Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

• Название: Ночь ночей. Легенда БЕНАПах
• Автор: Теодор Вульфович
• Издательство: Издательство «ЗнаК» Издательство «БПП»
• Жанр: О войне
• Год: 2009
• ISBN: 5-8350-0380-3

Это — вторая книга Т. Вульфовича о войне 1941–1945 гг. Первая вышла в издательстве «Советский писатель» в 1991 году.

«Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах» — книга о содружестве молодых офицеров разведки танкового корпуса, их нескончаемой игре в «свободу и раскрепощение», игра в смерть, и вовсе не игра, когда ОНА их догоняла — одного за одним, а, в общем-то, всех.

---

Эта спокойная реплика оказалась последней каплей.

— Слушай кома-а-анду! — заорал взводный, как перед атакой и с такой решительностью, что все замерли и обернулись. — Все в це-е-епь! Вдоль дороги!.. Ни одного без раненого в колонну не пропускать!.. Силой оружия! — команду передавали вдоль шоссе.

Есть такие минуты, когда команду выполняют все и мгновенно. И не от того, что вымуштрованны или такие сознательные, а потому, что кожей и потрохом чуют: «ВСЕ! КУРКИ ВЗВЕДЕНЫ, И ТУТ НИКТО ПОВТОРЯТЬ НЕ СТАНЕТ…». И лица каменели, и глаза устремлялись в пространство.

— Из кабины его! Заглушить мотор!.. Выволакивай!

— Передайте: без раненых ни один через мост не переедет.

— У моста! Пулемет к бою!

— Давай-давай, тюря! Дорогой, не ленись… Двух приволоки — смотри, какой здоровенный, — тюря понуро пошел к берегу реки.

— А я туда побег, куда вы сказали, — уже заискивал какой-то хитрый солдатик, — тама уси целы. Как есть!

— Вот и хорошо. Теперь волоки хоть одного «во-он оттэдова» и «вперед на Запад!» Да не этого — возьми от реки. Этот и сам…

Курнешов и еще двое осторожно уносили тело Белоуса к штабной машине.

Несколько солдат пытались проскочить в колонну.

— Куда?.. Стоять!.. Стой, говорю!

— Да иди ты…

— Стой, сучий потрох!.. В глаза… И в виселицу…

— Да кто ты такой?!

— Потом уточнишь, — Иванов одним движением кисти выбил у него диск из автомата (это произвело впечатление) и, кажется, задел его по скуле.

— Ты… Ты… что? Ты… — другие настороженно останавливались.

— Раз мы на «ты», гвардии младший сержант, сразу вали вон туда. Принеси хоть одного раненого… И ты!.. И ты… Ни один без раненого в колонну не пройдет.

— Не бросать же своих где попало?.. — увещевал уже один другого. — А если бы тебя?.. Самого?.. И вот так бросили, как собаку?

— А сам-то, сам чего не идешь?!

— Почему? Я тоже…

— Убитых волочить? — зло спрашивал кто-то, подъелдыкивая.

— Волочить, умница, волочить. Правильно понимаешь. И неси вот сюда, с-с-сучок!

— Вот опять налетят, разнесут начисто. Всех… Какие заботливые нашлись…

— Пока ты ходить будешь, не налетят… Обождут. Обещаю.

Возвратился Курнешов и встал против взводного. Он в упор таращил глаза на него, но тот не замечал, он пребывал в тупой и глубокой отключке. Если еще недавно казалось, что у него энергии и напора хватит на пятерых, казалось, он сможет все: остановить, повернуть, преодолеть любое сопротивление… А тут, это было видно, силы вовсе покинули его, отступили — все тело, даже кисти рук и пальцы, непреодолимо тянуло к земле, как стопудовым нарастающим магнитом. Мышцы лица и глазницы словно потекли вниз к вытянутой шее — хоть вот прямо сейчас ложись на землю и погибай… Курнешов знал — бывает и такое… Тут кто-то окликнул их.

