Элизабет Гилберт - Самая лучшая жена (сборник)

• Название: Самая лучшая жена (сборник)
• Автор: Элизабет Гилберт
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-386-01204-5

Книга американской писательницы Элизабет Гилберт «Есть, молиться и любить» в одно мгновение покорила российских читателей. Она значится в списке бестселлеров более года и стала абсолютным хитом продаж.

Новый сборник рассказов «Самая лучшая жена» стал победителем престижной американской литературной премии и получил самую высокую оценку на родине автора и в мире.

Гилберт верна себе. Герои ее рассказов находятся в вечном путешествии и вечном поиске – поиске себя и своего места в мире.

«В чем смысл нашего пребывания на этой земле?» – главный вопрос, на который со свойственной ей тонкостью, умом и талантом отвечает Элизабет Гилберт.

---

– Сейчас? – спросила Марта Нокс, и я кивнул, но она и так поняла: сейчас, да, сейчас. Еще до того, как задать этот вопрос, она посмотрела на меня так, будто прикидывала в уме разное, а больше всего – главные правила моего старикана, а правила были такие: никаких верховых прогулок во время работы – ни за что! Никаких прогулочек, никакой езды по ночам, никакой езды наобум, никакой рискованной езды, ни за что на свете, а уж особенно во время охоты. Так что еще до того, как она спросила: «Сейчас?» – она обо всем этом подумала, а еще подумала, что мы оба усталые и пьяные. В палатке за спиной Марты Нокс спали охотники, и об этом она подумала тоже. И я обо всем этом тоже подумал.

– Ладно, – сказала она.

– Слушай, – сказал я и наклонился к горящему между нами костру. – У меня вот какая мысль – не подняться ли к перевалу Вашаки?

Я внимательно смотрел на нее. Я знал, что так далеко она никогда не забиралась, но про место это наверняка слышала, потому что перевал Вашаки – это было единственное на много миль вокруг место, где можно перебраться через Континентальный Раздел и пройти вглубь Скалистых гор. Мой брат Кросби называл этот перевал «Позвоночником». Он был узким, обледеневшим и находился высоко – тринадцать тысяч футов, но пройти по нему все же было можно, а Марта Нокс так далеко никогда не забиралась.

– Ладно, – сказала она. – Пошли.

– Слушай. Я думал, может, не стоит там задерживаться.

Она не остановилась и не посмотрела на меня, да и в лице не изменилась. Взгляд у нее был как у хорошего охотника, когда он прицеливается. Ну тут я ей и сказал:

– Возьмем по хорошей вьючной лошади, еды и поклажи, сколько можно будет уложить. Я поеду на Стетсоне, а ты на Джейке, и мы не вернемся.

– Я поеду на Смирном.

– Только не этом сосунке с пятнистой задницей.

– Я поеду на Смирном, – повторила она. А я и забыл, что она уговорила моего старикана продать ей этого чокнутого доходягу.

– Ладно. Только имей в виду: Смирный твой для такой дороги совсем не годится.

– А с охотниками как?

– Да все с ними нормально будет. В штаны не наложат.

– Наложат.

– Нормально будет все.

– Они же как эти… как паломники к святым местам, Смельчак, – возразила Марта Нокс. – Небось на свой задний двор ни разу не выходили.

– Если они не совсем тупые, так завтра, как до них дойдет, что мы смылись, сразу сделают ноги. Отсюда до ранчо тропа вытоптана – что твое шоссе. Все с ними будет в полном порядке. До ранчо они самое позднее к вечеру доберутся. Вот тогда за нами лесную службу и отправят в погоню, не раньше. А мы, если прямо поедем, к тому времени уже на девяносто миль к югу уйдем.

– Ты только мне скажи – ты это всерьез затеял? – спросила Марта Нокс. – Потому что я-то готова.

– Я так думаю, четыре-пять дней мы будем до хребта Уинта добираться, и если нас до тех пор не изловят, то уж не изловят вовсе.

– Ладно. Давай так и сделаем.

– А оттуда двинем на юг. Придется на юг, потому что зима. Почему бы нам через пару-тройку месяцев не оказаться в Мексике, а?

– Давай сделаем это.

Господи Иисусе! Я же все придумал. Господи, мать твою, Иисусе! Мы будем красть коров и овец, а потом будем их продавать в маленьких жалких горных деревушках, где никто никогда не задает лишних вопросов.

– Смельчак, – сказала она.

– А потом мы проедемся по всем этим маленьким жалким городкам в предгорьях в Юте и Вайоминге и везде будем грабить банки. Не вылезая из седла.

– Смельчак, – снова сказала она.

– Небось уже сто лет никто не грабил банк, не вылезая из седла. Они просто не будут знать, что с нами делать. Будут гоняться за нами на машинах, а мы вон уже где. Перемахнули через кордоны – и снова в горы, с мешками денег. Ищи-свищи.

– Смельчак, – сказала Марта Нокс, а ведь я ей так и не ответил, но на этот раз замолчал. – Смельчак, – сказала она. – В тебе полным-полно дерьма, верно?

– Думаю, четыре-пять месяцев мы продержимся, пока нас в конце концов не пристрелят.

– В тебе полным-полно дерьма. Никуда ты не уедешь.

– Думаешь, я ничего такого не сделаю?

– Я даже говорить об этом не хочу.

– Думаешь, не сделаю?

– Хочешь смыться, прихватить с собой лошадей и поглядеть, не прикончат ли нас где-нибудь? Отлично, я двумя руками «за». Но насчет коров воровать и грабить банки – это дерьмо не по мне.

