выдохнул Федор Федорович, хотя уже все знал.

-- На каланчу, -- ответил Чапельников. -- Они сами туда дорогу выбрали. Братья по классу отправились к своим братьям.

И Федор Федорович, чуть призадумавшись, твердо сказал:

-- Нет!

-- Что "нет"? -- удивился Чапельников.

-- Нельзя, чтобы княжение началось с этого, иначе и дальше все так пойдет. Я с милости хочу начать княжить. Удел сильных и правых -- милость. -- Он повысил голос: -- Я требую!

А бывшие отцы города уже приближались к каланче. Шли они, словно арестанты, заложив руки за спину, головы уронив на грудь, и, по всей вероятности, ничего перед собой не видели, но свой шаг правили прямо на дверь, будто их туда магнитом тянуло.

Секунды две Чапельников раздумывал. Потом, решившись, склонил голову к левому плечу -- и три приятеля, слегка изменив курс, прошли мимо каланчи, вошли в переулок и через минуту скрылись за поворотом.

-- Больше сделать не в моей власти, -- сказал Чапельников.

-- Но куда они? -- обернулся к нему Федор Федорович.

-- На запад. Точно по солнцу. Долго будут идти. Везде пройдут, для них границ не существует. Суд же им на их пути все равно случится. Но судить будем уже не мы. Прощайте, князь...

Чапельников поклонился и в минуту истаял. Только на месте, где он стоял, повисла сиреневая дымка, но наскочил ветерок, развеял ее и улетел в яблоневые сады.

Тотчас протоиерей Валентин шагнул к машине, и толпа взорвалась криком: "Слава!" -- и грянул откуда-то духовой оркестр музыку, сходную с "Боже, царя храни", но все же другую, тоже торжественную, наполнившую сердца мощной, грозной октавой басов и светлым, мирным напевом труб, который потом Федор Федорович так и не смог вспомнить...

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПИСАТЕЛЯ, ПРИНЯВШЕГО НА СЕБЯ АВТОРСТВО ЭТОЙ ПОВЕСТИ

Тут Федор Федорович проснулся, а когда душа его поуспокоилась, отложил все дела и три месяца кряду писал, вспоминая и перекладывая на бумагу даже мельчайшие подробности, все, что видел, слышал и о чем размышлял во сне. Исписав две толстые тетрадки, он позвонил мне. Сообщил, что занялся сочинительством и у него получилось нечто, способное, по его мнению, заинтересовать толстый литературный журнал. "Впрочем, -- закончил он, -решишь сам, когда приедешь". В голосе Федора Федоровича мне послышалась тревога, и я, не раздумывая, поехал в Древлянск.

Здесь стоит сообщить, что Федор Федорович -- мой давнишний приятель. Еще в свежей молодости, распознав в себе тягу к литературе, я отправился в Древлянск, чтобы в провинциальной тиши написать роман. Нанял у здравствующей тогда матушки Федора Федоровича комнатку под мезонином и погрузился в творчество.

Сочинить роман мне не удалось, но я написал много рассказов и несколько повестей, чему способствовало обаяние древлянского края. С тех пор Древлянск мне свой, а дед Акимушкин -- почти что родственник. Каждый раз на пути от вокзала к дому Федора Федоровича мне страшно становится от мысли, что, повернув в знакомый переулок, я уже не увижу на скамье у ворот этого поистине беззаветного ратника и труженика. Мне все кажется, со смертью деда прервется связь времен и жизнь наша станет непонятной. "Не дай Бог понятия лишиться, -- говаривал дед Акимушкин, -- тогда при жизни -- смерть" -- и крестился на монастырский крест, блистающий в небесной сини.

Но это все к слову. Просто таким маленьким отступлением я хочу показать, что Древлянск на среднерусской равнине действительно существует, а все упомянутые в повести лица реальны и по сей день здравствуют. Я попросил Федора Федоровича лишь изменить название городка и имена, потому что повесть сия все же сон. А впрочем, как знать... Тут у меня есть сомнения... Читатель, наверное, подметил, что если бы все, описанное здесь, действительно было бы сном, то я бы и в послесловии коротко написал: сон, а не ходил бы вокруг да около. Так что сомнения существуют. Но как их развеять -- ума не приложу и думаю: уж если это и вправду сон, то, выражаясь очень мягко и осторожно, необычный.

Итак, не мешкая я отправился в Древлянск. Не стану описывать встречу с Федором Федоровичем, но поспешу сообщить, что тут же по приезде я уселся читать повесть, а когда прочитал, в мезонине состоялся интересный разговор с показом вещественных доказательств.

Федор Федорович из нижнего ящика матушкиного комода вынул старую жестяную банку из-под китайского чая. Пояснил:

-- Я раньше тебе не рассказывал и не показывал. Дело в том, что в молодости я действительно пил.

Открыв банку, он достал оттуда тряпицу и развернул ее -- на цветистой ткани тускло блеснули пять стреляных винтовочных пуль.

А Федор Федорович на стене возле окна отогнул обои.

-- Отсюда добыл, -- кивнул на углубления в сосновом бревне. -- Что скажешь? -- И вернулся к коробке.

То, что он извлек из нее на этот раз, светилось искрящимся зеленым светом.

-- Быть не может! -- не поверил я глазам.

-- Как видишь -- может, -- усмехнулся Федор Федорович. -- Я повесть дописал -- спать лег. А утром на тетрадке лежит.

Перекладывая с ладони на ладонь оправленный в красное золото камень, я попытался определить его размеры, и выходило: то ли как большой желудь, то ли как маленький грецкий орех.

-- Подделка, -- попытался возразить я.

-- Старик Ханзель, увидевши, за сердце схватился. Настоящий, древней огранки...

На этом я заканчиваю послесловие, а вместе с тем и повесть. Больше мне сказать нечего. Пусть читатели над прочитанным сами ломают головы. В заключение хочу лишь добавить: мой древлянский приятель, наискромнейший человек, попросил имя его, отчество и фамилию в повести изменить и взять на себя авторство, что я и делаю, благо, мне самому повести такой в жизни не сочинить, даже если эдакое и приснится.

Коломна, апрель -- ноябрь 1991 г.