— Старшой, а старшой! — так старики солдаты называли молодых офицеров (им разрешалось). — Вы поглядите… Поглядите.

По всему полю от реки к дороге несли раненых и убитых. Тем, кому не хватало раненых, цеплялись за чужих, так что каждого уже несли один-два, а то и три человека. Кто-то натужно волок на брезенте очень тяжелого убитого… или сразу двух.

— Помогли бы вон тому… — сказал Курнешов.

И тут же один из автоматчиков побежал в сторону труженика.

— Вот это налетик, мать его… Мать его… Мать…

— Интересно, куда полковник со своей картой подевался?

— Штаны в реке полощет, курвин сын! Где остановил колонну?! Ну, где остановил!

— Говорят, его адъютанта на куски разнесло…

— Вон там лежит, целехонький. Но не живой.

— Джаз! Где джаз?! — внезапно заорал взводный. Можно было подумать, что он сверзился.

— Зачем тебе джаз? — испуганно спросил Курнешов.

— Джаз во время боевых действий исполняет обязанности похоронной команды! Так в приказе штаба корпуса. И духовой оркестр тоже…

— Нет никакого джаза, — произнес Василий категорично. — И духового оркестра тоже нет.

— Должны быть.

— Выходит, джаз обязан двигаться впереди боевых частей? В сопровождении духового оркестра. Только потому, что тебе в голову ударило… — он снова был уравновешен и увещевал.

Подошел тот, похожий на негра старшина. Доложил, еле выговаривая и стараясь выглядеть бравым:

— Убраны все. Подчистую.

— Проверил?

— Сам проверил и других… Надежно.

— Можно отправлять, — сказал Курнешов. — Заводи и вперед. — Команду передавали от одного к другому в глубь колонны, без особого крика.

Свободной рукой Курнешов трепал и похлопывал взводного, как дворовую собаку:

— Ну, что ты? Что ты?! Давай, очухивайся помаленьку… Приходи в себя… — казалось, что Курнешов смеется, так сильно у него были растянуты мертвенно белые губы.

Не могло быть такого, но было так.

Даже не колонна, а машины медленно и осторожно трогались, выбирались одна за другой, объезжая покалеченные, сгоревшие, те, что кое-как латали… Постепенно началось общее движение к мосту… Через мост. Навстречу «той самой Германии». На мосту погромыхивал тяжелый настил.

— Э-эх, минут на сорок бы раньше здесь прогромыхать…

— Заткнись!

Это уже не марш, а осторожное продвижение. Каждый сам по себе. Впереди был город Паркау.

— Ну, где же эта проклятая похоронная команда?.. Где джаз?!

Сон СНОВ

…Казалось, что он вот-вот проснется, и уже включались невидимые тормозные устройства, они гасили скорость, замедляли движение… И когда почти все было сделано — он проснулся… Только не в то житье, которое протекало на границе Германии, а совсем в другое. В новом пространстве, куда он, казалось бы, проснулся, не обнаружилось сюжета или узнаваемых персонажей, в нем (в новом сне) на смену кутячьему и довольно поистрепанному единению, гусарству, залихватской общности, этим всегдашним компромиссам, стало приходить холодное, чисто лунное одиночество. Оно показалось условием большой игры — без щемящих переживаний, сожалений, «тоски по..!» Полное и завершенное ощущение вызревшего одиночества, невиданно разумного и освобождающего. Оно давало надежду на то, что из этого беспредельного сна можно будет проснуться в следующий, малопредсказуемый… И так перекочевывать из одного СНА в другой, из одного пространства в другое. Постепенно или сразу забыть стартовую площадку за Одером, под Паркау, или еще какую-нибудь другую, очень известную в Европе. И никогда больше туда не возвращаться. Такая возможность казалась вполне осуществимой… ЭТО БЫЛ ВЕЛИКИЙ СОН… Оставалось как-то выяснить, хватит ли у него сил и воли удержать этот уровень и направление полета, не удастся ли какой-то другой силе столкнуть его обратно, туда, откуда он так удачно стартовал. И, кажется, не один, а с самыми лучшими, самыми отчаянными самоубийцами, посвященными в офицерские и высокие сержантские звания… Настоящая гвардия: все время мчались, летели куда-то на мотоциклах, верхом друг на друге, на броне, на подкидных досках, на танках, на качелях, на барабанах — в общем пляшущем строю… Только почему здесь, во сне, постоянно обозначалось слово «БЫЛ И»?.. Их всех, что уже вовсе «НЕ БЫЛО»?..