– Перестань, – сказал я. – Перестань, Марта Нокс.

– Ты просто повязан по рукам и ногам. Повязан.

– Ты все равно не смылась бы вот так.

Она глянула на меня так, будто собралась ляпнуть какую-нибудь грубость, но просто встала и вылила из котелка остатки кофе в костер, чтобы его загасить.

– Перестань, Марта Нокс, – сказал я.

Она снова села, но стало темно, и я плоховато ее видел.

– Ты со мной больше так не шути, – сказала она.

– Перестань. Просто ты не можешь вот так смыться.

– Черта с два не могу.

– Что, ты просто так взяла бы и украла лошадей у моего старикана?

– Смирный – моя лошадь, чтоб ты знал.

– Перестань, Марта Нокс, – сказал я, а она встала и пошла к палатке у меня за спиной. А потом палатка осветилась изнутри, как бывало по утрам до того, как вставало солнце, когда Марта Нокс собирала еду для меня и охотников, а я, стоя на лугу и седлая лошадей, видел, как светится палатка. Правда, она светилась не то чтобы очень ярко, потому что Марта Нокс зажигала только один фонарь.

Я ждал. Она вышла из палатки с этим самым фонарем. И еще у нее в руке была уздечка. Она ее сняла с крюка над кухонными плитами, мы там всегда уздечки вешали, чтоб они не заледенели после того, как росой покроются, чтоб на них тоже сосульки не висели, как на лошадиных губах по утрам. Она прошла мимо меня к лугу. Она шла быстро, как всегда, и, как всегда, по-мальчишески.

Я встал и пошел за ней. Мне под ногу попался камень, я оступился и схватил ее за руку.

– Одна ты не поедешь, – сказал я.

– Поеду. Я уезжаю в Мексику. Посреди ночи. Я и эта уздечка, больше никого…

А потом она сказала:

– Я шучу, Смельчак.

Так она сказала, хотя я ей не ответил.

Я держал ее за руку, и мы шли рядом. Земля была неровная. Где мокро, а где снегом припорошило. Порой мы поскальзывались на камнях и поддерживали друг дружку, но не падали. Все-таки фонарь нам помогал видеть дорогу. Мы шли на звяканье колокольчиков, пока не разыскали лошадей. Марта Нокс поставила фонарь на пень. Мы смотрели на лошадей, а они на нас. Некоторым из них мы, похоже, не понравились. Одни стали отходить боком, а другие и вовсе развернулись и пошли прочь. А Стетсон подошел ко мне. Я протянул руку, он ее обнюхал и уткнулся в нее мордой. А потом отступил на шаг и принялся снова пастись, и колокольчик у него на шее звякнул так, будто этот шаг был жутко важный, но только на самом деле колокольчики звенели, когда им вздумается, и ничего такого в этом не было.

Марта Нокс стояла в окружении лошадей, она говорила им слова, какие мы всегда говорим лошадям.

– Ну, ну, вот так, спокойно, полегче, дружок.

Мы говорили так, будто лошади понимают слова, хотя на самом деле важен-то только голос, а слова можно какие угодно говорить.

Марта Нокс разыскала Смирного. Я смотрел, как она надевает на него уздечку. Я смотрел, как он дает ей надеть на себя уздечку, смотрел на пятна на его спине и крупе. Было так темно, и эти пятна были такие уродливые, наляпанные там и сям, будто по ошибке. Я подошел ближе. Разговаривая со Смирным, она перебросила уздечку через его ухо.

Я сказал:

– Знаешь, а мой старикан купил этого конягу у прежнего хозяина всего за сотню долларов, вот как он тому малому осточертел.

– Смирный – самый лучший. Погляди, какие у него красивые ноги.

– Мой старикан говорит: его бы надо было Смурным назвать.

– А по-моему, лучше бы Смазливым, – сказала она, и я расхохотался. Слишком громко расхохотался, и Смирный встревоженно запрокинул голову.

– Тихо, тихо, – сказала коню Марта Нокс. – Успокойся, мой мальчик.

– Знаешь, почему индейцы в бой скачут на необъездках? – спросил я.

– Знаю.

– Чтобы те, пока до места доскачут, успели присмиреть.

Марта Нокс хмыкнула:

– Хочешь угадать, сколько раз за лето я уже слышала эту шутку?

– Терпеть не могу необъездков. Ненавижу просто.

Марта Нокс встала рядом со Смирным и погладила его по спине. Взяла поводья, ухватилась за гриву коня и ловко вскочила в седло. Хорошо у нее получилось – совсем как я ее в июне научил. Смирный протанцевал назад на несколько шагов, но она натянула поводья и прикоснулась к его шее, и конь остановился.

– Ты едешь или нет? – спросила она.

– Ни за какие деньги не сяду на этого доходягу с пятнистой задницей.

– Садись, говорю.

– Двоих он без седла не выдержит.

– А я говорю, выдержит. Давай садись.

– Стой спокойно, парень, – сказал я и, вспрыгнув на коня, уселся позади Марты Нокс. Я еще не успел устроиться поудобнее, а Смирный уже подался вбок, но на этот раз Марта Нокс дала ему немножко потанцевать, а уж потом пришпорила, и он пошел неторопливой рысью, только я успел обнять Марту Нокс обеими руками и ухватиться за гриву. Смирный немного пробежал рысью, потом пошел шагом. Она позволила ему идти, куда он пожелает, и он пару раз лениво обошел вокруг пенька с фонарем. Он принюхивался к кобыле, но та быстро смылась от него. Потом подошел к дереву и встал как вкопанный.