XVIII О-т-х-о-д-н-а-я

Повествование о БЕНАПах катится к концу. Торжественного финала не предполагается. Как это торжествовать, когда погибло десять миллионов, двадцать МИЛЛИОНОВ, ТРИДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ… И гибнут, гибнут каждую минуту… Вот и торжествуй тут. Празднуй!.. А просто совесть у тебя есть?..

На улицах Берлина, в парках, во всех «верке» и «фабрик» шли жестокие бои. Круглосуточно и осатанело — не на жизнь, на смерть. Тяжелые орудия, самоходки и танки работали на прямой наводке вдоль улиц. Где не помогало полное разрушение, применяли огнеметы и выжигали все до полной черноты. Без пяти минут победители в центре города уже рвались к Бранденбургским воротам, к Рейхсканцелярии, к Рейхстагу.

Господи, не отторгни их (и меня) от Своей Вселенной, и мы не будем чувствовать этого звериного одиночества бездны.

Невысказанная просьба взводного

В Штансдорфе, на южной окраине Берлина, прямой линией через весь район, с запада на восток, проходил канал Тельтов. На той стороне канала, против танковых подразделений, оказалась цитадель «Ванзее» — тут в спешке, победном угаре и заносчивости разведка да и командование промахнулись. Развернулась нелепая и беспримерная атака: мотопехота, автоматчики и саперы на американских машинах-амфибиях… Не может всегда везти (есть закон — «через раз») — вот и не повезло. Влипли… Знаете, что такое «Цитадель»?..

А год особенный — 1945-й. Последние дни апреля. Надо же, уперлись в действительно неприступное стальное и бетонное сооружение, уходящее на много этажей под землю и вооруженное до одури. Нет бы обойти, оставить охранение, заслон. И пусть там они на своих этажах подыхают. Так нет — штурм! Цитадель можно бомбить сколько угодно, но ее нельзя разбомбить. Ее, может быть, можно взять, но только не с корндачка, не нахрапом. Тут великое русское «Ура!» не поможет… Умением, терпением и хитростью… А все хотели, как попривычнее и побыстрее: после бомбежки с воздуха, после шквального артналета, реактивной обработки и огня танковых орудий, точно в назначенное время амфибии разгонялись по суше, с ходу плюхались в воду, водная гладь мигом вскипала от работы гребных винтов — десант вел огонь из всех стволов, но не причинял вреда противнику. Ширина канала не превышала сорока-пятидесяти метров. Когда десант приближался к середине, грозно приоткрывались тяжелые стальные веки амбразур, автоматические пушки, крупнокалиберные и скорострельные пулеметы за десять-пятнадцать секунд враздолб расстреливали десант, и все до одной амфибии погружались в воду канала, превращенные в груду искореженного металла. Ни одна, ни единая не добралась до того берега. А если бы и добралась?.. Нетрудно себе представить, что было с людьми: машинное масло, горючее и кровь — вот та суспензия, которая затягивала русло, и только мерное течение торжественно уносило воспоминания о погибших и изуродованных. Ополовиненный, а то и смятый, уничтоженный на две трети десант пытался вплавь вернуться на свой берег, уже каждый в одиночку. На какое-то мгновение берег Штансдорфа казался самой родной землей — так к нему тянуло…